Новый Александр, однако, не спешил. Прежде чем привести в исполнение свои грандиозные планы, он нашел достаточно времени для очень сложных и выгодных побочных операций; по приказанию Красса, из храма Деркеты в Гиераполе Бамбике, из храма Ягве в Иерусалиме и других богатых святилищ сирийской провинции были изъяты все богатства; от всех подданных требовалось выполнение воинской повинности или же, — еще лучше, денежный выкуп. Военные операции первого лета ограничились обширной разведкой в Месопотамии, римляне перешли Евфрат, разбили парфянского сатрапа близ Ихны (на реке Белике, к северу от Ракки) и заняли ближайшие города, в том числе Никефорий (Ракка), после чего вернулись в Сирию, разместив всюду гарнизоны. До тех пор оставался нерешенным вопрос о том, идти ли в Парфянское царство окольным путем, через Армению, или же прямой дорогой, по Месопотамской пустыне. Первый путь, проходивший по гористым странам, управляемым союзниками Рима, был наиболее безопасен; царь Артавазд лично прибыл в главную римскую квартиру, чтобы отстаивать этот план похода. Но упомянутая рекогносцировка решила дело в пользу перехода через Месопотамию. Многочисленные цветущие греческие города на Евфрате и Тигре, в особенности Селевкия, относились безусловно враждебно к парфянскому господству; как некогда граждане Карр, так теперь все греческие города, с которыми римляне соприкасались, доказали на деле свою готовность свергнуть нестерпимое чужеземное иго и встретить римлян как избавителей, почти как соотечественников. Арабский князь Абгар, господствовавший в пустыне от Эдессы до Карр, а в силу этого и над прямой дорогой от Евфрата до Тигра, прибыл в лагерь римлян, чтобы лично заверить их в своей преданности. Парфяне же оказались совершенно не подготовленными.
Переход через Евфрат произошел близ Бираджика (701 г.) [53 г.]. Оттуда до Тигра можно было добраться двумя путями: либо войско должно было идти вниз по Евфрату до высот Селевкии, где Евфрат и Тигр находились друг от друга на расстоянии всего только нескольких миль, либо немедленно после переправы пересечь кратчайшей линией обширную Месопотамскую пустыню по направлению к Тигру. Первый путь вел прямо к парфянской столице Ктесифону, расположенной как раз против Селевкии на противоположном берегу Тигра; многие из участников римского военного совета подали свой веский голос за этот маршрут, в особенности квестор Гай Кассий указывал на трудности похода через пустыню и на получаемые от римских гарнизонов с левого берега Евфрата тревожные известия о военных приготовлениях парфян.
Этому известию противоречило сообщение арабского князя Абгара о том, что парфяне очищают свои западные владения и что будто бы они уже уложили свои сокровища и двинулись вперед, чтобы искать убежища у гирканов и скифов, и что настигнуть их можно, делая быстрые переходы по кратчайшему пути. Таким же быстрым маршем, вероятно, удастся догнать и уничтожить, по крайней мере, арьергард главной армии, предводительствуемой Силлаком и визирем, и завладеть богатой добычей. Эти сообщения дружественных бедуинов решили вопрос о направлении похода; римское войско, состоявшее из семи легионов, 4 тыс. всадников и стольких же стрелков и метателей копий, удалилось от Евфрата и углубилось в негостеприимные равнины северной Месопотамии.
Врага нигде не было видно; только голод, жажда и бесконечная песчаная пустыня, казалось, сторожили у преддверия Востока. Наконец, после многодневного тяжелого перехода, недалеко от первой реки, через которую пришлось переправляться римскому войску, реки Балисс (Белик), показались первые неприятельские всадники. Абгар и его арабы были посланы на разведку; парфянские конные отряды отступили к реке и затем исчезли, преследуемые Абгаром и его воинами. Нетерпеливо ждали римляне его возвращения и более точных известий. Полководец надеялся встретиться, наконец, с вечно отступающим врагом; его сын, молодой и храбрый Публий, сражавшийся с большим успехом в Галлии под начальством Цезаря и отправленный им во главе кельтского конного отряда для участия в парфянской войне, был одушевлен бурным воинственным пылом. Не получая известий, римляне решили идти наудачу; был подан знак к выступлению, Балисс перейден; после краткого недостаточного отдыха безостановочным маршем двинулись дальше. Как вдруг раздались звуки парфянских литавр, со, всех сторон развевались шелковые, шитые золотом знамена, под лучами жаркого полуденного солнца сверкали железные шлемы и латы; возле великого визиря стоял князь Абгар со своими бедуинами.
