добным случаем, чтобы подступить ближе к неприятелю, и стал лагерем в Ларинатской области; оттуда он уже одним своим присутствием затруднял высылку отрядов неприятельской армии и сбор для нее продовольствия, а благодаря многократным удачным стычкам с финикийскими отрядами и даже с теми, которыми предводительствовал сам Ганнибал, он вытеснил неприятеля с дальних позиций и принудил его сосредоточить свои силы подле Геруния. Вести об этих успешных военных действиях, которые, понятно, описывались самыми яркими красками, вызвали в столице бурю против Квинта Фабия. И нельзя сказать, чтобы она была совершенно необоснованна. Как ни благоразумно было со стороны римлян держаться оборонительного положения и ожидать успеха главным образом от того, что неприятель будет лишен возможности добывать продовольствие, все-таки казалась странной такая система обороны и замаривания голодом, которая дозволяла неприятелю беспрепятственно опустошать всю среднюю Италию на глазах у одинаково многочисленной римской армии и запасаться на зиму продовольствием посредством организованной в широком масштабе фуражировки. Публий Сципион так же понимал оборонительную войну в то время, когда командовал армией в долине По, и попытка его преемника подражать ему привела под Казилином к неудаче, которая доставила столичным зубоскалам обильную пищу для насмешек. Было достойно удивления, что преданность италийских общин не поколебалась даже тогда, когда Ганнибал так ясно доказал им, что перевес на стороне финикийцев и что римляне не в состоянии оказывать им защиту. Но долго ли можно было надеяться, что эти общины будут терпеливо выносить двойное бремя войны и позволять себя грабить на глазах у римской армии и своих собственных войск? Наконец, что касается римской армии, то о ней нельзя было сказать, что она принуждала главнокомандующего к такому способу ведения войны; она состояла по преимуществу из надежных легионов, прежде стоявших в Аримине, и отчасти из вновь собранного ополчения, в основном также привычного к военной службе; она нисколько не упала духом от последних поражений, а, напротив того, была возмущена унизительной задачей, которую возложил на нее главнокомандующий — этот «лакей Ганнибала», и громко требовала, чтобы ее вели против неприятеля. На собрании граждан дело дошло до самых резких выпадов против упрямого старика; его политические противники во главе с бывшим претором Гаем Теренцием Варроном воспользовались этими распрями (при этом не следует забывать, что диктатора назначил фактически сенат и что, следовательно, эта должность была как бы оплотом консервативной партии) и при содействии недовольных солдат и владельцев разграбленных поместий провели в нарушение конституции и вопреки здравому смыслу народное постановление о том, чтобы звание диктатора, целью которого было устранение в критические времена всего зла, связанного с разделением верховной власти между несколькими лицами, было возложено наравне с Квинтом Фабием и на его бывшего подчиненного Марка Минуция199. Таким образом, римская армия, лишь незадолго перед тем избавившаяся от опасного раздвоения на две отдельные армии, не только была снова разделена, но и получила для каждой из своих двух составных частей особых начальников, которые, как всем было известно, держались совершенно противоположных планов. Квинт Фабий, естественно, стал еще настойчивее прежнего придерживаться своего методического бездействия, а Марк Минуций, считавший нужным доказать на поле сражения, что он достоин диктаторского звания, напал на неприятеля слишком поспешно и с недостаточными военными силами, и его армия была бы совершенно уничтожена, если бы его коллега не прибыл вовремя со свежим корпусом и не предотвратил еще большего несчастья. Этот оборот дел в некоторой мере оправдал систему пассивного сопротивления. Однако Ганнибал вполне достиг в этой кампанию всего, чего можно было достигнуть оружием: ни его стремительный, ни его осторожный противники не помешали ему исполнить какую-либо из существенно важных операций, и он успел снабдить свою армию продовольствием, хотя и не без затруднений, настолько удовлетворительно, что карфагенская армия провела зиму в лагере подле Геруния, не испытывая лишений. Рим был обязан своим спасением не «Медлителю», а сплоченности своего союза и, быть может, не в меньшей степени национальной ненависти, которую питали западные народы к финикийцу.
