ой тактике, может быть, и остался бы победителем Рим, но не консул Тиберий Семпроний, заменивший в командовании армией раненого Сципиона, которому истекал через несколько месяцев срок пребывания в должности. Ганнибал хорошо знал этого человека и поспешил вызвать его на бой; он стал безжалостно опустошать те селения кельтов, которые оставались верными Риму, а когда из-за этого завязался кавалерийский бой, дал возможность противникам похвастаться победой. Вскоре вслед за тем, в холодный дождливый день, совершенно неожиданно для римлян дело дошло до большого сражения. С раннего утра римские легкие войска перестреливались с легкой неприятельской конницей; когда эта последняя стала медленно отступать, римляне, желая воспользоваться своим успехом, пустились вслед за ней через сильно поднявшиеся воды Требии. Карфагенская конница внезапно остановилась; римский авангард очутился на поле сражения, избранном самим Ганнибалом, лицом к лицу с его выстроившейся в боевом порядке армией; этот отряд не избежал бы гибели, если бы главное ядро армии не поспешило перейти вслед за ним через реку. Римляне пришли голодными, усталыми и промокшими до костей и поспешно выстроились — конница, по обыкновению, на флангах, а пехота в середине. Легкие войска, находившиеся с обеих сторон в авангарде, завязали бой; но римский авангард уже израсходовал, сражаясь с неприятельской конницей, почти все свои метательные снаряды и тотчас стал подаваться назад; стала подаваться назад и стоявшая на флангах конница, которую спереди теснили слоны, а слева и справа обходили гораздо более многочисленные карфагенские всадники. Зато римская пехота оправдала свою репутацию: в начале сражения она имела решительный перевес над неприятельской пехотой, и даже после того как оттеснившие римских всадников неприятельская кавалерия и легко вооруженные части устремились на нее, они не могли сбить ее с позиции, хотя сама она и не могла продвинуться вперед. В эту минуту отборный карфагенский отряд из 1 тысячи пехотинцев и стольких же всадников выступил в тылу римской армии из своей засады под предводительством младшего брата Ганнибала, Магона, и врезался в самую ее гущу. Эта нападение раздробило и рассеяло как части, стоявшие на флангах, так и последние отряды в центре римской позиции. Первая линия в 10 тысяч человек, плотно сомкнувшись, прорвалась сквозь карфагенскую линию и проложила себе сквозь неприятельские ряды выход, что очень дорого обошлось неприятельской пехоте и в особенности галльским инсургентам; неприятель слабо преследовал этот отряд храбрецов, который успел достигнуть Плаценции. Остальная армия была большей частью истреблена слонами и легкими неприятельскими войсками при попытке перейти через реку; только часть конницы и некоторые отряды пехоты смогли добраться до лагеря, переправившись через реку вброд; карфагеняне их не преследовали, и они также добрались до Плаценции197. Немного можно назвать сражений, которые делали бы более чести римским солдатам, чем битва при Требии, и которые вместе с тем служили бы более тяжелым обвинением тому, кто ими командовал; впрочем, добросовестный критик не должен забывать, что командование войском на известный срок было вовсе не военным учреждением и что терновник не дает смоквы. И победителям дорого стоила победа. Хотя понесенные в битве потери пали преимущественно на долю кельтских инсургентов, но от болезней, развившихся вследствие холодной и дождливой погоды, впоследствии погибло много старых солдат Ганнибала и карфагенская армия лишилась своих слонов. Последствием этой первой победы, одержанной вторгнувшейся в Италию армией, было то, что национальное восстание беспрепятственно распространялось по всей кельтской стране, приняв организованную форму. Остатки римской армии укрылись в крепостях Плаценции и Кремоне; совершенно отрезанные от родины, они были принуждены добывать себе продовольствие водным путем по реке. Консул Тиберий Семпроний только каким-то чудом избежал плена, когда отправился со слабым отрядом конницы в Рим на выборы. Ганнибал не хотел предпринимать нового похода в суровое время года, чтобы не рисковать здоровьем своих солдат; он расположился на зимних бивуаках там, где стоял, а так как серьезная попытка овладеть большими крепостями не привела бы ни к чему, то он ограничивался тем, что тревожил неприятеля нападениями на речную гавань Плаценции и на другие менее значительные римские позиции. Он занялся главным образом организацией галльского восстания; кельты, как утверждают, поставили ему более 60 тысяч пехотных солдат и 4 тысячи всадников.
