ации, и Верцингеторигу обеспечивают место в истории не его битвы, не осады, а то, что он сумел в своем лице дать средоточие и опору нации, распавшейся и погрязшей в партикуляризме. И вместе с тем едва ли существует более резкая противоположность, чем та, какую мы видим между трезвым гражданином финикийского торгового города, в течение пятидесяти лет с неизменной энергией стремившимся к одной и той же великой цели, и смелым королем страны кельтов, чьи громкие подвиги и великодушное самоотвержение совершились в течение одного короткого лета. Древний мир не знает другого подобного человека, рыцаря как по своим внутренним качествам, так и по внешнему виду. Но не рыцарем должен быть человек, а тем более государственный деятель. Не герой, а рыцарь с презреньем отказался от бегства из Алезии, между тем как один он был важнее для народа, чем сто тысяч обыкновенных храбрых людей. Не герой, а рыцарь принес себя в жертву, между тем как эта жертва покрыла позором народ, который трусливо и бессмысленно при своем последнем издыхании назвал преступлением против насильника свою предсмертную всемирно-историческую борьбу. Насколько иначе поступал в подобных случаях Ганнибал! Невозможно расстаться с благородным арвернским королем, не отнесясь к нему сочувственно как к человеку и историческому деятелю; но для кельтского народа весьма характерно, что величайший его человек был все-таки только рыцарем.
Падение Алезии и капитуляция находившейся там армии были страшным ударом для кельтского восстания; однако столь же тяжкие удары поражали нацию и прежде, а борьба все-таки возобновлялась. Но потеря Верцингеторига была незаменима. С ним нация обрела единство, с ним же оно, казалось, снова исчезло. Не видно, чтобы мятежники сделали хотя бы попытку продолжить совместную оборону и назначить другого главнокомандующего; союз патриотов распался сам собой, и каждому клану было предоставлено по собственному усмотрению бороться или мириться с римлянами. Понятно, что стремление к миру взяло всюду верх. Цезарю также было выгодно скорее добиться конца. Из десяти лет его проконсульства прошло уже семь, а полномочия его на последний год оспаривались его политическими противниками в столице; таким образом, он мог рассчитывать с некоторой уверенностью только на два лета, и если его интересы и честь требовали, чтобы он передал своему преемнику вновь завоеванные земли в сколько-нибудь благоустроенном и мирном состоянии, то время для достижения этой цели было отмерено ему поистине скупо. Оказание милости побежденным было более необходимо для самого победителя, чем для них, и Цезарю нужно было благодарить свою счастливую звезду за то, что внутренний распад и неустойчивый характер кельтского народа помогли ему в этом деле. С теми областями, где существовала сильная римская партия, как, например, с двумя крупнейшими среднегалльскими кантонами, эдуев и арвернов, немедленно после падения Алезии были восстановлены прежние отношения, и даже пленные из этих кланов, числом до 20 тыс., были отпущены без выкупа, между тем как остальные пленные попадали в тяжелое рабство к победоносным легионерам. Подобно эдуям и арвернам большая часть галльских округов покорилась своей судьбе и без дальнейшего сопротивления переносила неизбежные кары. Но немало было и таких, которые по неразумному легкомыслию или тупому отчаянию упорно защищали проигранное дело, пока в их пределах не появились римские карательные отряды.
Подобные экспедиции были предприняты против битуригов и карнутов еще зимой 702/703 г. [52/51 г.]. Более серьезное сопротивление оказали белловаки, за год перед тем отказавшиеся идти на выручку Алезии. Они как бы желали этим доказать, что в решительный день они отсутствовали по крайней мере не по недостатку мужества и любви к свободе. В этой борьбе приняли участие атребаты, амбианы, калеты и другие бельгийские округа; храбрый царь атребатов Коммий, которому римляне менее всего могли простить его присоединение к восстанию и на жизнь которого Лабиен организовал даже отвратительное коварное покушение, привел к белловакам 500 германских всадников, обнаруживших свои качества еще в прошлогоднем походе. Энергичный и даровитый белловак Коррей, которому пришлось руководить этой войной, вел ее так, как делал Верцингеториг, с немалым успехом. Цезарь, несмотря на то, что он должен был постепенно ввести в дело большую часть своей армии, не смог заставить пехоту белловаков принять сражение или хотя бы помешать ей занять другие позиции, лучше защищенные от нападения его усилившегося войска; римская же конница, а именно, кельтские контингенты, понесла значительные потери в ряде столкновений с конницей неприятеля, в особенности с германскими всадниками Коммия. Но после того как Коррей погиб в стычке с римскими фуражирами, сопротивление было сломлено и здесь; победитель предложил приемлемые условия, и белловаки со своими союзниками изъявили покорность. Треверы были приведены к повиновению Лабиеном, который еще раз опустошил при этом область опальных эбуронов. Так был положен конец сопротивлению бельгийского союза.