Несмотря на все неудачи, римская гордость осталась столь же несокрушимой, как и римская симмахия. Рим с благодарностью отклонил дары, предложенные ему для следующей кампании царем сиракузским Гиероном и расположенными в Италии греческими городами, которые страдали от войны менее других италийских союзников Рима, потому что они не были обязаны поставлять римлянам ополчение; иллирийским вождям было приказано не медлить с уплатой дани; даже македонскому царю было снова предъявлено требование о выдаче Димитрия Фаросского. Несмотря на то, что последние события как будто оправдывали медлительную систему Фабия, большинство сената твердо решило отказаться от такого способа ведения войны, который хотя и медленно, но неминуемо вел государство к гибели. Хотя народный диктатор и не имел успеха, когда попытался вести войну более энергичным способом, но причину этой неудачи усматривали, и не без основания, в том, что были приняты лишь полумеры и что Минуцию было дано мало войск. Поэтому было решено вплоть избегать таких ошибок и организовать такую армию, какой Рим еще никогда не высылал на бой, — 8 легионов, усиленных на одну пятую часть своего состава, и соответствующее число союзных войск; этого было бы достаточно, чтобы раздавить противника, который был вдвое слабее. Сверх того, один легион был назначен к отправке под начальством претора Луция Постумия в долину По, для того чтобы заставить возвратиться на родину тех кельтов, которые служили в армии Ганнибала. Эти меры были вполне разумны; оставалось только принять надлежащее решение относительно главного командования. Вследствие упорной неподвижности Квинта Фабия и вызванных ею со стороны демагогов подстрекательств диктатура и в особенности сенат стали еще менее популярны, чем раньше; в народе, конечно не без вины его вождей, ходили нелепые толки, будто сенат умышленно затягивает войну. Так как о назначении диктатора нечего было и думать, то сенат попытался направить выборы консулов сообразно со своими намерениями, но этим только усилил подозрительность и упорство своих противников. Сенату с трудом удалось провести одного из своих кандидатов — Луция Эмилия Павла, который разумно руководил в 535 г. [219 г.] военными действиями в Иллирии. Громадное большинство граждан дало Павлу в коллеги кандидата народной партии Гая Теренция Варрона. Это был бездарный человек, который приобрел известность только своей злобной оппозицией сенату и в особенности тем, что был главным виновником избрания Марка Минуция в содиктаторы; народной толпе говорили в его пользу только его низкое происхождение и его грубая наглость. В то время как в Риме делались эти приготовления к будущей кампании, война уже возобновилась в Апулии. Ганнибал, постоянно дававший военным действиям то или другое направление и постоянно бравший на себя роль нападающего, покинул свои зимние квартиры, лишь только это позволило время года, и направился из Геруния на юг; оставляя Луцерию в стороне, он перешел через Ауфид и завладел цитаделью Канн (между Канозой и Барлеттой), которая господствовала над канузинской равниной и до того времени служила римлянам главным складом. После того как Фабий, согласно законам, сложил с себя в половине осени диктаторское звание, римская армия находилась под начальством Гнея Сервилия и Марка Регула, которые командовали ею вначале в звании консулов, а потов в звании проконсулов; как по военным, так и по политическим соображениям было необходимо приостановить наступательное движение Ганнибала и дать ему сражение. Именно с таким поручением от сената прибыли в начале лета 538 г. [216 г.] в Апулию оба новых главнокомандующих — Павел и Варрон. Вместе с приведенными ими четырьмя новыми легионами и соответствующим контингентом италиков римская армия доходила до 80 тысяч пехотинцев, набранных наполовину из граждан, наполовину из союзников, и до 6 тысяч всадников, из которых одна треть состояла из граждан, а две трети из союзников; армия Ганнибала хотя и насчитывала 10 тысяч всадников, но имела лишь около 40 тысяч пехоты. Ганнибал ничего так не желал, как решительного сражения не только по общим, ранее указанным соображениям, но в особенности также и потому, что широкая апулийская равнина открывала ему возможность воспользоваться преимуществами своей конницы и что, несмотря на многочисленность этой конницы, было бы чрезвычайно трудно продовольствовать войско поблизости от неприятеля, у которого армия была вдвое более многочисленна и который опирался на линию крепостей. Римские военачальники, как было выше замечено, тоже решились вступить в бой и с этой целью подошли ближе к неприятелю. Впрочем, более осторожные из них, ознакомившись с позицией Ганнибала, намеревались выждать и подойти ближе к неприятелю только для того, чтобы принудить его отступить или вступить в битву в менее благоприятной для него местности. Ганнибал стоял лагерем подле Канн, на правом берегу Ауфида. Павел раскинул свой лагерь по обоим берегам реки, так что его главным силам пришлось стоять на левом берегу; но сильный римский корпус расположился на правом берегу, на самом близком расстоянии от неприятеля, с целью препятствовать подвозу продовольствия и быть может с целью угрожать Каннам. Ганнибал, которому было необходимо как можно скорее довести дело до сражения, перешел через реку со своими главными силами и предложил на левом берегу битву, от которой Павел уклонился. Но демократическому консулу не понравился такого рода военный педантизм; уже сколько раз говорилось о том, что на войну идут не только для того, чтобы занимать сторожевые посты, а для того, чтобы действовать мечами, — поэтому он приказал напасть на неприятеля где и как случится. По сохранившемуся старому нелепому обычаю, право решающего голоса в военном совете переходило от одного главнокомандующего к другому; поэтому в тот день, когда это право принадлежало уличному герою, пришлось подчиниться его воле и исполнить его приказание. Но и он не хотел вступить в битву на левом берегу реки, где на равнине могла свободно развернуться более многочисленная неприятельская конница. Поэтому он решил собрать все римские боевые силы на правом берегу и предложить там битву, заняв позицию между карфагенским лагерем и Каннами и серьезно угрожая этим последним. В главном римском лагере отряд из 10 тысяч человек был оставлен с приказанием завладеть во время битвы карфагенским лагерем и таким образом лишить неприятельскую армию возможности отступить через реку; по неисправленному календарю, на рассвете утром 2 августа, а по исправленному — приблизительно в июне, главная римская армия, перейдя через реку, которая в это время года мелководна и не представляет серьезных затруднений для передвижения войск, построилась в боевую линию подле менее обширного римского лагеря к западу от Канн. Карфагенская армия двину