лась вслед за нею и также перешла через реку, в которую римская армия упиралась правым флангом, а карфагенская — левым. Римская конница стала на флангах: более слабая ее часть, состоявшая из гражданского ополчения, — на правом фланге подле реки под предводительством Павла, а более сильная часть, состоявшая из союзников, — на левом фланге у равнины под предводительством Варрона. В центре стояла пехота, построенная необыкновенно глубоко, под начальством бывшего в прошлом году консулом Гнея Сервилия. Напротив нее Ганнибал построил свою пехоту в форме полумесяца, так что кельтские и иберийские войска в их национальном вооружении составляли переднюю часть центра, а вооруженные по-римски ливийцы стали по бокам на отодвинутых назад флангах. У реки выстроилась вся тяжелая кавалерия под начальством Гасдрубала, а со стороны равнины — легкая нумидийская конница. После непродолжительной схватки между сторожевыми отрядами, состоявшими из легковооруженных частей, бой скоро завязался на всей линии. Там, где легкая конница карфагенян сражалась с тяжелой кавалерией Варрона, бой тянулся без решительных результатов при постоянно возобновлявшихся атаках нумидийцев. Напротив того, в центре легионы совершенно опрокинули встреченные ими войска, состоявшие из испанцев и галлов; победители спешили воспользоваться своим успехом и преследовали побежденных. Но тем временем счастье изменило римлянам на правом фланге. Ганнибал старался отвлечь внимание стоявшей на левом неприятельском фланге конницы только для того, чтобы Гасдрубал мог напасть со своей регулярной кавалерией на более слабый правый фланг неприятеля и опрокинуть его в первую очередь. После упорного сопротивления римские всадники стали отступать, и те из них, которые не были изрублены, были загнаны вверх по реке или рассеяны по равнине; раненый Павел прискакал к центру, чтобы спасти легионы от гибели или разделить их участь. Эти легионы изменили построение передней линии в атакующую колонну, для того чтобы было удобнее преследовать разбитую ими передовую часть неприятельской пехоты, и врезались клином в неприятельский центр. В этом положении они подверглись стремительным атакам со стороны надвигавшейся справа и слева ливийской пехоты, и одна их часть была принуждена остановиться, для того чтобы отбивать нападения с флангов. Вследствие этого наступательное движение было приостановлено, а массы римской пехоты, и без того уже построенной слишком густыми рядами, не находили себе достаточного простора, чтобы развернуться. Между тем Гасдрубал, покончив с тем флангом неприятельской армии, где командовал Павел, снова собрал и выстроил своих всадников и, проведя их позади неприятельского центра, напал на фланг, которым командовал Варрон. Италийская конница последнего, и без того уже с трудом державшаяся против нумидийцев, не устояла против двойного нападения и быстро рассеялась. Предоставив нумидийцам преследовать неприятеля, Гасдрубал в третий раз построил свои эскадроны, для того чтобы напасть на неприятельскую пехоту с тыла. Этот последний удар решил исход сражения. Бегство было невозможно, а пощады никому не давали; быть может, еще никогда такая многочисленная армия не терпела такого совершенного поражения на поле битвы и с такими ничтожными потерями со стороны противника, как римская при Каннах. Ганнибал лишился почти 6 тысяч человек; в том числе две трети пришлось на долю кельтов, на которых обрушился первый натиск легионов. Напротив того, из 76 тысяч римлян, стоявших в боевой линии, 70 тысяч легли на поле сражения, в том числе консул Луций Павел, бывший консул Гней Сервилий, две трети штаб-офицеров и 80 человек сенаторского ранга. Только консул Марк Варрон спасся благодаря быстро принятому решению и быстроногому коню в Венузию и имел мужество остаться в живых. Большая часть гарнизона римского лагеря, состоявшего из 10 тысяч человек, также была взята в плен; только несколько тысяч человек, принадлежавших частью к этому гарнизону, частью к участвовавшим в битве войскам, укрылись в Канузии. И словно Риму суждено было погибнуть в этом году — отправленный в Галлию легион попал в конце того же года в засаду и был совершенно уничтожен со своим начальником Луцием Постумием, избранным в консулы на следующий год.
