времени говорится об этом: когда покоренные города Капуя и Ателла были предоставлены полицией на произвол необузданного остроумия римских скоморохов и особенно Ателла сделалась предметом презрительных насмешек, и когда иные сочинители комедий посмеивались над тем, что кампанские невольники уже научились дышать таким смертоносным воздухом, который губителен даже для самой выносливой породы рабов — сирийцев, то в этих безжалостных шутках слышался не только презрительный смех победителей, но также и жалобный вопль попранных ногами наций. О тогдашнем положении дел свидетельствует боязливая заботливость, с которой сенат охранял Италию во время македонской войны, и отправка из Рима подкреплений в самые важные колонии — в Венузию в 554 г. [210 г.], Нарнию в 555 [199 г.], Козу в 557 [197 г.], Калес незадолго до 570 г. [184 г.]. Какие опустошения произвели война и голод среди италийского населения, видно, например, из того факта, что число римских граждан уменьшилось во время войны почти на одну четверть; поэтому нельзя считать преувеличенными те данные, согласно которым число павших в войне с Ганнибалом италиков доходило до 300 тысяч. Само собой понятно, что эти потери падали преимущественно на цвет гражданства, которое составляло и цвет и главную массу боевых сил; как страшно поредели в особенности ряды сенаторов, видно из того, что после битвы при Каннах личный состав сената уменьшился до 123 членов и что он был с трудом снова доведен до своего нормального числа путем экстраординарного назначения 177 сенаторов. Наконец, само собой понятно, что семнадцатилетняя война, которая велась одновременно во всех частях Италии и вне ее на все четыре стороны света, расшатала народное хозяйство в самом корне; но недостаток исторических сведений не позволяет нам проследить этот факт в его подробностях. Верно, что государство получило выгоду от конфискации, и особенно территория Кампании сделалась с тех пор неиссякаемым источником государственных доходов, но вследствие такого расширения государственного хозяйства народное благосостояние, естественно, понизилось на столько же, на сколько раздробление государственных земель в иные времена способствовало его подъему. Множество цветущих поселений, как полагают — до четырехсот, было совершенно разрушено или разорено; тяжелым трудом накопленные сбережения были истрачены; население было деморализовано лагерной жизнью; старые добрые традиции, охранявшие городские и сельские нравы, исчезли повсюду, начиная со столицы и кончая последней деревушкой. Рабы и различный отчаянный сброд стали соединяться в разбойничьи шайки, о степени опасности которых дает понятие тот факт, что только в течение одного года (569) [185 г.] и только в одной Апулии 7 тысяч человек были осуждены за грабеж; такому пагубному одичанию страны содействовало увеличение пастбищ с полудикими пастухами из рабов. Самому существованию италийского земледелия стала угрожать опасность, так как во время войны с Ганнибалом римский народ впервые узнал по опыту, что он может обойтись без посеянного им самим хлеба и питаться египетским и сицилийским. Тем не менее те римляне, которым было суждено по милости богов дожить до конца этой гигантской борьбы, могли гордиться прошлым и с уверенностью смотреть в будущее. Они во многом провинились, но и много вытерпели; народ, у которого вся годная для военной службы молодежь не покидала щита и меча в течение почти десяти лет, имел право многое себе простить. Древность не была знакома с тем мирным и дружественным сожительством различных наций, которое поддерживается даже их взаимной враждой и которое, по-видимому, составляет в наше время цель интернационального развития: в те времена могла идти речь только о том, кому быть наковальней и кому молотом, и в состязании между победителями победа осталась за Римом. Немало людей могли бы спросить: сумеют ли римляне воспользоваться этой победой, сумеют ли привязать латинскую нацию к Риму еще более крепкими узами, мало-помалу латинизировать Италию, управлять жителями покоренных провинций как подданными, а не эксплуатировать их как рабов, преобразовать конституцию, вновь укрепить и расширить расшатанное среднее сословие. Если бы они сумели это сделать, то Италия могла бы ожидать счастливых времен; тогда народное благосостояние, основанное при благоприятных обстоятельствах на собственном труде, и решительное политическое преобладание над тогдашним цивилизованным миром внушили бы каждому из членов великого целого справедливое сознание собственного достоинства и доставили бы всякой гордости достойную цель, всякому таланту — открытое поприще. В противном случае, конечно, должны были получиться и противоположные результаты. Но зловещие голоса и мрачные опасения на миг умолкли, когда воины и победители стали со всех сторон возвращаться в свои жилища, когда настала очередь для благодарственных празднеств и увеселений, для раздачи наград солдатам и гражданам, когда освобожденные пленники возвращались домой из Галлии, Африки и Греции, и, наконец, когда юный победитель шествовал в блестящей процессии по разукрашенным улицам столицы, чтобы сложить свой пальмовый венок в жилище бога, от которого, как нашептывали верующие, он получал непосредственные внушения везде и всюду.
