История Рима. Том 1 — страница 110 из 198

ще задолго перед тем поставлены как там, так и вообще вдоль берега, однако римляне уже не могли помышлять ни о соединении двух флотов, ни о дальнейшем плавании, так что Карфалон мог предоставить стихиям довершить начатое им дело. Первая большая буря совершенно уничтожила оба римских флота на их неудобных рейдах, между тем как финикийский адмирал легко ее избег в открытом море со своими ничем не обремененными и хорошо управляемыми кораблями. Впрочем, римлянам удалось спасти большую часть и людей и грузов (505) [249 г.].

Римский сенат не знал, на что решиться. Война тянулась уже шестнадцатый год и на этом шестнадцатом году, по-видимому, была еще дальше от своей цели, чем в первом. В течение этого времени было совершенно уничтожены четыре больших флота, из которых три имели на борту римские войска; четвертую отборную сухопутную армию неприятель уничтожил в Ливии, не говоря уже о бесчисленных жертвах, которых стоили мелкие сражения на море и в Сицилии, а еще более форпостные схватки и эпидемии. Как велико было число людей, погибших во время войны, видно из того, что число граждан уменьшилось только с 502 по 507 г. [252—247 гг.] почти на 40 тысяч, т. е. на шестую часть общего их числа, причем в этот счет не входят потери союзников, которые несли на себе все бремя морской войны, да и в войнах на суше участвовали по меньшей мере наравне с римлянами. О денежных потерях нельзя составить себе даже приблизительное понятие, однако не подлежит сомнению, что как прямые убытки в виде кораблей и припасов, так и косвенные от застоя торговли были огромны. Но еще чувствительнее всех этих утрат было истощение тех средств, которыми надеялись довести войну до конца. Высадка в Африке, предпринятая со свежими силами вслед за целым рядом военных успехов, совершенно не удалось. В Сицилии брались приступом один город за другим; незначительные пункты были заняты римлянами, но обе сильные приморские крепости, Лилибей и Дрепана, казались еще более неприступными, чем прежде. Что же следовало делать? Поистине было от чего упасть духом. Сенаторами овладело уныние; они предоставили все дела их собственному течению, хотя ясно сознавали, что затягивавшаяся без цели и без конца война была для Италии более пагубна, чем крайние усилия, для которых пришлось бы собрать всех способных носить оружие людей и издержать последнюю серебряную монету; но у них недостало ни мужества, ни доверия к народу и к фортуне, для того чтобы к прежним бесплодно принесенным жертвам прибавить новые. Они упразднили флот и стали довольствоваться тем, что поощряли каперство, а тем капитанам, которые изъявляли готовность заниматься морскими разбоями за свой собственный страх и риск, отдавали для этой цели в распоряжение казенные военные корабли. Сухопутную войну они продолжали лишь номинально, потому что нельзя было действовать иначе, но ограничивались наблюдением за сицилийскими крепостями и старались сохранить по крайней мере то, чем владели, хотя и это, с тех пор как не имелось флота, требовало очень многочисленной армии и чрезвычайно дорого стоивших приготовлений. Если Карфаген когда-либо был в состоянии смирить могущественного противника, то именно в тот период. Понятно, что и там силы были истощены; однако при тогдашнем положении дел финикийские финансы не могли быть до такой степени расстроены, чтобы карфагеняне не были в состоянии продолжать с настойчивостью наступательную войну, которая требовала от них только денег. Но карфагенское правительство не отличалось энергией: напротив того, оно было слабо и медлительно, если легкий и верный выигрыш или крайняя необходимость не побуждали его к предприимчивости. С радости, что избавились от римского флота, карфагеняне безрассудно довели до упадка и свой собственный, ограничиваясь, по примеру противника, ведением малой войны на суше и на море как в Сицилии, так и поблизости от нее.