Благодаря этому беспримерному успеху, по-видимому, уже достигла полной зрелости та великая политическая комбинация, ради которой Ганнибал отправился в Италию. Первоначальной основой для его плана, конечно, служила его армия; но, ясно сознавая могущество своего противника, он считал эту армию лишь авангардом, к которому будут мало-помалу присоединяться военные силы Запада и Востока, для того, чтобы подготовить гибель надменному городу. Но тех подкреплений, которых он ожидал из Испании и на которые, как казалось, он мог всего вернее рассчитывать, он не получил вследствие отважного и энергичного образа действий посланного в Испанию римского главнокомандующего Гнея Сципиона. После того как Ганнибал перешел через Рону, последний переправился морем в Эмпории и овладел сначала берегами между Пиренеями и Эбро, а потом, после одержанной над Ганноном победы, и внутренними странами (536) [218 г.]. В следующем году (537) [217 г.] он совершенно разбил карфагенский флот близ устьев Эбро, а после того как его брат Публий, так храбро защищавший долину По, привел ему подкрепление в 8 тысяч человек, он перешел через Эбро и проник до Сагунта. Хотя через год после того (538) [216 г.] Гасдрубал, получив подкрепления из Африки, попытался исполнить приказание брата и перейти с армией через Пиренеи, но Сципионы загородили ему переправу через Эбро и нанесли ему решительное поражение почти в то самое время, когда Ганнибал одерживал победу при Каннах. Сципионы привлекли на свою сторону могущественных кельтиберов и многие другие испанские племена; они господствовали на море и в горных переходах Пиренеев, а при посредстве преданных им массалиотов — и на берегах Галлии. Поэтому если Ганнибал и мог ожидать откуда-либо подкреплений, то уже никак не из Испании. Из Карфагена было оказано Ганнибалу такое слабое содействие, какого можно было ожидать: финикийские эскадры угрожали берегам Италии и находившимся во власти Рима островам и оберегали Африку от высадки римлян — и только. Для более энергичного содействия служили не столько незнание, где найти Ганнибала, и не столько отсутствие в Италии удобного места для высадки, сколько многолетнее убеждение, что испанская армия может существовать своими собственными средствами, а более всего недоброжелательство мирной партии. Последствия этого непростительного бездействия были очень тяжелы для Ганнибала. Как он ни берег денежные средства и приведенных с собою солдат, его казна мало-помалу опустела, солдатам недоплачивалось жалованье, и ряды его ветеранов стали редеть. Но известие о победе при Каннах заставило умолкнуть в Карфагене даже враждебную оппозицию. Карфагенский сенат решил помочь Ганнибалу деньгами и доставить ему войско частью из Африки, частью из Испании, в том числе 4 тысячи нумидийских всадников и 40 слонов; кроме того, было решено энергично продолжать войну как в Испании, так и в Италии. Заключение наступательного союза между Карфагеном и Македонией уже давно было предметом переговоров, но замедлилось вначале вследствие внезапной смерти Антигона, а потом вследствие нерешительности преемника Антигона Филиппа и войны, несвоевременно предпринятой Филиппом и его эллинскими союзниками против этолян (534—537) [220—217 гг.]. Только после битвы при Каннах Филипп принял предложение Димитрия Фаросского уступить Македонии его иллирийские владения, которые, конечно, еще надо было сперва отнять у римлян, и только после этой битвы двор в Пелле сошелся в условиях с Карфагеном. Македония взялась высадить армию на восточном берегу Италии, за что ей был обещан возврат владений, доставшихся римлянам в Эпире. В Сицилии царь Гиерон держался в мирное время нейтральной политики, поскольку это не было сопряжено ни с какими опасностями, а после заключения мира с Римом, в эпоху опасных кризисов, оказывал услуги также и карфагенянам, в особенности доставкой хлеба. Не подлежит сомнению, что он очень сожалел о новом разрыве между Карфагеном и Римом, но, не будучи в состоянии его предотвратить, стал держать сторону Рима с преданностью, основанной на верном расчете. Однако вскоре вслед за этим (осенью 538 г.) [216 г.] смерть похитила старца после пятидесятичетырехлетнего царствования. Внук и преемник этого мудрого царя, юный и бездарный Иероним, немедленно вступил в соглашение с карфагенскими дипломатами. Так как эти последние согласились обеспечить ему формальным договором сначала обладание Сицилией до старинной карфагенской границы, а когда его высокомерие возросло, даже обладание всем островом, то он вступил в союз с Карфагеном и присоединил сиракузский флот к той карфагенской эскадре, которая пришла с целью напасть на Сиракузы. Это поставило в опасное положение стоявший в Лилибее римский флот, которому и без того уже приходилось иметь дело с другой карфагенской эскадрой, стоявшей у Эгатских островов; между тем приготовленные в Риме к отправке в Сицилию войска после поражения при Каннах были использованы для другой, более настоятельной надобности. Важнее же всего было то, что здание римского союза, непоколебимо выдержавшее удары двух тяжелых лет войны, стало теперь расшатываться. На сторону Ганнибала перешли Арпи в Апулии и Узент в Массалии — два старинных города, сильно пострадавших вследствие основания римских колоний в Луцерии и в Брундизии, все города бреттиев, вступившие на этот путь прежде всех других, за исключением Петелии и Консенции, которые пришлось предварительно осаждать, большая часть луканцев, переселенные в окрестности Салерна пиценты, гирпины, самниты за исключением пентров; наконец Капуя, которая была вторым городом Италии, могла выставить армию в 30 тысяч пехотинцев и 4 тысячи всадников и своим переходом на сторону карфагенян увлекла вслед за собою соседние города Ателлу и Калацию. Правда, всюду, и в особенности в Капуе, аристократическая партия, связанная многими узами с римскими интересами, сильно противилась такой перемене политического знамени, и вызванная ею упорная внутренняя борьба в значительной мере уменьшила те выгоды, которые мог бы извлечь Ганнибал из этой перемены. Так, например, он счел себя вынужденным арестовать в Капуе и отправить в Карфаген одного из вождей аристократической партии — Деция Магия, упорно отстаивавшего союз с Римом даже после вступления в город финикийцев; этим он невыгодно для себя доказал, какую следует придавать цену свободе и самоуправлению, которые он только что формально обеспечил за кампанцами. Зато южноиталийские греки твердо держались за союз с Римом отчасти конечно благодаря влиянию римских гарнизонов, но еще более потому, что эллины питали решительную антипатию к самим финикийцам и к их новым луканским и бреттийским союзникам, и потому, что они действительно были привязаны к Риму, который не упускал ни одного удобного случая, чтобы доказать на деле свой эллинизм, и обходился с жившими в Италии греками необыкновенно мягко. Поэтому кампанские греки, в особенности Неаполь, мужественно сопротивлялись нападению самого Ганнибала; так же поступали, несмотря на св