оложенную там для судоходства бухту и сдерживать морские разбои, еще не совсем прекратившиеся в тех водах. Основание Аквилеи вызвало войну с истрийцами (576, 577) [178, 177 гг.], скоро закончившуюся взятием нескольких крепостей и падением царя Эпулона и замечательную только тем паническим ужасом, в который повергла сначала римский флот, а затем и всю Италию весть о том, будто кучка варваров завладела врасплох римским лагерем.
Иначе действовало римское правительство в странах по сю сторону По, которые римский сенат решил присоединить к Италии. Бойи, которых это должно было коснуться в первую очередь, сопротивлялись с отчаянной энергией. Они даже перешли через По и попытались снова вызвать инсубров к восстанию (560) [194 г.]; один из консулов был ими осажден в своем лагере и с трудом избежал поражения; Плаценция также с трудом оборонялась от непрерывных нападений ожесточенных туземцев. Под Мутиной наконец произошла решительная битва; она была продолжительна и кровопролитна, но римляне одержали победу (561) [193 г.], и с тех пор борьба уже была похожа не на войну, а на травлю невольников. На территории бойев римский лагерь скоро сделался единственным убежищем, в котором стала укрываться лучшая часть населения; победители могли без большого преувеличения сообщить в Рим, что из нации бойев не осталось никого кроме детей и стариков. Таким образом, бойи были вынуждены примириться с тем положением, которое было им предназначено судьбой. Римляне потребовали уступки половины территории (563) [191 г.]; бойи не были в состоянии этому воспротивиться, и даже на том сузившемся пространстве, которое осталось в их власти, они скоро исчезли, слившись со своими победителями201. Когда римляне таким образом очистили страну от неприятеля, они привели в надлежащий порядок крепости Плаценцию и Кремону, в которых римские колонисты были перебиты или разогнаны в течение последних лет борьбы, и отправили туда новых поселенцев; на бывшей территории сенонов и вблизи нее были основаны Потенция (подле Реканати, недалеко от Анконы, 570) [184 г.] и Пизавр (Пезаро, 570) [184 г.]; далее на вновь приобретенной территории бойев были основаны крепости Бонония (565) [189 г.], Мутина (571) [183 г.], Парма (571) [183 г.]; к основанию второй из этих колоний было приступлено еще до войны с Ганнибалом, которая принудила римлян приостановить окончательное ее устройство. Основание крепостей по обыкновению сопровождалось проведением военных шоссейных дорог. Фламиниева дорога была продолжена от северного конечного пункта у Аримина вплоть до Плаценции под названием Эмилиевой (567) [187 г.]. Кроме того, дорога из Рима в Арреций, или Кассиева, впрочем уже много ранее бывшая муниципальным шоссе, была взята, вероятно, в 583 г. [171 г.] римской общиной в свое ведение и переустроена заново; но еще в 567 г. [187 г.] была проведена ветвь от Арреция через Апеннины в Бононию до соединения с новой Эмилиевой дорогой; этим способом было установлено более близкое сообщение между Римом и стоявшими на берегах По крепостями. Результатом этих важных сооружений было то, что Апеннины перестали служить границей, отделявшей кельтскую территорию от италийской, и были в этом отношении заменены рекою По. С тех пор по сю сторону По стало преобладать италийское городское устройство, а на той стороне реки — кельтское окружное, и если даже после того еще называли кельтской страной ту территорию, которая лежит между Апеннинами и По, то это название уже не соответствовало действительности.
Точно так же поступили римляне и в северо-западной гористой части Италии, где долины и холмы были заселены преимущественно лигурским племенем, распадавшимся на многочисленные ветви. Все, что жило к северу от Арно вблизи реки, было истреблено. Всех более пострадали апуанцы, которые жили на Апеннинах между Арно и Магрой и беспрестанно опустошали с южной стороны территорию Пизы, с другой — территорию Бононии и Мутины. Все, что там уцелело от римского меча, было переселено (574) [180 г.] в нижнюю Италию в окрестности Беневента, и благодаря энергичным мероприятиям лигурийская нация, у которой еще в 578 г. [176 г.] пришлось отнимать завоеванную ею колонию Мутину, была совершенно подавлена в тех горах, которые отделяют долину По от долины Арно. Крепость Луна, построенная в 577 г. [177 г.] на бывшей апуанской территории недалеко от Специи, прикрывала римскую границу от лигуров, точно так же как Аквилея прикрывала ее от трансальпийцев; в то же время она служила для римлян превосходной гаванью, которая с тех пор сделалась обычным местом стоянки кораблей, направлявшихся в Массалию и Испанию. Вероятно, к тому же времени относится шоссирование прибрежной, или Аврелиевой, дороги, ведшей из Рима в Луну, и поперечной дороги, которая вела из Лукки через Флоренцию в Арреций, соединяя дороги Аврелиеву и Кассиеву. С западными лигурийскими племенами, жившими на генуэзских Апеннинах и в приморских Альпах, борьба не прекращалась. Это были беспокойные соседи, обыкновенно занимавшиеся грабежами и на суше и на море; пизанцам и массалиотам приходилось немало страдать от их нашествий и от их корсаров. Однако, несмотря на непрерывные столкновения, римляне не достигли там никаких прочных результатов, да, может быть, и не искали их; они, по-видимому, ограничивались желанием иметь кроме регулярного морского сообщения с трансальпийской Галлией и Испанией также и регулярное сухопутное сообщение и потому старались очистить по крайней мере вплоть до Альп ту большую дорогу, которая шла берегом моря из Луны через Массалию в Эмпории; а по ту сторону Альп массалиоты должны были заботиться о безопасности римских кораблей, проходивших вдоль берегов, и путешественников, направлявшихся сухим путем вдоль морского берега. Внутренняя часть страны с ее непроходимыми долинами, сгрудившимися скалами, с ее бедным, но изворотливым и хитрым населением служили для римлян военной школой, в которой они приучали как солдат, так и офицеров переносить все трудности военного ремесла. Подобные так называемые войны велись не только с лигурами, но также и с корсиканцами и в особенности с жителями внутренней Сардинии, которые мстили за предпринимавшиеся против них хищнические набеги такими же набегами на прибрежные страны. Память об экспедиции Тиберия Гракха против сардов (577) [177 г.] сохранилась не столько потому, что он даровал этой провинции «мир», сколько потому, что он — как сам уверял — перебил или забрал в плен до 80 тысяч островитян и привез оттуда в Рим такое множество рабов, что сложилась поговорка: «Дешев, как сард».
