40. Галлы же во времена Цезаря, как и в более позднее время, пользовались для плавания по проливу особого рода переносными кожаными челнами, представлявшими собой, в сущности, надо полагать, обыкновенные весельные лодки. Но на западном берегу Галлии, у сантонов, пиктонов и в особенности у венетов, были большие, правда, неуклюжие корабли, приводившиеся в движение не веслами, а снабженные кожаными парусами и железными якорными цепями; эти суда они употребляли не только для торговых сношений с Британией, но и в морских сражениях. Таким образом, мы не только встречаем здесь впервые судоходство в открытом океане, но и парусное судно тут также впервые заняло место весельной лодки — прогресс, которым не сумел, правда, воспользоваться умиравший древний мир и неисчислимые результаты которого лишь постепенно осуществляются новым культурным периодом.
При таких правильных торговых сношениях между британским и галльским побережьями вполне понятны как наличие тесной политической связи между обитателями обеих сторон пролива, так и расцвет морской торговли и рыболовства. Кельтские жители Бретани ездили в Англию за оловом из рудников Корнуэльса и доставляли его речным путем и сушей через страну кельтов в Нарбонн и Массалию. Известие, что в эпоху Цезаря некоторые племена, жившие близ устьев Рейна, питались рыбой и птичьими яйцами, указывает, очевидно, на то, что здесь было очень распространено морское рыболовство и собирание яиц морских птиц. Если свести воедино сохранившиеся разрозненные и скудные данные относительно торговли и сношений кельтов, то становится ясно, что пошлины, взимавшиеся в речных и морских портах, играли большую роль в бюджете отдельных округов, например у эдуев и венетов, и понятно, что главный бог этого народа должен был представляться ему покровителем дорог и торговли и вместе с тем изобретателем ремесел.
Поэтому невозможно допустить, чтобы кельтская промышленность была незначительной. Цезарь отмечает чрезвычайную ловкость кельтов и замечательное уменье их подражать любому образцу и выполнять любое указание. Однако ремесло их в большинстве отраслей не возвышалось, по-видимому, над ординарным уровнем; процветавшее впоследствии в средней и северной Галлии производство льняных и шелковых тканей было введено лишь римлянами. Исключение — насколько нам известно, единственное — составляет обработка металлов. Нередко отлично выполненная и до сих пор не утратившая ковкости медная утварь, находимая в кельтских могилах, а также тщательно вычеканенные арвернские золотые монеты и поныне служат наглядным доказательством искусства кельтских медников и золотых дел мастеров; с этим согласуются свидетельства древних авторов, что римляне научились лужению от битуригов, а серебрению — от алезиев; оба эти изобретения, первое из которых неудивительно при торговле оловом, были сделаны, по-видимому, еще в эпоху кельтской независимости.
Рука об руку с искусством обработки металлов шла и техника добывания их, достигшая, особенно в железных рудниках на Луаре, такой высоты, что рудокопы играли выдающуюся роль при осаде городов. Распространенное среди римлян того времени мнение, будто Галлия была одной из наиболее богатых золотом стран мира, опровергается хорошо известными почвенными условиями и находками, обнаруженными в кельтских могилах, где золото встречается лишь в малых количествах и далеко не так часто, как при аналогичных находках в других, действительно являющихся родиной золота, странах. Представление это было, вероятно, вызвано рассказами греческих путешественников и римских солдат о роскоши арвернских царей и о сокровищах толозских храмов, без сомнения, сильно преувеличенными. Тем не менее они не были совершенно лишены основания. Весьма возможно, что на дне и на берегах рек, берущих свое начало в Альпах и Пиренеях, в более примитивную эпоху, при невольничьем хозяйстве производились с успехом и в значительных размерах промывка и добывание золота, между тем как при нынешней стоимости рабочей силы это было бы невыгодно. Кроме того, торговые сношения Галлии, как это нередко бывает у полуцивилизованных народов, могли содействовать накоплению мертвого капитала в виде запасов благородных металлов.
