234. Очень часто случалось, что владелец продавал жатву на корню и предоставлял покупателю распоряжаться уборкой. Вся система хозяйства носит на себе отпечаток той ничем не стесняющейся беспощадности, которая свойственна могуществу капитала. Раб и рогатый скот стоят на одном уровне. «Хорошая цепная собака, — говорил один римский сельский хозяин, — не должна быть слишком ласкова к своим сотоварищам по рабству». Пока раб и вол способны работать, их кормят досыта, потому что было бы неэкономично оставлять их голодными, а когда они утратят работоспособность, их продают, так же как истертый сошник, потому что было бы неэкономично далее их содержать. В более древнюю эпоху религиозные мотивы вносили в эту сферу некоторые смягчения, и как раб, так и пахотный вол освобождались от работы в установленные праздники и дни отдыха235. Катона и его единомышленников всего лучше характеризует тот факт, что они только на словах требовали более строгого соблюдения святости праздничных дней, а на деле сами обходили это требование; так, например, они советовали оставлять в эти дни плуг в покое, но рабов заставлять неутомимо заниматься другими, прямо не запрещенными работами. В принципе рабам не дозволялось ничего делать по собственному почину; раб должен или работать, или спать — гласит одно из катоновских изречений, а о попытках привязать раба к имению или владельцу человеколюбивым обхождением не могло быть и речи. Буква закона господствовала во всей своей ничем не прикрытой отвратительной наготе, и никто не обманывал себя никакими иллюзиями насчет последствий такого образа действий. «Сколько рабов, столько врагов» — гласит одна римская поговорка. В хозяйстве считалось за правило скорее раздувать чем прекращать раздоры между невольниками; в том же духе Платон, Аристотель и оракул сельских хозяев карфагенянин Магон предостерегали от приобретения рабов одинаковой национальности из опасения дружбы между земляками, а быть может и заговоров. Владелец, как уже было ранее замечено, управлял своими рабами точно так же, как римская община управляла своими подданными в «поместьях римского народа» — провинциях, и весь мир ощутил на себе последствия того факта, что господствовавшее государство организовало свою новую систему управления по образцу системы рабовладельцев. Но, хотя римские сельские хозяева и достигли настолько незавидной высоты мышления, что в хозяйстве не дорожили ничем кроме вложенного в него капитала, их все-таки нельзя не похвалить за их последовательность, предприимчивость, аккуратность, бережливость и устойчивость. Солидный и опытный сельский хозяин обрисован в катоновском описании эконома таким, каким он должен быть: эконом прежде всех выходит на свой двор и после всех ложится спать; он строг к самому себе так же, как и к своим подчиненным, и главным образом умеет держать в повиновении экономку; но он вместе с тем заботится и о работниках, и о скоте, и в особенности о плуговых волах; он часто сам принимает участие во всякой работе, но никогда не работает, как чернорабочий, до устали; он всегда дома, никогда ничего не занимает и ничего не закладывает, не задает никаких пирушек, не заботится ни о каком другом богопочитании кроме поклонения своим собственным домашним и полевым богам и, как прилично хорошему рабу, предоставляет своему господину общаться с богом и с людьми; наконец, и это главное, он относится к своему господину со смирением и получаемые от него инструкции исполняет в точности и без затей, не мудрствуя ни слишком мало, ни слишком много. Тот плохой сельский хозяин, говорится в другом месте, который покупает то, что мог бы производить в своем имении; тот плохой хозяин дома, кто делает при дневном свете то, что можно делать при огне, если его не принуждает к тому дурная погода; еще более плох тот, который делает в рабочий день то, что можно делать в праздничный день; но самый плохой тот, который в хорошую погоду заставляет работать дома, а не в открытом поле. Нет недостатка и в характерном увлечении удобрением; встречаются и золотые правила: что земля достается сельскому хозяину не для того, чтобы он ее обчищал и обметал, а для того, чтобы он ее засевал и возделывал, и что надо прежде развести виноградники и оливковые деревья и только потом, когда хозяин уже не первой молодости, можно заводиться господским домом. В этой системе хозяйства конечно есть что-то мужиковатое; вместо рационального исследования причин и последствий мы находим в ней только такие правила, которые извлечены крестьянами из собственного опыта и всем им хорошо известны; но тем не менее вполне очевидно также и стремление к использованию чужого опыта и к введению у себя чужестранных продуктов, как подтверждает это катоновский список различных плодовых деревьев, в котором встречаются и греческие, и африканские, и испанские сорта.
Крестьянское хозяйство отличалось от помещичьего преимущественно меньшим масштабом. И сам владелец и его дети работали вместе с рабами и даже вместо рабов. Рогатый скот держали в небольшом числе, а если доходы не покрывали расходов на содержание упряжи для плуга, то плуг заменяли мотыгой. Разведение маслин и виноградников или отодвигалось на задний план или вовсе не имело места. Вблизи от Рима и других больших центров сбыта продуктов тщательно возделывались цветники и огороды — как это и теперь делается в окрестностях Неаполя, — приносившие очень хороший доход.