Еще одну попытку избавиться от римского господства предприняли приморские области в союзе со своими соседями на Луаре. Повстанческие отряды из андского, карнутского и других прилегающих округов собрались на нижней Луаре и осадили в Лемоне (Пуатье) верного Риму короля пиктонов. Однако и здесь появились вскоре значительные римские силы; мятежники отказались от осады и удалились, желая перейти через Луару и оставить ее между собой и неприятелем; но на пути они были настигнуты и разбиты, после чего страна карнутов и остальные кантоны, в том числе и приморские области, заявили о своем подчинении римлянам. Сопротивление кончилось; разве какой-нибудь партизанский вождь поднимал еще в отдельных местах национальное знамя. Смелый Драпп и верный соратник Верцингеторига Луктерий собрали после распада армии мятежников на Луаре самых решительных людей и укрылись с ними в горной крепости Укселлодуне56(на реке Ло), которую им удалось обеспечить продовольствием ценой тяжелых боев, в которых они понесли большие потери. Несмотря на то, что гарнизон остался без вождя, так как Драпп был взят в плен, а Луктерий был оттеснен от города, он держался до последней крайности; только когда появился сам Цезарь и по его распоряжению источник, откуда осажденные брали воду, был отведен в сторону посредством подземных каналов, крепость, последний оплот кельтов, пала. Чтобы отметить последних поборников дела свободы, Цезарь приказал отрубить руки всему гарнизону и в этом виде отпустить каждого солдата на родину. Королю Коммию, который все еще держался в районе Арраса и сражался там зимой 703/704 г. [51/50 г.] с римскими войсками, Цезарь, которому важно было прекратить в Галлии по крайней мере открытое сопротивление, предоставил возможность заключить мир, несмотря на то, что этот озлобленный и, не без основания, недоверчивый человек упорно отказывался явиться лично в римский лагерь. Весьма вероятно, что и в неприступных округах северо-запада и северо-востока Цезарь также удовлетворился одним только номинальным подчинением, быть может, даже простым прекращением военных действий57.
Таким образом, всего лишь после восьмилетней борьбы (696—703) [58—51 гг.] была покорена римлянами Галлия, т. е. вся страна к западу от Рейна и к северу от Пиренеев. Едва только год спустя после полного умиротворения страны, в начале 705 г. [49 г.], римские войска должны были вернуться за Альпы вследствие вспыхнувшей, наконец, в Италии гражданской войны, и в стране кельтов осталось только несколько слабых отрядов новобранцев. Несмотря на это, кельты не восставали больше против иноземного владычества, и, в то время когда во всех старых провинциях Рима шла борьба против Цезаря, только вновь приобретенная область оставалась неизменно покорной своему победителю. Германцы также не возобновляли в течение этих критических для Цезаря годов своих попыток насильственно утвердиться на левом берегу Рейна. Равным образом и во время последующих кризисов дело не доходило в Галлии ни до нового национального восстания, ни до германского нашествия, хотя для этого и представлялись самые благоприятные возможности. Если же где-нибудь и вспыхивали беспорядки, как, например, восстание белловаков против римлян в 708 г. [46 г.], то эти движения были настолько разрозненны и лишены какой-нибудь связи с событиями в Италии, что были без труда подавлены римскими наместниками. Весьма вероятно, что этот мир, как было в течение ряда веков и в Испании, достигался тем, что самым отдаленным и наиболее проникнутым национальным чувством областям, как Бретани, шельдским округам, пиренейскому краю, дозволялось пока в той или иной форме фактически уклоняться от подчинения римлянам. Тем не менее здание, сооруженное Цезарем, несмотря на ограниченность времени, которое он мог уделить ему среди других еще более неотложных работ, несмотря на то, что он оставил его недоделанным, выдержало испытание огнем, каким было для него отражение германского нашествия и покорение кельтов.
В административном отношении вновь приобретенные проконсулом Нарбоннской Галлии области были временно присоединены к Нарбоннской провинции. Лишь когда Цезарь сложил с себя эту должность (710) [44 г.], из завоеванных им земель были созданы два наместничества — собственно Галлия и Бельгия. Потеря отдельными округами их политической независимости вытекала из факта завоевания. Все они были обложены налогом в пользу Рима.
Но податная система эта была, конечно, не та, на основе которой родовая и финансовая аристократия эксплуатировала Азию; на каждую общину была здесь, как и в Испании, раз навсегда возложена определенная дань, сбор которой предоставлялся ей самой. Этим путем целых 40 миллионов сестерциев поступали ежегодно из Галлии в кассы римского правительства, которое зато принимало на себя расходы по охране рейнской границы. Разумеется, и те массы золота, которые были накоплены в храмах богов и в сокровищницах богатых, благодаря войне нашли себе дорогу в Рим. Если Цезарь тратил свое галльское золото во всем римском государстве и выбросил сразу на денежный рынок такие массы его, что цена золота по отношению к серебру упала на 25 %, то можно понять, какие суммы потеряла Галлия вследствие войны.