циально изучившие божественное право и умевшие объяснять его требования, достигали необыкновенного влияния. Безупречный человек исполняет установленные обряды богослужения с такой же купеческой аккуратностью, с какой исполняет свои земные обязательства, и даже делает лишнее, если и бог со своей стороны сделал что-нибудь лишнее. С богом даже пускаются на спекуляции: данный богу обет как по своей сущности, так и по своему названию не что иное, как заключенный между богом и человеком формальный договор, по которому этот последний обязывается уплатить первому за известные услуги соответствующее вознаграждение, а римское юридическое правило, что никакой договор не может быть заключен через заместителей, конечно было не последней причиной того, что в Лациуме устранялось всякое посредничество жрецов при обращении людей к богам с какими-либо просьбами. Подобно тому как римский торговец, несмотря на свою условную честность, был обязан исполнять условия договора только в их буквальном смысле, так и относительно богов, как учили римские богословы, можно было давать и принимать вместо самого предмета его изображение. Владыке небес подносили луковичные и маковые головки, для того чтобы на них, а не на человеческие головы, он направил свои молнии; в искупление жертвы, которой ежегодно требовал для себя отец Тибр, в волны реки ежегодно бросали тридцать сплетенных кукол67. Здесь понятия о божеском милосердии и об умиротворении бога смешиваются с благочестивым лукавством, которое пытается ввести грозного властелина в заблуждение и отделаться от него путем мнимого удовлетворения. Таким образом, хотя страх, который внушали римские боги, и имел сильное влияние на толпу, но он нисколько не был похож на тот тайный трепет перед всемогущей природой или перед всесильным божеством, который служил основой для пантеистических и монотеистических воззрений; на нем лежал земной отпечаток, и он в сущности немногим отличался от той робости, с которой римский должник приближался к своему правосудному, но очень пунктуальному и могущественному кредитору. Понятно, что такая религия не способствовала развитию художественных и философских наклонностей, а, напротив, подавляла их. Грек обрекал наивные идеи древнейших времен в человеческую плоть и кровь, вследствие чего его понятия о божестве не только обратились в элементы искусств изобразительного и поэтического, но достигали вместе с тем той всеобщности и той эластичности, которые составляют самую глубокую черту человеческой природы и именно потому служат основами для всех мировых религий. Благодаря таким свойствам греческой религии простое созерцание природы могло достигнуть глубины космогонических воззрений, а простое нравственное понятие — глубины всеобъемлющих гуманитарных воззрений, и в течение долгого времени греческая религия была в состоянии вместить в себе все физические и метафизические представления нации, т. е. все идеальное развитие народа, и по мере возрастания содержания в глубину и ширину, прежде чем фантазия и отвлеченная мысль разрушили облекавшую их оболочку. Напротив того, в Лациуме воплощение понятий о божестве было таким совершенно прозрачным, что на нем не могли воспитаться ни художники, ни поэты; а латинская религия всегда чуждалась искусства и даже относилась к нему враждебно. Так как бог не был и не мог быть ничем иным, как одухотворением земного явления, то он находил и постоянное для себя местожительство (templum) и свое видимое изображение именно в этом земном явлении; созидаемые человеческими руками стены и идолы могли только исказить и затемнить духовное представление. Поэтому первоначальное римское богослужение не нуждалось ни в изображениях, ни в жилищах богов, и хотя в Лациуме — вероятно, по примеру греков — уже с ранних пор стали чтить бога в его изображении и построили для него домик (aedicula), но такое наглядное представление считалось несогласным с законами Нумы и вообще нечистым и чужеземным. Разве только за исключением двуглавого Януса, в римской религии не было ни одного созданного ею самой божеского изображения, и еще Варрон подсмеивался над толпой, требовавшей кукол и картинок. Отсутствие всякой творческой силы в римской религии было также главной причиной того, что римская поэзия и еще более римская философия никогда не возвышались над уровнем совершенного ничтожества. И в практической области обнаруживается то же различие. Римская община извлекала из своей религии ту практическую пользу, что жрецы и в особенности понтифики облекли в определенную форму нравственные законы, которые в ту эпоху, еще не знакомую с полицейской опекой государства над гражданами, с одной стороны, заменяли полицейский устав, а с другой — предавали нарушителей нравственных обязанностей суду богов и налагали на них божеские кары. Кроме наложения религиозных кар на тех, кто не соблюдал святости праздничных дней, и кроме рациональной системы хлебопашества и виноделия, о которой будет идти речь далее, к постановлениям первого разряда принадлежат между прочим культ очага и Лар, отчасти связанный с санитарно-полицейскими соображениями, а главным образом сжигание трупов, которое было введено у римлян необыкновенно рано — гораздо ранее, чем у греков, — и которое предполагает такое рациональное воззрение на жизнь и на смерть, какого не знали в самые древние времена и до какого не дошли даже в наше время. Что латинская народная религия была способна осуществлять такие