ть ли не вместе с Городом? (8) Или он из тех, что возникли немногим позже и были записаны на Двенадцати таблицах коллегией децемвиров, созданной для составления законов? Быть может, это закон, каким наши предки охраняли честь женщин, и мы должны чтить его, дабы не отменить вместе с ним стыдливость и священную чистоту нравов? (9) Да кто же не знает, что закон этот вовсе не древний и принят всего двадцать лет назад в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония? Ведь и без него наши женщины столько лет хранили чистейшие нравы, – так не безрассудно ли опасаться, что теперь, если отменим его, они предадутся соблазнам роскоши? (10) Конечно, будь этот закон древним, будь он принят с единственной целью обуздать страсти, можно было бы бояться, что, отменив его, мы их пробудим. Но ведь принят-то он был по обстоятельствам совсем иного времени: (11) Ганнибал одержал тогда победу при Каннах и стоял в Италии; в руках его были уже Тарент19, Арпы, Капуя, (12) казалось, вот-вот двинет он войско на Рим; отпали от нас союзники; не стало ни воинов для пополнения легионов, ни граждан союзных городов для службы во флоте; опустела казна; мы покупали у хозяев рабов и раздавали им оружие, с тем чтобы те получили за них деньги лишь по окончании войны20; (13) откупщики тогда сами вызвались предоставить государству деньги, хлеб и все прочее необходимое для войны; каждый в соответствии со своим разрядом поставляли мы рабов, чтобы служили они гребцами во флоте и содержали их на свой счет21; (14) все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома – будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная22. (15) Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере23 и сенат ограничил время траура тридцатью днями? (16) Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон? И потому сохранять его следует, конечно, лишь до тех пор, пока сохраняются обстоятельства, его породившие. (17) Если бы все решения сената или народного собрания, принятые тогда по условиям времени, стали бы мы сохранять навечно, то чего ради возвращаем мы гражданам деньги, которые они дали в долг государству? Зачем сдаем подряды за наличные деньги? Почему не покупаем рабов, чтобы они сражались в войске? (18) Почему граждане не поставляют больше гребцов, как поставляли тогда?
7. (1) Сейчас все сословия в государстве, все и каждый чувствуют, как счастливо изменилась судьба государства, и только одни наши жены не могут наслаждаться плодами мира и спокойствия. (2) Мы, мужчины, отправляя должности, государственные и жреческие, облачаемся в тоги с пурпурной каймой, дети наши носят тоги, окаймленные пурпуром24, мы дозволяем носить окаймленные тоги должностным лицам колоний и муниципиев25 да и здесь, в Городе, самым малым из начальствующих людей, старшинам городских околотков26; (3) не только живые наряжаются, но даже и мертвых на костре покрывают пурпуром27. Так ужели одним только женщинам запретим мы носить пурпур? Выходит, тебе, муж, можно коня покрывать пурпурным чепраком, а матери твоих детей28 ты не позволишь иметь пурпурную накидку! Что же, даже лошадь у тебя будет наряднее жены? (4) Конечно, пурпур истирается, снашивается, и я могу еще признать, то можно на него поскупиться, хоть оно и несправедливо. Но ведь золоту сносу нет, разве что при обработке потрется, так к чему же такое скряжничество29? Золото – оно скорее защита и помощь и гражданину каждому, и государству, вы по себе то знаете. (5) Консул здесь говорил, будто женщины не будут друг с другом соперничать, если ни у одной золота нет. Но сколько же, клянусь богами, рождается в их сердцах боли и негодования, (6) когда они видят, что женам наших союзников-латинов оставлено право носить украшения, а им это запрещено; когда видят, как те, блистая золотом и пурпуром, разъезжают по Городу в пышных повозках, а наши жены за ними идут пешком, будто не Рим владыка державы, а города-союзники. (7) Такое зрелище может ранить и мужское сердце. Что же говорить о женщинах, которых и обычно-то волнуют всякие мелочи? (8) Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и военные отличия, награды за храбрость, добыча, захваченная у врага, – всего этого женщины лишены. (9) Украшения, уборы, наряды – вот чем могут они отличаться, вот что составляет их утешение и славу и что предки наши называли их царством30. (10) Чем же еще жертвовать им в дни скорби, как не золотом и пурпуром? И чем украсить себя, когда исчезла причина скорби? На общественных празднествах, во время молебствий чем могут они отличиться, как не редкостными уборами? (11) Когда отмените Оппиев закон, разве не волен ты будешь сам запретить жене своей надевать любое из украшений, что ныне запрещены законом? Ваши дочери, ваши жены, даже сестры не по-прежнему ли останутся в вашей власти?31 (12) Пока ты жив, ни одна не выйдет из-под твоей руки, и не они ли сами ненавидят свободу, какую дает им вдовство или сиротство; (13) да и в том, что касается их уборов, они предпочитают подчиняться скорее тебе, чем закону. Твой же долг не в рабстве держать их, а под рукой и опекой; и вам же любезнее, когда называют вас отцами и супругами, а не господами. (14) Консул тут дурно говорил о женщинах, сказал, будто это мятеж, раскол. Опасно, дескать, – того и гляди захватят наши жены, как некогда разгневанные плебеи, Священную гору или Авентин! Женщины слабы, они должны будут подчиниться вашему решению, каково бы оно ни было; но чем больше у нас власти над ними, тем более умеренной должна она быть».