Для кампании 537 г. [217 г.] в Риме не делалось никаких особых приготовлений; несмотря на проигранное сражение, сенат не усматривал в положении дел серьезной опасности, что не было лишено основания. Кроме гарнизонов, отправленных в приморские города Сардинии и Сицилии и в Тарент, и подкреплений, посланных в Испанию двум новым консулам — Гаю Фламинию и Гнею Сервилию, — было дано только то число солдат, какое было необходимо для полного укомплектования четырех легионов; только состав конницы был усилен. Консулы должны были прикрывать северную границу и поэтому расположились на двух искусственных дорогах, которые вели из Рима на север и из которых западная оканчивалась в то время у Арреция, а восточная — у Аримина; первую занял Гай Фламиний, а вторую — Гней Сервилий. Туда стянули они, вероятно водным путем, части, стоявшие в крепостях на По, и стали ожидать более благоприятного времени года, для того чтобы, действуя оборонительно, занять проходы Апеннин, а потом, перейдя в наступление, спуститься в долину По и соединиться где-нибудь недалеко от Плаценции. Но Ганнибал вовсе не имел намерения защищать долину По. Он знал Рим, быть может, еще лучше, чем его знали сами римляне, и ему было хорошо известно, насколько слабее своих противников был он и остался даже после блестящей победы при Требии; он также знал, что при непоколебимой стойкости римлян он может достигнуть своей конечной цели — унижения Рима — не страхом и не нападением врасплох, а только действительным покорением гордого города. Он ясно сознавал, что, получая из своего отечества лишь ненадежные и нерегулярно доставляемые подкрепления и покуда что не находя в Италии никакой опоры кроме непостоянного и капризного кельтского народа, он был несравненно слабее италийского союза, отличавшегося политической крепостью и располагавшего более значительными средствами для войны; а до какой степени, несмотря на все потраченные усилия, финикийский пехотинец был в тактическом отношении ниже легионера, вполне ясно доказали оборонительные действия Сципиона и блестящее отступление разбитой при Требии пехоты. Из этих соображений проистекали обе основные идеи, которые определили весь образ действий Ганнибала в Италии, — вести войну до некоторой степени наудачу, постоянно меняя план и театр военных операций, но ожидать ее окончания не от военных успехов, а от политических, т. е. от постепенного ослабления и окончательного разложения италийского союза. Такой способ ведения войны был необходим, потому что единственное, чем Ганнибал мог уравновешивать все невыгоды своего положения, — его военный гений мог доставлять ему перевес только в тех случаях, когда он своими неожиданными комбинациями сбивал с толку противников, если же война затягивалась на одном месте, то его ожидала гибель. Эту цель указывало ему здравое понимание его собственного положения, так как этот великий победитель на полях сражений ясно видел, что он каждый раз побеждал не Рим, а римских полководцев и что после каждого нового сражения римляне были по-прежнему настолько же сильнее карфагенян, насколько он сам был выше римских полководцев. Что сам Ганнибал никогда не обманывался на этот счет, даже когда стоял на вершине счастья, достойно удивления еще более, чем самые удивительные его победы. Это, а вовсе не просьбы галлов пощадить их страну, было причиной того, что Ганнибал отказался от только что приобретенной им базы военных действий против Италии и перенес театр войны в самую Италию. Он начал с того, что приказал привести к себе всех пленников. Римлян он приказал отделить и заковать в цепи, как рабов; рассказы же о том, будто он приказывал убивать всех способных носить оружие римлян, которые когда-либо попадались ему в руки, без сомнения сильно преувеличены; наоборот, всех италийских союзников он отпустил на волю без выкупа, с тем чтобы они рассказывали у себя дома, что Ганнибал ведет войну не против Италии, а против Рима, что он вернет каждой из италийских общин ее прежнюю независимость и ее прежние границы и что освободитель идет вслед за освобожденными в качестве избавителя и мстителя. И действительно, с окончанием зимы он двинулся из долины По с целью найти дорогу сквозь труднопроходимые ущелья Апеннин. Гай Фламиний еще стоял с этрусской армией подле Ареццо, откуда намеревался, лишь только позволит время года, двинуться на Лукку, чтобы прикрыть долину Арно и апеннинские проходы. Но Ганнибал опередил его. Он перешел через Апеннины без больших затруднений, держась как можно более на запад, т. е. как можно дальше от неприятеля; но болотистые низменности между Серкио и Арно были до такой степени затоплены тающими снегами и весенними дождями, что армии пришлось в течение четырех дней идти по воде и не находить для ночного отдыха никакого другого сухого места кроме сваленного в кучу багажа и павших вьючных животных. Войска терпели страшные лишения, но всех более страдала галльская пехота, которая шла позади карфагенской по совершенно уже непроходимой дороге; она громко роптала и, без сомнения, вся разбежалась бы, если бы в этом ей не препятствовала карфагенская кавалерия, замыкавшая колонны под начальством Магона. Лошади, страдавшие повальным воспалением копыт, падали массами; другие эпидемические болезни опустошали ряды армии; сам Ганнибал лишился одного глаза вследствие воспаления.
Но цель была достигнута. Ганнибал стоял лагерем подле Фьезоле, в то время как Гай Фламиний еще выжидал подле Ареццо, чтобы дороги сделались проходимыми и чтобы можно было их загородить. Консул, быть может, и был достаточно силен, для того чтобы защищать горные проходы, но конечно не был в состоянии встретиться с Ганнибалом на поле сражения; поэтому, когда римская оборонительная позиция была обойдена, консул не мог сделать ничего лучшего, как дожидаться прибытия второй римской армии, которой уже незачем было стоять подле Аримина. Однако сам он судил иначе. Он был вождем политической партии, возвысился благодаря своим стараниям ограничить власть сената, был озлоблен против правительства вследствие интриг, которые велись против него аристократией во время его консульства, дошел в своей, правда, справедливой оппозиции против рутинной медлительности этой аристократии до гордого пренебрежения к старинным обычаям и нравам, испил до дна как слепую любовь простолюдинов, так и горькую ненависть правящей партии и вдобавок ко всему был глубоко убежден, что он военный гений. Экспедиция, предпринятая им в 531 г. [223 г.] против инсубров, доказала беспристрастным наблюдателям только то, что хорошие солдаты нередко исправляют ошибки плохих начальников, а, по его собственному мнению и по мнению его приверженцев, о