ГЛАВА VIIЗАПАД ОТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ МИРА С ГАННИБАЛОМ
Война с Ганнибалом помешала римлянам распространить свое владычество вплоть до Альп, или, как уже тогда выражались, вплоть до пределов Италии, и замедлила устройство и колонизацию кельтских стран. Само собой было понятно, что римляне будут теперь продолжать начатое дело с того самого места, на котором они остановились, и кельты хорошо это сознавали. Уже в течение того года, в котором был заключен мир с Карфагеном (553) [201 г.], борьба возобновилась на территории бойев, которым опасность угрожала прежде всех других; первая победа, одержанная ими над наскоро собранным римским ополчением, и увещания одного карфагенского офицера по имени Гамилькар, оставшегося в северной Италии после экспедиции Магона, побудили в следующем (554) году [200 г.] к всеобщему восстанию не только бойев и инсубров, но и лигуров; даже кеноманская молодежь меньше внимала на этот раз голосу своих осмотрительных вождей, чем просьбам о помощи, с которыми к ней обращались ее соплеменники. Из двух «оплотов против галльских нашествий», Плаценции и Кремоны, первая была разрушена, так что из ее населения спаслись не более 2 тысяч человек, а вторая была обложена неприятелем. Римляне спешно двинули туда легионы на выручку того, что еще можно было спасти. Под Кремоной дело дошло до большого сражения. Но искусство и опытность финикийского вождя не могли восполнить недостатков его армии; галлы не устояли против натиска легионов, и в числе множества убитых, покрывавших поле сражения, был и карфагенский офицер. Однако кельты не отказались от борьбы; та же римская армия, которая одержала победу под Кремоной, была в следующем (555) [199 г.] году почти совершенно уничтожена инсубрами, главным образом вследствие беспечности своего начальника, и римляне были в состоянии снова укрепить Плаценцию не ранее 556 г. [198 г.]. Но внутри союза из объединившихся для этой отчаянной борьбы округов не было единомыслия; между бойями и инсубрами возникли раздоры, а кеноманы не только покинули союзников, но еще купили у римлян помилование, позорно изменив своим соотечественникам; во время одного сражения, происходившего между инсубрами и римлянами на берегах Минчио, они напали на своих прежних боевых товарищей с тыла и помогли римлянам совершенно их истребить (557) [197 г.]. После падения Кома упавшие духом и всеми покинутые инсубры также согласились на заключение мирного договора отдельно от других (558) [196 г.]. Условия, которые были предписаны римлянами кеноманам и инсубрам, были конечно более суровы, чем те, на которых обыкновенно заключались мирные договоры с членами италийского союза; римляне постарались упрочить законным путем стену, отделявшую италиков от кельтов, и постановили, что ни один из граждан, принадлежавших к этим двум кельтским племенам, никогда не сможет приобрести прав римского гражданства. Впрочем, эти кельтские округа, находившиеся по ту сторону По, сохранили свое существование и свой национальный строй, так что из них образовались не городские общины, а племенные округа, и они как будто бы не были обложены никакой данью. Они должны были служить оплотом для римских поселений, находившихся к югу от По, и не пускать в Италию северян и в особенности альпийские разбойничьи племена, постоянно предпринимавшие опустошительные набеги на те страны. Впрочем, и в этих краях латинизация делала быстрые успехи; кельтская национальность, очевидно, не была в состоянии оказывать такое же сопротивление, какое оказывала национальность цивилизованных сабеллов и этрусков. Пользовавшийся громкою известностью и умерший в 586 г. [168 г.] сочинитель латинских комедий Стаций Цецилий был отпущенный на волю инсубр, а Полибий, объезжавший те страны в конце VI века [ок. 160 г.], уверяет, быть может не без некоторого преувеличения, что лишь немногочисленные деревни сохранили там свой кельтский отпечаток. Напротив того, венеты, по-видимому, дольше сохраняли свою национальность.
Главные усилия римлян в тех странах были направлены понятным образом к тому, чтобы положить конец нашествиям трансальпийских кельтов и превратить естественную северную преграду, отделявшую полуостров от континента, в государственную границу. Страх перед римским именем проник даже в ближайшие кельтские округа, расположенные по ту сторону Альп; об этом свидетельствует не только полная пассивность, с которой там взирали на истребление или порабощение живших по сю сторону Альп соплеменников, но также неофициальное неодобрение, которое в ответ на жалобы римских послов было выражено трансальпийскими округами отдельным толпам кельтов, попытавшимся поселиться миролюбивым образом на этой стороне Альп (под этими трансальпийскими округами следует разуметь главным образом гельветов, живших между Женевским озером и Майном, и карнов или таврисков, живших в Каринтии и Штирии); о том же свидетельствует смирение, с которым эти толпы переселенцев просили римский сенат об отводе им земель, а потом беспрекословно подчинились строгому приказанию возвратиться за Альпы (в 568 и следующих годах и также в 575) [186, 179 гг.] и не воспротивились разрушению города, который уже начали строить подле Аквилеи. Сенат с мудрою строгостью не допускал никаких исключений из общего правила, что Альпийские ворота должны быть заперты для кельтов, и подвергал тяжелым наказаниям тех римских подданных, которые из Италии подавали повод для таких попыток к переселению. Одна из попыток этого рода, предпринятая в малознакомом римлянам, самом отдаленном уголке Адриатического моря, была причиной основания крепости в самом крайнем северо-восточном углу Италии, самой северной италийской колонии — Аквилеи (571—573) [183—181 гг.]. Впрочем, поводом к основанию этой крепости был, кажется, еще более, план Филиппа Македонского вторгнуться в Италию с востока, подобно тому как Ганнибал вступил в нее с запада. Эта крепость была назначена не только для того, чтобы навсегда загородить дорогу для иноземцев, но и для того, чтобы сохранить очень удобно расп