8. (1) После того как все было сказано за и против закона32, на следующий день еще больше женщин, чем прежде, высыпали на улицы Города; (2) всей толпой кинулись они к дому Брутов, которые препятствовали принятию предложения других трибунов, и до тех пор их упрашивали, пока не вынудили отказаться от их намерений. (3) Тогда стало ясно, что Оппиев закон будет отменен голосованием во всех трибах; так оно и случилось спустя двадцать лет после его принятия.
(4) А после того как отменили Оппиев закон, консул Марк Порций тотчас отправился с двадцатью пятью кораблями, из которых пять снарядили союзники, в гавань Луны33. (5) Туда же велел он собраться войскам и разослал по всему побережью приказ дать корабли, а когда они прибыли, вышел из Луны и велел всем следовать за ним в гавань Пирены, откуда он двинется на врага со всем флотом. (6) Проплыв вдоль гористых берегов Лигурии и оставив позади Галльский залив, все собрались в назначенный день. Оттуда направились к Роде и выбили из этой крепости испанский гарнизон, что находился там. (7) От Роды поплыли дальше в Эмпории при попутном ветре. Там консул приказал сойти на сушу всем войскам, кроме моряков, набранных по союзным городам.
9. (1) Уже тогда Эмпории представляли собой два города, разделенных стеной. В одном жили греки, переселившиеся из Фокеи, как и массилийцы, в другом – испанцы. (2) Греческий город выдавался в море и был окружен стеной протяженностью менее четырехсот шагов; испанский же город, более отдаленный от моря, окружала сплошная стена длиною в три мили. (3) Римские колонисты (третий род жителей Эмпории) поселены здесь были божественным Цезарем после его победы над сыновьями Помпея34. Ныне все они слились в единое целое, после того как все жители того города, сначала испанцы, а потом и греки, получили права римских граждан35. (4) А в те времена можно было подивиться, как обеспечивали свою безопасность те, кто был открыт с одной стороны морю, а с другой – испанцам, племени свирепому и воинственному. Охраняло их то, что обычно составляет защиту слабых – строжайшая бдительность, поддерживаемая страхом в окружении более сильных. (5) Часть стены, обращенная к полям, была очень хорошо укреплена, и в ней были только одни ворота, которые всегда охранял кто-либо из должностных лиц. (6) Каждую ночь треть граждан проводила на стенах; дозор и обходы делали не просто по обычаю или потому, что так полагалось, а с таким тщанием, как если бы враг стоял у ворот. (7) Ни одного испанца в городе не принимали, и сами жители не выходили за стены без важного на то повода. (8) Со стороны моря, однако, все выходы были открыты. Через ворота, которые вели в испанский город, греки ходили только сразу по многу человек, и это обычно была та треть граждан, что несли стражу на стенах прошлой ночью. (9) Ходили же они туда потому, что испанцы, мало сведущие в мореплавании, и с охотой покупали привозимое на чужих кораблях, и рады были продавать плоды своих полей. Ради этой взаимной выгоды испанцы и открыли грекам вход в свой город. (10) Греки и оттого еще не слишком опасались, что жили как бы под сенью дружбы с римлянами. Дружбу эту они хранили столь же истово, как и превосходившие их могуществом массилийцы. И в тот раз греки приняли консула и его войско со всем гостеприимством и радушием. (11) Катон пробыл у них несколько дней, пока разузнал, где находится противник и сколько у него войска. Не желая терять время в бездействии, он использовал его для обучения солдат. (12) Стояло как раз то время года, когда испанцы собирают зерно в риги; Катон запретил подрядчикам закупать хлеб для войска и отослал их обратно в Рим, сказавши: «Война сама себя кормит». (13) Выступив из Эмпории, опустошает он вражеские поля, жжет урожай, все вокруг преисполняет ужасом и обращает в бегство.