В Африке римская политика в основном сводилась только к одному столь же недальновидному, сколь и невеликодушному намерению препятствовать восстановлению могущества Карфагена и потому постоянно держать этот несчастный город под гнетом и под страхом нового объявления войны. Что римляне, по-видимому, желали не устранять, а создавать поводы для раздоров, видно из тех условий мирного договора, которые хотя и оставляли карфагенянам всю их прежнюю территорию, но обеспечивали за соседом — Массиниссой — все владения, когда-либо принадлежавшие ему или его предшественнику внутри карфагенских границ. То же доказывает возложенное на карфагенян по мирному договору обязательство не вести войн с римскими союзниками; так что, по буквальному тексту этого условия, карфагеняне не имели даже права прогонять своего нумидийского соседа из своих собственных бесспорных владений. При таких договорах и при неопределенности границ, разделявших африканские владения, положение Карфагена могло быть только до крайности тяжелым: ему приходилось иметь дело с могущественным и ничем не стеснявшимся соседом и с верховным властителем, который был в одно и то же время и третейским судьей и заинтересованной стороной; однако действительность оказалась еще хуже самых мрачных ожиданий. Уже в 561 г. [193 г.] на Карфаген было сделано нападение под самым ничтожным предлогом, и самая богатая часть его владений — область Эмпории подле Малого Сирта — была частью опустошена нумидийцами, а частью даже ими присвоена. Захваты этого рода постоянно возобновлялись; плоскогорье перешло во власть нумидийцев, и карфагеняне лишь с трудом удерживались в самых значительных городах. Они жаловались в 582 г. [172 г.], что только в течение двух последних лет у них снова было отнято, в нарушение мирного договора, семьдесят селений. Посольства отправлялись в Рим одно за другим; карфагеняне умоляли римский сенат или дозволить им защищаться с оружием в руках, или назначить третейский суд, уполномоченный на приведение своего приговора в исполнение, или же заново определить границы, для того чтобы они раз навсегда знали, как должны быть велики их потери; в противном случае, говорили они, было бы лучше принять их в число римских подданных, чем отдавать их мало-помалу в руки ливийцев. Но римское правительство еще в 554 г. [200 г.] обещало своему клиенту расширение его владений — естественно, за счет Карфагена; поэтому оно не имело оснований быть недовольным тем, что этот клиент сам забирал предоставленную ему долю добычи; правда, оно иногда старалось сдерживать чрезмерно зарвавшихся ливийцев, которые теперь щедро отплачивали своим прежним притеснителям за прошлые страдания, но в сущности именно для того, чтобы досаждать карфагенянам, римляне и дали им такого соседа, как Массинисса. Все просьбы и жалобы приводили только к тому, что в Африке появлялись римские комиссии, которые после тщательных расследований не приходили ни к какому решению, или же во время переговоров в Риме уполномоченные Массиниссы ссылались на недостаток инструкций, и решение откладывалось до другого времени. Лишь терпение финикийцев было в состоянии не только смиренно выносить такое положение, но даже оказывать властителям с неутомимой настойчивостью всякие прошенные и непрошеные услуги и любезности и домогаться благосклонности римлян доставками хлеба. Однако эта покорность побежденных не была следствием одной только терпеливости и смирения. В Карфагене еще существовала партия патриотов, а во главе ее стоял человек, который наводил на римлян страх всюду, куда бы его ни кинула судьба. Эта партия не отказалась от намерения возобновить борьбу с Римом и надеялась воспользоваться столкновением, которое казалось неизбежным между Римом и восточными державами; а так как грандиозный план Гамилькара и его сыновей не удался в, сущности, по вине карфагенской олигархии, то было решено начать приготовления к новой войне с внутреннего обновления самого отечества. Под благотворным гнетом несчастья и, конечно, также благодаря ясному и высокому уму Ганнибала, умевшего властвовать над людьми, были введены политические и финансовые реформы. Олигархия, переполнившая меру своих преступных безрассудств возбуждением уголовного преследования против великого полководца за то, что он будто бы с намерением упустил случай овладеть Римом и утаил собранную в Италии добычу, — эта гнилая олигархия была низложена по предложению Ганнибала и взамен ее была введена демократическая форма правления, соответствовавшая положению гражданства (до 559 г.) [195 г.]. Путем взыскания недоплаченных и утаенных денег и введения более правильного контроля финансы были так скоро приведены в порядок, что оказалось возможным уплатить римскую контрибуцию, не обременяя граждан никак