представлялись ему со всех сторон: он мог бы двинуться к Боспору Киммерийскому и Красному морю; у него были поводы к объявлению войны парфянам; восставшие области Египта приглашали его свергнуть с престола непризнанного Римом царя Птолемея и привести в исполнение завещание Александра. Но Помпей не пошел ни в Пантикапею, ни в Петру, ни в Ктесифон, ни в Александрию, — он срывал повсюду лишь те цветы, которые сами просились в его руки. Равным образом, он вступал во все свои сражения как на суше, так и на море, только обеспечив себе подавляющее превосходство сил. Если бы эта умеренность вытекала из строгого соблюдения данных ему инструкций, как утверждал Помпей, или даже из того убеждения, что римские завоевания должны же где-нибудь найти предел и что дальнейшее расширение владений не принесет пользы государству, то она заслужила бы высшей похвалы, когда-либо произнесенной историей самому даровитому военачальнику; но сдержанность Помпея, без сомнения, была лишь результатом свойственного ему недостатка инициативы и уверенности в себе, хотя в данном случае эти недостатки оказались более выгодны для государства, чем противоположные качества его предшественника. Все же и Лукуллом и Помпеем были сделаны очень серьезные ошибки. Лукулл сам пожал и плоды их, так как его неосторожный образ действий лишил его всех результатов побед; Помпей же предоставил своим преемникам нести последствия его ложной политики относительно парфян. Он мог либо воевать с ними, если бы у него хватило на это смелости, либо жить с ними в мире и соблюдать, как он обещал, границу по Евфрату; но для первого образа действий он был слишком нерешителен, а для второго — слишком тщеславен, и, таким образом, дошел до неумного коварства, путем невыносимых выпадов сделав невозможными добрососедские отношения, которых желал и не нарушал ктесифонский двор, а с другой стороны, давая врагу возможность выбрать время для разрыва и возмездия. Лукулл приобрел как правитель Азии более чем царское состояние; и Помпей также получил большие суммы наличными деньгами и еще большие — долговыми обязательствами от каппадокийского царя, от богатого города Антиохии и других владетелей и общин в награду за создание у них порядка. Подобные вымогательства стали в эту эпоху почти получившим силу обычая налогом, и оба полководца были доступны подкупу в вопросах второстепенного значения и по возможности брали деньги только с той партии, чьи интересы совпадали с римскими. Несмотря на это, управление этих двух людей можно признать по тем временам сравнительно хорошим и служившим прежде всего интересам Рима, а затем и провинциалов. Превращение клиентов в подданных, лучшее установление восточной границы, создание единообразного и сильного управления были выгодны и для правителей и для управляемых. Финансовые приобретения Рима были неисчислимы; новый имущественный налог, который должен был уплачиваться Риму всеми этими царями, жрецами и городами, за исключением отдельных, особо освобожденных общин, увеличил римские государственные доходы почти наполовину их прежней суммы. Правда, Азия тяжело пострадала. Помпей внес в государственную казну деньгами и драгоценностями 200 млн. сестерциев и распределил между своими офицерами и солдатами 16 тыс. талантов; если прибавить сюда значительные суммы, привезенные Лукуллом, неофициальные вымогательства римских войск и собственно военные убытки, то станет понятным финансовое истощение страны. Налоговое обложение, введенное в Азии римлянами, само по себе было, может быть, не тяжелее налогов прежних правителей, но оно составляло большее бремя для страны, потому что все сборы вывозились за границу и лишь небольшая часть их расходовалась в Азии. Во всяком случае налоговая система как в старых, так и во вновь приобретенных провинциях была основана на систематической эксплуатации этих областей в пользу Рима. Но ответственность за это гораздо меньше падает лично на полководцев, чем на столичные партии, с которыми они должны были считаться. Лукулл, например, энергично старался положить предел ростовщичеству римских капиталистов в Азии, и падение его в значительной мере было вызвано этим обстоятельством. Насколько Лукулл и Помпей желали восстановить пришедшие в упадок области, показывает та сторона их деятельности, где им не связывали рук соображения партийной политики, именно их забота о малоазийских городах. Если даже спустя столетия развалины многих азиатских деревень напоминали об эпохе великой войны, то Синоп мог считать новую эру с года своего восстановления Лукуллом, а почти все значительные города внутренней части Понтийского царства могли с благодарностью поминать Помпея как своего основателя. Организация римской Азии Лукуллом и Помпеем, несмотря на все ее несомненные недостатки, должна быть признана в общем разумной и заслуживающей похвалы; как ни тяжки были связанные с ней злоупотребления, измученное население Азии должно было приветствовать ее уже потому, что она совпадала с установлением внутреннего и внешнего мира, от отсутствия которого оно так долго и тяжко страдало.