Заслуживает внимания низкий уровень изобразительного искусства, особенно резко бросающийся в глаза при внешней ловкости в деле обработки металлов. Любовь к пестрым и блестящим украшениям указывает на отсутствие чувства изящного. Печальным доказательством этого являются галльские монеты с их то слишком упрощенными, то вычурными, но всегда детскими по замыслу и почти без исключения поразительно грубо выполненными изображениями. Быть может, нет другого подобного примера, чтобы чеканка монет, производившаяся в течение ряда столетий с некоторым техническим уменьем, ограничивалась в основном воспроизведением двух-трех греческих клейм, притом все более и более искажавшихся. Зато поэзия высоко ценилась кельтами и тесно срослась с политическими и даже религиозными учреждениями нации; мы застаем расцвет духовной, а также придворной и странствующей поэзии. Не чуждо было кельтам и занятие естествознанием и философией, правда, в формах и рамках, указанных их богословием; к греческому гуманизму, где и в каком бы виде он им ни представлялся, они всегда были чрезвычайно восприимчивы. Грамотность была всеобщей, по крайней мере, среди жрецов. В независимой Галлии, например у гельветов, пользовались во времена Цезаря преимущественно греческим алфавитом, только в самых южных округах ее вследствие сношений с романизованными кельтами тогда уже преобладал латинский шрифт, который мы встречаем, например, на арвернских монетах этой эпохи.
Политическое развитие кельтского народа представляет ряд весьма интересных явлений. Исходным пунктом государственного устройства является здесь, как и повсюду, племенной округ со своим князем, советом старейшин и собранием свободных, способных носить оружие людей, но своеобразие его заключается в том, что оно никогда не вышло за пределы этого окружного строя.
У греков и римлян политической единицей очень рано стал вместо племенного округа город. Когда два округа объединялись за одними и теми же стенами, они превращались в одно политическое целое; когда часть граждан уходила за другие городские стены, то тем самым возникало обычно и новое государство, связанное с метрополией лишь узами пиэтета или самое большее — клиентелы. У кельтов, напротив, политической единицей во все времена оставался клан; князь и его совет стоят во главе округа, а не какого-либо города, и высшей инстанцией в государстве является общее окружное собрание. Город имеет, как и на Востоке, только торговое и военное, но не политическое значение, поэтому даже такие значительные и обнесенные стенами галльские города, как Виенна и Генава, были в глазах греков и римлян лишь простыми селами. В эпоху Цезаря исконное устройство кланов сохранилось почти без изменения у островных кельтов и в северных округах на материке, высшая власть принадлежала сельской общине, князь был связан ее решениями во всех существенных вопросах, общинный совет был многочислен, в некоторых кланах он насчитывал до 600 членов, но имел, по-видимому, не большее значение, чем сенат при римских царях. Напротив, в более развитой южной части страны за одно или два поколения до Цезаря — дети последних королей были еще живы в его время — произошел переворот, упразднивший королевскую власть по крайней мере в крупнейших кланах — у арвернов, эдуев, секванов, и господство перешло здесь к знати.
Обратной стороной полного отсутствия у кельтов городской цивилизации, о котором шла речь выше, было совершенное преобладание в их кланах противоположного полюса политического развития, — аристократии. Кельтская аристократия представляла собой, по-видимому, высшее дворянство, состоявшее, быть может, по большей части из членов королевских или бывших королевских фамилий, и замечательно, что вожди противоположных партий в одном и том же клане очень часто принадлежали к тому же самому роду. Эти знатные семейства соединяли в своих руках экономическую силу с военным и политическим главенством. Они монополизировали откупа государственных доходов. Они принуждали свободных членов общин, подавленных тяжестью налогов, брать у них ссуды, чтобы затем лишать их свободы — сперва фактически, как кредиторов, а затем и юридически, как крепостных. Они ввели у себя обычай составлять себе дружину, т. е. аристократия пользовалась привилегией окружать себя известным числом наемных всадников, так называемых «амбактов»41, составляя, таким образом, государство в государстве; опираясь на эту свою челядь, она не повиновалась ни законным властям, ни набору по округам и фактически разрушала существующий строй.
Если в каком-либо клане, где насчитывалось около 80 тыс. способных носить оружие, кто-нибудь из аристократов мог появиться на земском сходе с 10 тыс. амбактов, не считая крепостных и должников, то ясно, что подобное лицо было скорее независимым династом, чем гражданином своего клана. К тому же знатные семьи различных кланов были тесно связаны друг с другом, составляя благодаря бракам и сепаратным соглашениям как бы замкнутый союз, перед которым отдельные кланы были бессильны. Вследствие этого общины не были более в состоянии поддерживать общественный порядок и установилось полное господство кулачного права. Одни только зависимые люди находили еще защиту у своего господина, которого долг и расчет заставляли не давать своих клиентов в обиду; охрана же свободных людей была уже не по силам государству, и многие из них отдавались поэтому в зависимость какому-нибудь могущественному лицу. Общинное собрание лишилось своего политического значения. И даже монархия, которая должна была бы положить предел чрезмерным притязаниям аристократии, не сумела устоять перед ней в Галлии, точно так же как и в Лации. Место короля заступил «блюститель законов» (вергобрет)42