Но, быть может, еще хуже хозяйничали среди несчастных провинциалов италийские дельцы, еще меньше подчиненные контролю. Наиболее доходные земельные участки, вся торговля и денежные обороты были сосредоточены в их руках. Имения в заморских областях, принадлежавшие италийской знати, были предоставлены всем невзгодам управления через приказчиков и никогда не видели своего владельца; исключение составляли разве охотничьи парки, встречавшиеся уже в эту пору в Трансальпинской Галлии и занимавшие иногда площадь до целой квадратной мили. Ростовщичество процветало более чем когда-либо. Мелкие землевладельцы в Иллирии, Азии, Египте уже в дни Варрона по большей части вели свое хозяйство фактически в качестве закабаленных должников своих римских или иных кредиторов, подобно тому как прежде плебеи зависели от своих заимодавцев-патрициев. Бывали случаи, когда капитал ссужался даже городским общинам за 4 % в месяц. Часто какой-нибудь энергичный и влиятельный делец в целях улучшения своих дел выпрашивал или у сената звание посла109, или же у наместника ранг офицера, а также по возможности отряд солдат; из достоверного источника передается случай, когда один из этих почтенных воинственных банкиров вследствие нежелания города Саламина (на Кипре) исполнить его требования до тех пор держал в осаде общинный совет в здании совета, пока пять членов совета не умерли с голоду.
К этому двойному гнету, — причем каждый из них был сам по себе невыносим, а взаимодействие их становилось все более утонченным, — присоединялись и общие бедствия, в которых в значительной степени, хотя и косвенно, было виновато римское правительство.
Во время многочисленных войн большие капиталы были вывезены из страны отчасти варварами, отчасти же римскими войсками и еще большие погибли. Из-за слабости римской внутренней и морской полиции повсюду кишели разбойники и пираты. В Сардинии и во внутренних областях Малой Азии разбойничьи шайки стали хроническим явлением; в Африке и Дальней Испании приходилось укреплять все строения, находившиеся вне городской ограды, особыми стенами и башнями. Ужаснейший бич — пиратство — было охарактеризовано нами раньше. Запретительная система, к которой, как к панацее, прибегали римские наместники, когда наступал недостаток денег или вздорожание хлеба (явления, неизбежные при таких условиях), а именно, запрещение вывоза золота или зернового хлеба из провинции, ничем, конечно, не помогала делу.
Муниципальная жизнь почти везде пришла в упадок не только вследствие общих бедствий, но и вследствие местных раздоров и хищений общинных должностных лиц. Где подобные невзгоды бывали не случайными явлениями, но тяготели над общинами и отдельными личностями в течение целых поколений, неуклонно усиливая свой гнет с каждым годом, там даже самое образцовое общественное или частное хозяйство должно было, наконец, изнемочь под этим гнетом, и все народности от Тахо до Евфрата должны были подвергнуться несказанным бедствиям. «Все общины, — читаем мы в одном сочинении, появившемся еще в 684 г. [70 г.], — разорены окончательно». То же самое говорится особенно об Испании и Нарбоннской Галлии, т. е. областях, находившихся все же в сносных экономических условиях. В Малой Азии целые города, как, например, Самос и Галикарнас, стояли почти совершенно пустыми; в сравнении с муками, которые испытывал свободный провинциал, состояние раба казалось тихой гаванью, и даже для терпеливых азиатов, по свидетельству римских государственных деятелей, жизнь становилась невыносимой. Тот, кто захотел бы узнать, как низко может пасть человек в преступном причинении всякой несправедливости и в не менее преступном допущении ее, пусть прочтет в актах уголовных процессов того времени, что осмеливались делать римские сильные люди и что переносили греки, сирийцы и финикияне. Даже римские государственные люди официально и без околичностей признавали, что самое имя римлян стало невыразимо ненавистно во всей Греции и Азии; и если граждане Гераклеи Понтийской однажды перебили всех римских таможенных чиновников, то можно было по этому поводу только пожалеть, что подобные случаи были редки.
Оптиматы насмехались над новым властителем, который приезжал лично осматривать свои «поместья»; действительно, положение всех провинций требовало приложения всей мудрости и внимания одного из тех редких людей, благодаря которым царский титул не является в глазах народов лишь блестящим примером человеческого несовершенства. Нанесенные раны должно было залечить время; Цезарь заботился о том, чтобы оно могло это совершить и чтобы новые раны не могли быть более наносимы.