Таким образом, прошло шесть лет войны (506—511) [248—243 гг.], в течение которых не произошло ничего замечательного; это были самые бесславные годы римской истории этого столетия — бесславные также и для карфагенян. Однако среди этих последних нашелся человек, думавший и действовавший иначе, чем его соотечественники. Молодой, подававший большие надежды офицер Гамилькар, по прозванию Барак или Барка, т. е. молния, принял в 507 г. [247 г.] главное командование в Сицилии. Его армии, как и вообще всем карфагенским армиям, недоставало надежной и хорошо обученной пехоты, а правительство, которое, быть может, и было бы в состоянии создать таковую и во всяком случае было обязано попытаться это сделать, относилось пассивно к поражениям и в лучшем случае приказывало иногда распинать на кресте разбитых главнокомандующих. Поэтому Гамилькар решился обойтись без его содействия. Ему было хорошо известно, что наемные солдаты были так же мало привязаны к Карфагену, как и к Риму, и что он может ожидать от своего правительства не финикийских или ливийских рекрут, а в лучшем случае — только позволения защищать отечество с помощью своих людей как ему заблагорассудится, лишь бы только это ничего не стоило. Но он знал так же хорошо и самого себя, и своих солдат. Его наемникам, конечно, не было никакого дела до Карфагена; но настоящий полководец способен заменить собою для солдат отечество, а именно таким полководцем и был молодой главнокомандующий. Он начал с того, что стал вести форпостную войну перед Дрепаной и Лилибеем и этим мало-помалу приучил солдат не бояться римских легионеров; затем он укрепился на горе Эйркта (Monte Pellegrino близ Палермо), которая господствовала как крепость над окрестной страной, и поселил там своих солдат с их женами и детьми; оттуда они стали делать набеги на равнину, между тем как финикийские каперы опустошали берега Италии вплоть до Кум. Таким способом он мог обеспечить своих солдат продовольствием в избытке, не требуя из Карфагена денег; а поддерживая морем сношения с Дрепаной, он грозил внезапным нападением лежащему поблизости важному городу Панорму. Не только римляне не были в состоянии вытеснить его с этой скалы, но после непродолжительной борьбы подле Эйркте Гамилькар устроил такую же крепкую позицию в Эриксе. Эта гора, на склоне которой стоял город того же имени, а на вершине — храм Афродиты, находилась до того в руках римлян, которые тревожили оттуда своими нападениями Дрепану. Гамилькар завладел городом и осадил святилище, между тем как римляне, в свою очередь, окружили его со стороны равнины. Вершину горы защищали с отчаянной храбростью кельтские перебежчики из карфагенской армии, которым римляне поручили оборону храма; это была шайка разбойников, ограбившая во время осады храм и совершавшая там всякие бесчинства; но и Гамилькар не позволил вытеснить себя из города и поддерживал постоянную связь на море с карфагенским флотом и с гарнизоном Дрепаны. Сицилийская война, по-видимому, принимала все более неблагоприятный для римлян оборот. Римское государство теряло в ней и свои деньги и своих солдат, а римские полководцы — свою славу; уже стало ясно, что ни один из римских генералов не мог равняться с Гамилькаром и что уже недалеко было то время, когда карфагенские наемники будут в состоянии смело вступить в борьбу с легионерами. Каперы Гамилькара все смелее нападали на берега Италии; против одного высадившегося там карфагенского отряда даже пришлось выступить в поход претору. Если бы так прошло еще несколько лет, то Гамилькар предпринял бы из Сицилии во главе флота то же, что впоследствии предпринял из Испании его сын сухим путем. Тем временем римский сенат продолжал пребывать в бездействии, так как партия малодушных составляла в нем большинство. Тогда несколько проницательных и отважных людей решились спасти государство без правительственной санкции и положить конец пагубной сицилийской войне. Удачные экспедиции корсаров хотя и не вдохнули мужества в нацию, но пробудили энергию и надежду в некоторых узких кругах; занимавшиеся морскими разбоями суда были собраны в эскадру, которая сожгла на африканском берегу Гиппон и с успехом вступила перед Панормом в бой с карфагенянами. По частной подписке, к которой прибегали и в Афинах, но которая никогда не достигала там таких громадных размеров, богатые и патриотически настроенные римляне выставили военный флот, основой для которого послужили построенные для каперской деятельности корабли вместе с их опытными командами и который был сооружен более тщательно, чем все флоты, прежде строившиеся самим государством. В летописях истории является едва ли не беспримерным тот факт, что на двадцать третьем году тяжелой войны несколько граждан по собственному почину создали для государства флот из 200 линейных кораблей с экипажем в 60 тысяч матросов. Консул Гай Лутаций Катул, на долю которого выпала честь вести этот флот к берегам Сицилии, почти не встретил там противников; несколько карфагенских кораблей, с которыми Гамилькар предпринимал свои набеги, исчезли перед более сильным неприятельским флотом, и римляне почти без всякого сопротивления заняли гавани Лилибея и Дрепаны, к энергичной осаде которых они теперь приступили с моря и с суши. Карфаген был застигнут совершенно врасплох; даже обе крепости были настолько слабо обеспечены продовольствием, что очутились в очень опасном положении. Карфагеняне стали сооружать флот, но как они ни спешили, а до истечения года у берегов Сицилии не появилось ни одного карфагенского судна; когда же наскоро собранные ими суда показались весной 513 г. [241 г.] перед Дрепаной, то это был скорее транспортный, чем готовый к бою военный флот. Финикийцы надеялись беспрепятственно пристать к берегу, выгрузить припасы и принять на борт войска, необходимые для морского сражения; но римские корабли загородили им путь и принудили их принять сражение (10 марта 513 г.) [241 г.] подле маленького острова Эгузы (Favignana), в то время как они собирались идти от Священного острова (теперешняя Maritima) в Дрепану. Исход сражения не был ни минуты сомнительным: хорошо сооруженный и снабженный надежными командами римский флот, находившийся под начальством способного вождя претора Публия Валерия Фальтона (который заменил консула Катула, еще прикованного к постели раной, полученной под Дрепаной), с первого натиска опрокинул тяжело нагруженные неприятельские корабли, которые к тому же были и плохо и слабо вооружены; пятьдесят кораблей были потоплены, а с захваченными семьюдесятью победители вошли в Лилибейскую гавань. Последнее энергичное усилие римских патриотов принесло хорошие плоды: оно доставило победу, а вместе с победой и мир. Карфагеняне прежде всего распяли на кресте побежденного адмирала, чем нисколько не изменили положения дел, а затем послали сицилийскому главнокомандующему неограниченные полномочия на заключение мира. Несмотря на то что плоды семилетних геройских трудов Гамилькара были уничтожены по чужой вине, он великодушно подчинился неизбежному, но этим не изменил ни своей воинской чести, ни своему народу, ни своим замыслам. В Сицилии уже нельзя было оставаться с той минуты, как на море стали господствовать римляне, а от карфагенского правительства, тщетно пытавшегося пополнить свою пустую казну государственным займом в Египте, нельзя было ожидать, чтобы оно сделало хотя еще одну попытку одолеть римский флот. Поэтому Гамилькар уступил остров римлянам. Зато самостоятельность