Таким образом, власть трибунов заключалась прежде всего в праве тормозить по своему произволу действия администрации и отправление правосудия, как например доставлять обязанному нести военную службу лицу возможность безнаказанно уклоняться от призыва, не допускать или прекращать преследование должников перед судом и исполнение над ними судебных приговоров, не допускать или прекращать возбуждение уголовных процессов и арест находящихся под следствием обвиняемых и т. п. Для того чтобы это заступничество не оказалось недействительным вследствие отсутствия заступника, было постановлено, что трибун не должен никогда ночевать вне города, а двери его дома должны оставаться открытыми и днем и ночью. Сверх того, народный трибун имел право одним своим словом парализовать постановленное общиной решение, так как иначе община могла бы, в силу своих суверенных прав, без всяких объяснений взять назад дарованные ею плебеям привилегии. Но эти права были бы бесполезны, если бы против тех, кто их не захочет признавать, и в особенности против должностных лиц, народный трибун не имел в своем распоряжении мгновенно действующей и непреодолимой принудительной власти. Эта власть заключалась в том, что было признано заслуживающим смертной казни всякое сопротивление трибуну, пользующемуся своими законными правами, и в особенности всякое покушение против его особы, которую все плебеи поголовно поклялись на священной горе за себя и за своих потомков всегда защищать от всякого посягательства, а заведование этой уголовной юстицией было возложено не на общинную магистратуру, а на плебейскую. В силу таких судейских прав трибун мог привлечь к ответственности всякого гражданина и главным образом состоящего в должности консула, а если бы этот последний не подчинился добровольно такому требованию, мог приказать схватить его, подвергнуть следственному аресту или отпустить на поруки и затем приговорить его к смертной казни или денежному штрафу. Для этой цели одновременно с назначением трибуна были назначены ему в служители и помощники два народных эдила, главным образом для производства арестов, почему и этим эдилам была гарантирована личная неприкосновенность поголовной клятвою плебеев. Сверх того, и сами эдилы были, подобно трибунам, наделены судейскою властью по менее значительным проступкам, наказуемым денежными пенями. Если на приговор трибуна или эдила была подана апелляция, то она поступала на рассмотрение не всего гражданства, сноситься с которым не имели права должностные лица плебеев, а всего плебейства, которое собиралось в этом случае по куриям и постановляло окончательное решение по большинству голосов. Такая процедура, конечно, походила скорее на акт насилия, чем на законный образ действий, в особенности, когда она применялась не к плебеям, как это, вероятно, большею частью и случалось. Ни с буквой, ни с духом государственных учреждений нельзя было согласовать того факта, что патриций призывался к ответу перед такими властями, которые стояли во главе не гражданства, а образовавшейся в среде гражданства ассоциации, и что он должен был апеллировать не к гражданству, а к этой же ассоциации. Бесспорно, это первоначально было не что иное, как суд Линча; но это самоуправство с самого начала заимствовало свои внешние формы у правосудия, а со времени законного утверждения народного трибуната оно считалось дозволенным законом. По своей основной идее эта новая юрисдикция трибунов и эдилов, вместе с проистекавшим из нее правом плебейского собрания постановлять решение по вопросам об апелляции, была, без сомнения, так же связана соблюдением законов, как юрисдикция консулов и квесторов и приговоры центурий по вопросам об апелляции, так как правовые понятия о преступлении против общины и о нарушении установленных в общине порядков были перенесены с общины и с ее должностных лиц на плебейство и на его представителей. Но эти понятия были так шатки, а установить их законные рамки было так трудно и даже невозможно, что отправление правосудия по этим категориям преступлений неизбежно должно было носить на себе отпечаток личного произвола. А с тех пор, как самое понятие о праве затемнилось среди сословных распрей, и с тех пор, как законные вожди обеих партий получили такие судейские права, что могли соперничать друг с другом, их юрисдикция неизбежно должна была все более и более походить на чисто полицейскую власть, основанную на произволе. Этот произвол был особенно чувствителен для должностных лиц, которые до тех пор не подлежали никакой судебной ответственности во время своего нахождения в должности, а если после сложения этой должности и могли быть привлекаемы к ответу за каждое из своих деяний, то подлежали суду лиц своего сословия и, в конце концов, самой общины, к которой также принадлежали эти последние. А теперь появилась в форме трибунской юрисдикции новая сила, которая, с одной стороны, могла быть направлена против высшего должностного лица даже во время его состояния в должности, а с другой стороны, действовала на знатных граждан исключительно через посредство лиц незнатного происхождения и была тем более тяжким гнетом, что ни преступления, ни наказания не были сформулированы законом. На деле оказывалось, что при параллельной юрисдикции плебейства и общины имущество, личность и жизнь граждан были предоставлены на произвол собраний враждовавших между собой партий. В гражданскую юрисдикцию плебейские учреждения проникли только в той степени, что в особенно важных для плебеев процессах об отстаивании свободы консулы лишились права назначать присяжных, а приговоры постановлялись особо для того назначенными «десятью судьями» (iudices decemviri, впоследствии decemviri litibus iudicandis).