Администрация была коренным образом преобразована. Проконсулы и пропреторы времен Суллы были почти самодержавны в пределах своих округов и фактически стояли вне всякого контроля; должностные же лица Цезаря представляли собой дисциплинированных слуг строгого господина, отношение которого к подданным благодаря единству и пожизненности его власти было гораздо естественнее и ближе, чем при прежних многочисленных и ежегодно сменявшихся мелких тиранах. Наместничества, правда, по-прежнему распределялись между кончавшими ежегодно срок своей службы двумя консулами и шестнадцатью преторами, но так как император фактически назначал восемь из числа преторов и так как самое распределение провинций между кандидатами зависело исключительно от него, то, в сущности, все эти посты давались только им. При этом и полномочия наместников были существенно ограничены. Им оставлено было наблюдение за судопроизводством, административный надзор над общинами, но их военная власть была парализована верховным командованием в Риме и приставленными им к наместникам адъютантами; набор войск, вероятно, уже в это время был и в провинциях предоставлен, главным образом, агентам императора, так что наместник был отныне окружен служебным персоналом, который в силу правил военной иерархии или же под влиянием еще более строгих правил повиновения хозяину безусловно зависел от императора. Если до того проконсул и его квестор являлись как бы членами разбойничьей шайки, посланными для взимания контрибуции, то чиновники Цезаря должны были защищать слабых против сильных, и вместо прежнего, не имевшего никакого положительного значения контроля сенаторских или всаднических судов, для них была установлена ответственность перед справедливым и не знающим снисхождения монархом. Закон о вымогательствах, постановления которого Цезарь усилил еще во время своего первого консульства, применялся им против высших должностных лиц с неумолимой строгостью, заходившей даже за пределы буквы закона. Что же касается сборщиков податей, то за каждое допущенное ими беззаконие они отвечали перед своим повелителем так же, как на основании жестокого домашнего права того времени отвечали рабы и вольноотпущенники перед хозяином.
Чрезвычайные общественные повинности были правильно соразмерены и сохранены только для действительно неотложных нужд; регулярные же были значительно уменьшены. Мы уже раньше упоминали о коренной реформе налоговой системы: расширение податных льгот, общее уменьшение прямых налогов, ограничение десятинной системы одной только Африкой и Сардинией, полное устранение посредников при взимании прямых налогов — все это являлось для провинциалов благотворной реформой. Нет, правда, оснований утверждать, что Цезарь желал, по примеру одного из своих величайших демократических предшественников, Сертория, избавить подданных от тягостей постоя и приучить солдат сооружать для себя постоянные лагери, своего рода военные городки. Но по крайней мере после того как он сменил роль претендента на роль монарха, он был не таким человеком, чтобы отдать подданного в жертву солдату, и продолжатели его политики действовали совершенно в его духе, когда они сооружали подобные военные лагери, а из них города, которые становились центрами италийской цивилизации в варварских пограничных областях.
Гораздо труднее прекращения чиновничьих злоупотреблений было освобождение провинциалов от подавляющего засилья римского капитала. Совершенно сломить его, не прибегая к средствам, еще более опасным, чем само зло, было невозможно; правительство могло устранить только некоторые злоупотребления, так, например, Цезарь воспретил пользоваться титулом государственного посла для ростовщических целей и противодействовал явным насилиям и явному ростовщичеству строгим применением общих уголовных законов, а также законов о ростовщичестве, распространенных и на провинции. Более же радикального исцеления зла он ожидал от возрождения благосостояния провинциалов при лучшем управлении. В это время было сделано много временных распоряжений для облегчения участи некоторых обремененных долгами провинций. Еще в 694 г. [60 г.] Цезарь как наместник Дальней Испании установил, что на уплату кредиторам должны идти две трети дохода их должников. Подобно этому и Луций Лукулл во время своего наместничества в Малой Азии аннулировал часть непомерно выросших процентных недоимок, для покрытия же остальной части определил четвертую часть дохода с земель должника и соразмерный с этим процент с дохода, получаемый им от отдачи в наем дома или труда его рабов. Нам ничего не известно о том, предпринял ли Цезарь после гражданской войны подобную же общую ликвидацию долгов в провинциях; впрочем, после всего только что сказанного и того, что было сделано для Италии, едва ли можно сомневаться в том, что Цезарь позаботился об этом или что это по крайней мере входило в его планы.
Раз император, поскольку это было во власти человека, избавил провинциалов от притеснений со стороны римских чиновников и капиталистов, то с полной уверенностью можно было ожидать от окрепшего благодаря ему правительства, что оно прогонит дикие пограничные племена и рассеет сухопутных и морских разбойников, как восходящее солнце разгоняет туман. Как ни сильно болели еще старые раны, с появлением Цезаря началась для измученных подданных как бы заря лучшего времени; после многих веков это было первое способное и гуманное правительство и первая политика мира, которая держалась не на трусости, а на силе. Поистине вместе с лучшими из ри