Пастбищное хозяйство велось в гораздо более широких размерах, чем полевое. Для пастбищного имения (saltus) во всяком случае требовалась большая площадь, чем для полевого; его размер определяли по меньшей мере в 800 моргенов, и его можно было почти беспредельно расширять с пользой для дела. В силу климатических условий Италии там летние пастбища в горах и зимние пастбища на равнинах взаимно дополняют друг друга; уже в то время, точно так же как и теперь и конечно большей частью теперешними же путями, стада перегонялись весной из Апулии в Самниум, а осенью обратно из Самниума в Апулию. Впрочем, как уже было ранее замечено, стада паслись зимою не всегда на особых выгонах, а частью также на жниве. Лошадей, волов, ослов, мулов разводили главным образом для того, чтобы снабдить землевладельцев, извозчиков, солдат и т. д. необходимыми для них животными; не было недостатка и в стадах свиней и коз. Но гораздо самостоятельнее и гораздо шире было развито овцеводство вследствие почти всеобщего обыкновения носить шерстяные одежды. Это хозяйство велось при помощи рабов и в общих чертах имело сходство с полевым, так что скотник (magister pecoris) занимал там место эконома. В продолжение всего лета рабы-пастухи жили большею частью не под кровлей, а под навесами в загонах, на расстоянии нескольких миль от ближайшего человеческого жилья; поэтому в силу самих условий нужно было выбирать самых здоровых и сильных людей и давать им более свободы, чем сельским рабочим.
Чтобы до некоторой степени оценить результаты этого сельского хозяйства, необходимо познакомиться с существовавшими в то время ценами на продукты и в особенности на зерновой хлеб. Они вообще были ужасно низки и в сущности по вине римского правительства, которое впало в этом важном вопросе в страшные ошибки не столько вследствие своей недальновидности, сколько вследствие непростительной привычки баловать столичный пролетариат за счет италийских крестьян. В этом деле главную роль играла конкуренция заморского хлеба с тем, который производила сама Италия. Хлеб, который римское правительство получало от провинциальных жителей частью безвозмездно, частью за умеренное вознаграждение, оно частично расходовало на месте для содержания римских должностных лиц и римской армии, а частично уступало откупщикам десятинного сбора, с тем чтобы они уплачивали за него наличные деньги или же брали на себя доставку в определенном количестве в Рим или куда оказывалось нужным. Со времени второй македонской войны на содержание римских армий вообще употреблялся хлеб, привозившийся из-за моря, и хотя это было выгодно для римской государственной казны, но этим отнимали у италийских крестьян важный район сбыта продуктов. Однако это было еще наименьшим из зол. Правительство издавна со внимательной заботливостью следило за ценами на хлеб и предотвращало угрожавшую дороговизну своевременной закупкой хлеба за границей, но, с тех пор как римские подданные стали ежегодно доставлять ему огромные массы хлеба, по всей вероятности превышавшие то количество, какое было нужно в мирное время, и с тех пор как для него открылась возможность приобретать иностранный хлеб по умеренной цене почти в неограниченном количестве, оно переполнило этим хлебом столичные рынки и стало продавать его по такой цене, которая сама по себе или по крайней мере сравнительно с существовавшими в Италии ценами была ничтожной. Уже в 551—554 гг. [203—200 гг.] , и как будто бы в первый раз по распоряжению Сципиона, в Риме продавали от общины гражданам прусский шеффель (6 модиев) испанской и африканской пшеницы за 24 и даже за 12 ассов (17 — 8½ зильбергрошей); через несколько лет после того (558) [196 г.] более 160 тысяч шеффелей сицилийского хлеба были распроданы в столице по этой же ничтожной цене. Тщетно восставал Катон против такой недальновидной политики; в дело вмешалась зарождавшаяся демагогия, и такие экстраординарные, но по всей вероятности очень частые распродажи хлеба правительством или кем-либо из должностных лиц ниже рыночной цены сделались зародышем позднейших хлебных законов. Но даже тогда, когда заморский хлеб не доставался потребителям этим экстраординарным путем, он все-таки вредил италийскому земледелию. Массы хлеба, которые правительство сбывало откупщикам десятинных сборов, приобретались этими откупщиками, без сомнения, за такую низкую цену, что при продаже их уступали ниже местных цен; эти последние были, по всей вероятности, ниже италийских и в провинциях, особенно в Сицилии, частью вследствие благоприятных условий почвы, частью вследствие распространения крупного рабского хозяйства по карфагенской системе; но доставка сицилийского и сардинского хлеба в Лациум стоила если не дешевле, то никак не дороже, чем доставка туда же хлеба из Этрурии, из Кампании или даже из северной Италии. Поэтому даже при естественном ходе дел заморский хлеб должен был доставляться на полуостров в огромном количестве и понижать цену местных продуктов. При таком неестественном положении, обусловленном пагубной системой невольничьего труда, было бы, очевидно, справедливо оградить италийское земледелие посредством обложения заморского хлеба пошлинами, но, по-видимому, случилось совершенно обратное, и в пользу ввоза заморского хлеба в Италию была введена в провинциях запретительная система; так как вывоз определенного количества хлеба из Сицилии был дозволен родосцам в виде особой милости, то отсюда следует заключить, что из провинций дозволялось беспрепятственно вывозить хлеб только в Италию, и, стало быть, заморский хлеб предназначался исключительно для метрополии. Последствия такой системы народного хозяйства для нас очевидны. Такой необычайно урожайный год, как 504 [250 г.], когда в столице платили за 6 римских модиев (1 прусский шеффель) полбы не более 3∕5 динария (4 зильбергроша) и за такую же цену продавали 180 римских фунтов (около 22 прусских лотов) сушеной смоквы, 60 фунтов оливкового масла, 72 фунта мяса и 6 конгиев (17 прусских кварт) вина, конечно, не может быть принят в расчет именно потому, что был необычайным годом; но более определенные выводы можно сделать из других известных нам фактов. Уже во времена Катона Сицилия считалась житницей Рима. В урожайные годы отдавали в италийских портах сицилийский и сардинский хлеб за провозную плату. В самых хлебородных местностях Италии, в теперешней Романье и Ломбардии, платили во времена По