и другие им подобные нововведения, должно быть поставлено ей в немаловажную заслугу. Но еще важнее было ее нравственное влияние. Если муж продавал жену или отец женатого сына, если ребенок ударил отца или невестка свекра, если патрон нарушал долг чести по отношению к гостю или к клиенту, если сосед самовольно передвигал с места межевой камень или если вор похищал в ночное время жниво, которое оставляли без охраны, полагаясь на человеческую совесть, — то божеское проклятие с той минуты тяготело над головою виновного. Это не значит, что навлекший на себя проклятие человек (sacer) был лишен покровительства законов: опала такого рода была бы противна всяким понятиям о гражданском порядке, и к ней прибегали в Риме лишь в исключительных случаях в эпоху сословных распрей для усиления религиозного проклятия. Исполнение такого приговора богов не являлось делом отдельного гражданина или же лишенных всякой власти жрецов. Проклятый должен был прежде всего подлежать божеской каре, а не той, которая налагается человеческим произволом, и уже одно благочестивое народное верование, на котором было основано такое проклятие, само по себе служило наказанием для легкомысленных и злых людей. Но результаты проклятия этим не ограничивались: царь имел право и был обязан привести его в действие, и после того, как по его добросовестному убеждению был удостоверен факт, достойный по закону проклятия, он должен был удовлетворить оскорбленное божество, убив проклятого, как убивают жертвенных животных (supplicium), и этим способом очистить общину от преступления, совершенного одним из ее членов. Если преступление принадлежало к разряду незначительных, то смертная казнь виновного заменялась принесением в жертву животного или каким-нибудь другим приношением. Таким образом, для всего уголовного права служило главной основой религиозное понятие об очистительных жертвах. Но религия Лациума больше ничего не сделала для поддержания гражданского порядка и нравственности. Эллада стояла в этом отношении неизмеримо выше Лациума, так как была обязана религии не только всем своим умственным развитием, но и своим национальным единством в той мере, в какой действительно достигла этого единства; все, что было великого в эллинской жизни, и все, что было в ней общим национальным достоянием, вращалось вокруг божественных прорицалищ и празднеств, вокруг Дельф, Олимпии и царства дочерей веры — муз. Однако именно в этом отношении обнаруживаются те преимущества, которые имел Лациум над Элладой. Благодаря тому, что латинская религия была низведена на уровень обыденных воззрений, она была для всякого понятна и для всякого доступна, вследствие чего римская община и не утратила своего гражданского равенства, между тем как Эллада, в которой религия достигла одной высоты с мышлением лучших людей, с самой ранней поры испытала на себе все, что есть полезного и вредного в умственной аристократии. И латинская религия, подобно всем другим, возникла из бездонной глубины верований, а ее прозрачный мир духов может казаться пустым только поверхностному наблюдателю, способному принять прозрачность вод за доказательство их незначительной глубины. Такая искренняя вера конечно должна с течением времени исчезнуть так же неизбежно, как исчезает утренняя роса под лучами восходящего солнца, и латинская религия также впоследствии иссякла; но латины хранили в себе наивную способность веровать дольше почти всех других народов и в особенности дольше греков. Подобно тому как различные цвета создаются светом и вместе с тем изменяют его, так и искусство и наука являются не только созданиями веры, но и ее разрушителями; как ни всесильно властвует в сфере верований необходимость одновременного развития и разрушения, однако в силу беспристрастного закона природы и на долю эпохи наивных верований достаются такие результаты, которых следующие эпохи тщетно стараются достигнуть. Именно то сильное умственное развитие эллинов, которым было создано всегда остававшееся неполным их религиозное и литературное единство, отняло у них возможность достигнуть настоящего политического единства, лишив их того простодушия, той гибкости характера, того самоотвержения и той способности к слиянию, которые необходимы для всякого государственного объединения. Поэтому уже пора было бы отказаться от того ребяческого воззрения на историю, которое позволяет хвалить греков только в ущерб римлянам, а римлян только в ущерб грекам; как не следует отвергать достоинств дуба оттого, что рядом с ним цветет роза, так точно не следует ни хвалить, ни хулить эти два самых величественных организма, какие только были созданы древностью, а следует понять, что их обоюдные преимущества обусловливались их недостатками. Самая важная причина различия двух наций без сомнения заключалась в том, что Лациум вовсе не приходил в соприкосновение с Востоком в период своего развития, подобно тому как это было с Элладой; ни один из живущих на земле народов не был настолько велик, чтобы своими собственными силами создать такую удивительную цивилизацию, как эллинская или как позднейшая христианская; таких блестящих результатов история достигала там, где арамейские религиозные идеи проникали в индо-германскую почву. Но если именно потому Эллада была прототипом чисто гуманного развития, то Лациум будет навсегда служить прототипом национального развития, а мы в качестве их потомков должны чтить их обоих и должны учиться у них обоих.