Мир действительно господствовал на Востоке почти нерушимо до тех пор, пока только намеченная Помпеем со свойственной ему нерешительностью мысль о присоединении к римской державе областей к востоку от Евфрата не стала энергично, но неудачно проводиться новым триумвиратом римских властителей, вскоре после чего гражданская война вовлекла в свой роковой водоворот, подобно всем остальным, и восточные провинции. То обстоятельство, что в этот промежуток времени наместники Киликии принуждены были постоянно бороться с горными племенами Амана, а сирийские наместники — с кочевниками пустыни, причем в этой войне с бедуинами погибло немало римских войск, не имело дальнейших последствий. Более замечательно то упрямое сопротивление, которое оказывал завоевателям упорный иудейский народ. Частью сын низложенного царя Аристобула Александр, частью сам Аристобул, которому через некоторое время удалось бежать из плена, три раза поднимали в наместничество Авла Габиния (697—700) [57—54 гг.] восстания против новых властителей, и поставленное римлянами правительство первосвященника Гиркана каждый раз бессильно падало. Не политические соображения, а непреодолимое отвращение восточного народа к противоестественному игу заставляло иудеев восставать против гнета. Так, последнее и опаснейшее из этих восстаний, толчком к которому послужил вызванный египетским кризисом уход сирийской оккупационной армии, началось с убийства проживавших в Палестине римлян. Не без труда удалось энергичному наместнику спасти немногих римлян, избегших этой участи и укрывшихся на горе Гаризим, от осаждавших их там мятежников и подавить восстание после многих упорных боев и продолжительных осад. Затем было упразднено единоличное правление первосвященников, и Иудея, как некогда Македония, была разделена на пять самостоятельных округов, управляемых административными коллегиями из местных оптиматов; Самария и другие разрушенные иудеями города были восстановлены, чтобы создать противовес Иерусалиму, и, наконец, иудеи были обложены более тяжкой данью, чем остальные сирийские подданные Рима.
Нам остается бросить теперь взор на Египетское царство с его придатком — прекрасным островом Кипром, последним остатком обширных завоеваний Лагидов. Египет был теперь единственным государством эллинского Востока, сохранившим независимость хотя бы по имени. Так же как раньше, когда персы завоевывали восточную половину Средиземного моря, Египет был их последним приобретением, так и теперь могущественные западные завоеватели больше всего медлили с присоединением этой богатой и своеобразной страны. Причиной этого, как было уже указано, являлся не страх перед сопротивлением Египта и не отсутствие удобного повода. Египет был приблизительно так же бессилен, как и Сирия, и еще в 673 г. [81 г.] с соблюдением всех законных форм уступлен Риму. Установившееся при александрийском дворе правление царской гвардии, назначавшей и свергавшей министров, а при случае и царей, бравшей для себя все, что ей нравилось, осаждавшей царя в его дворце, когда ей отказывали в повышении жалованья, было крайне непопулярно в стране или, вернее, в столице, — так как страна с ее состоявшим из сельскохозяйственных рабов населением почти не принималась в расчет, — и, по крайней мере, одна из столичных партий желала присоединения Египта к Риму и предпринимала даже шаги в этом направлении. Но чем меньше могли думать египетские цари о вооруженной борьбе с Римом, тем энергичнее действовало египетское золото против римских проектов аннексии, а благодаря своеобразной деспотически коммунистической централизации египетского народного хозяйства доходы александрийского двора были почти равны римским, даже после увеличения последних Помпеем. К этому добавлялась еще ревнивая недоверчивость олигархии, не желавшей допустить, чтобы Египет был завоеван или управлялся одним лицом. Благодаря этому фактические властители Египта и Кипра могли путем подкупа руководящих лиц в сенате не только удерживать свои непрочные короны, но даже закрепить их за собой и купить у сената признание своих царских титулов. Но этим они еще не достигли цели. На основании государственного права необходимо было еще решение римского народа; пока оно не было вынесено, Птолемеи зависели от каприза каждого демократического властителя, и им приходилось прибегать к подкупу другой римской партии, которая как более могущественная требовала более высокую цену.
Исход борьбы был неодинаков. Присоединение Кипра было в 696 г. [58 г.] постановлено народом, т. е. вождями демократов, причем в качестве официального повода для проведения этой оккупации в данное время указывалось на содействие, оказываемое киприотами пиратству. Марк Катон, которому его противники поручили выполнение этой меры, прибыл на остров без войска, в котором и не оказалось нужды. Царь принял яд, население покорилось неизбежному, не оказывая сопротивления, и было подчинено наместнику Киликии. Переполненная казна, в которой находилось около 7 тыс. талантов и которую столь же алчный, как и скупой царь не решался затратить на необходимые для спасения его короны взятки, досталась вместе с ней в руки римлян и наполнила весьма кстати пустые подвалы их казначейства.