К конкуренции в области юрисдикции присоединилась и конкуренция в области законодательной инициативы. Право созывать сочленов и испрашивать их решение принадлежало трибунам уже потому, что без него немыслима никакая ассоциация. Но им было предоставлено это право в очень широком объеме, для того чтобы автономное право плебеев собираться и постановлять решения было законным образом ограждено от всякого посягательства со стороны общинных должностных лиц и даже самой общины. Впрочем, то было необходимым предварительным условием признания прав плебейства, чтобы никто не мог помешать трибунам предлагать на плебейском собрании избрание их преемников и испрашивать у этого собрания утверждения уголовных приговоров; это право было еще особо утверждено за ними ицилиевым законом (262 г. [492 г.]) с угрозою тяжкого наказания всякому, кто перебьет речь трибуна или прикажет народу расходиться. Само собой разумеется, что после этого уже нельзя было воспретить трибуну вносить в плебейское собрание и другие предложения, кроме избрания своего преемника и утверждения своих приговоров. Хотя такие «благоусмотрения массы» (plebiscita) не были настоящими законными народными решениями, а первоначально имели немного более значения, чем решения наших теперешних народных собраний, но различие между народными комициями и совещаниями массы было не более как формальным, поэтому плебеи немедленно стали требовать, чтобы их постановления признавались за автономные решения самой общины, и именно с этой целью был издан ицилиев закон. Таким образом, народный трибун назначался в покровители и в защитники отдельных лиц, в руководители и предводители всех вообще; он был наделен неограниченною судебною властью в уголовных делах, для того чтобы придать его повелениям обязательную силу; наконец его личность была объявлена неприкосновенной (sacrosanctus), так как всякий осмелившийся посягнуть на его особу или на его служителей считался провинившимся не только перед богами, но и перед людьми, достойным смертной казни, как если бы он был законным путем уличен в кощунстве.
Трибуны народной массы (tribuni plebis) произошли от военных трибунов, от которых и получили свое название, но юридически не имели к ним никакого отношения. Напротив того, по своей власти народные трибуны стояли наравне с консулами. Апелляция от консула на трибуна и право протеста со стороны трибуна против консула были, как мы уже ранее заметили, однородны с апелляцией консула на консула и с протестом одного консула против другого и были не чем иным, как применением общего юридического принципа, что между двумя равноправными лицами запрещающему принадлежит первенство над повелевающим. Кроме того, между трибунами и консулами было сходство в том, что те и другие назначались первоначально в одинаковом числе (впрочем, число трибунов было скоро увеличено); те и другие назначались на один год (этот срок кончался для трибунов всегда 10 декабря), и для тех и других была общей та своеобразная коллегиальность, которая предоставляла каждому отдельному консулу и каждому отдельному трибуну всю принадлежавшую его должности власть во всей ее полноте, а в случае столкновений внутри коллегии не предоставляла решения большинству голосов, а отдавала предпочтение слову «нет» перед словом «да». Поэтому, когда трибун что-либо воспрещал, этот протест имел обязательную силу, несмотря на оппозицию товарищей; когда же, наоборот, он сам возбуждал ходатайство, каждый из его коллег мог воспрепятствовать ему. И консулам и трибунам принадлежала полная и конкурирующая уголовная юрисдикция, хотя первые пользовались ею через посредство других лиц, а последние — непосредственно; как при первых состояли два квестора, так и при вторых состояли два эдила107. Консулы выбирались, конечно, из патрициев, трибуны — из плебеев. Первым принадлежала более полная власть, вторым — более неограниченная, так как запрещению и суду трибунов подчинялся консул, но запрещению и суду консулов не подчинялся трибун. Таким образом, трибунская власть является копией консульской власти, но тем не менее представляет совершенный с нею контраст. Власть консулов была по своей сущности положительной, а власть трибунов — отрицательной. Только консулы были должностными лицами римского народа, а не трибуны, так как первых выбирало все гражданство, а вторых — только плебейская ассоциация. В знак этого консул являлся публично с подобающими общинному должностному лицу обстановкой и свитой, а трибуны сидели на скамье вместо колесничного кресла и не имели ни официальной прислуги, ни пурпуровой каймы, ни вообще какого-либо внешнего отличия магистратуры; даже в общинном совете трибун не только не председательствовал, но даже вовсе не заседал. Это замечательное учреждение, как видно, самым резким образом противопоставляло безусловному приказанию безусловное запрещение, и распря как бы смягчилась оттого, что вражда между богатыми и бедными была облечена в законные формы и урегулирована.