Слишком поздно поняли римляне, в какую ловушку они попали. Опытный взгляд визиря видел опасность и средства ее предотвратить. С восточной пехотой ничего нельзя было сделать против римской линейной пехоты; он избавился от всей этой массы, непригодной для генерального сражения, отправив ее против Армении под личным руководством царя Орода. Таким образом, он помешал царю Артавазду присоединить к войску Красса обещанные 10 тыс. всадников, отсутствие которых Красс теперь так сильно ощущал. Римской пехоте с ее неподражаемой тактикой визирь противопоставил другую тактику, совершенно противоположную. Его войско состояло исключительно из всадников; линейные отряды — из тяжелой конницы, вооруженной длинными копьями; солдаты и лошади были защищены чешуйчатыми панцирями или кожаными нагрудниками и повязками; остальная масса войск состояла из конных стрелков. Те же роды войск у римлян значительно уступали парфянским как по численности, так и по качеству. Римская линейная пехота, превосходная в тесном бою, действуя на небольшом расстоянии метательным копьем и в рукопашной схватке мечом, не могла, однако, принудить к бою армию, состоявшую исключительно из конницы, и, когда дело доходило до рукопашной схватки, встречала едва ли не превосходящих ее противников. Перед лицом такого войска, как парфянское, римская армия была в стратегически невыгодном положении, так как конница владела путями сообщения; это положение было неудачно и в тактическом отношении, потому что всякое оружие, действующее на близком расстоянии, должно уступить оружию, действующему на далекое расстояние, если только дело не доходит до рукопашной борьбы. Сконцентрированность войск, на которой основывался римский способ ведения войны, усиливала опасность такого нападения; чем теснее сплачивалась римская колонна, тем неотразимее был ее натиск, но тем легче попадали в цель метательные орудия. В обыкновенных условиях, когда надо было защищать города и принимать в расчет условия местности, никогда не могла вполне применяться тактика, при которой действует только одна конница против пехоты; но в Месопотамской пустыне, где войско, точно корабль в открытом море, не встречало в течение многодневного похода ни одного препятствия, ни одной стратегической точки опоры, этот способ ведения войны потому был так неотразим, что обстоятельства позволяли применять его здесь во всем его объеме, а значит во всей его силе. Здесь все обстоятельства складывались против чужеземного пехотинца и в пользу местной конницы. Там, где тяжело вооруженный римский пехотинец с трудом тащился по песку или по степи и на своем бездорожном пути, отмеченном лишь далеко отстоящими друг от друга источниками, погибал от голода и еще больше от жажды, там парфянский всадник, с детства привыкший сидеть на своем быстром коне или верблюде, почти жить на нем, легко мчался по пустыне, трудности которой он давно уже научился уменьшать, а в случае необходимости и преодолевать. Здесь не шел дождь, который умерил бы нестерпимый зной и ослабил бы тетивы и ремни неприятельских стрелков и метателей копий; здесь, в глубоком песке, едва можно было выкопать рвы и насыпать валы для лагеря. Человеческая фантазия вряд ли могла бы придумать положение, в котором до такой степени все преимущества были бы на одной стороне, все невыгоды — на другой.
На вопрос, при каких обстоятельствах возникла у парфян эта новая тактика — первая национальная тактика, в своей природной обстановке превзошедшая римскую, — мы, к сожалению, можем ответить лишь предположениями. Конные копьеносцы и стрелки применялись на Востоке с очень древних времен и составляли ядро войска еще при Кире и Дарии, но до этого времени этот род войск играл лишь второстепенную роль и употреблялся, главным образом, для прикрытия никуда негодной восточной пехоты. Парфянское войско вовсе не отличалось в этом случае от остальных восточных армий. Известны такие примеры, когда пехота составляла пять шестых всего войска. В походе же Красса конница впервые выступала самостоятельно, благодаря чему она и получила совершенно иное применение и иное значение. Неоспоримое превосходство римской пехоты в рукопашной схватке, по-видимому, надоумило противников Рима, совершенно чуждых друг другу, одновременно и с одинаковым успехом в самых противоположных частях света противопоставить ей конницу и борьбу на расстоянии. То, что вполне удалось Кассивелавну в Британии, отчасти — Верцингеторигу в Галлии, то, что до известной степени пытался сделать Митрадат Эвпатор, в большем масштабе и с большей полнотой выполнил визирь Орода; особенно полезно было то, что он нашел средство создать из тяжелой кавалерии боевую линию, из национального оружия — лука, которым в особенности в персидских областях владели в совершенстве, — дальнобойное оружие и, наконец, благодаря свойствам страны и народа осуществить свой гениальный замысел в полном его объеме. Здесь, где римское оружие, действовавшее только на близком расстоянии, и римская система концентрации сил впервые были побеждены оружием, действующим на расстоянии, и системой действия развернутым фронтом, подготовился тот переворот в военном деле, который окончательно завершился лишь с введением огнестрельного оружия.
При таких обстоятельствах, среди песчаной пустыни, в 6 милях к югу от Карр (Харан), где стоял римский гарнизон, а в северном направлении несколько ближе к Ихне, произошла первая битва между римлянами и парфянами. Римские стрелки были посланы вперед, но тотчас же отступили вследствие огромного превосходства сил и большей силе и дальности боя парфянских луков. Легионы, выстроенные по обе стороны густым каре из 12 когорт, несмотря на мнение более рассудительных офицеров, советовавших идти против врага по возможности развернутым строем, вскоре были опережены и осыпаны страшными стрелами, которыми парфянские воины, не целясь, попадали в римских солдат и на которые римляне не могли отвечать. Надежда, что неприятель растратит свои запасы стрел, исчезла при одном взгляде на бесконечный ряд нагруженных стрелами верблюдов. Все дальше распространялись парфяне. Для того чтобы натиск не превратился в окружение, Публий Красс с отборным корпусом, состоявшим из всадников, стрелков и линейной пехоты, двинулся для нападения. Неприятель действительно отказался от намерения замкнуть кольцо и отступил, преследуемый необузданным вождем римлян. Когда же увлеченный этой погоней корпус Публия окончательно потерял из виду главную армию, тяжелая конница сдержала его напор и налетевшие со всех сторон парфянские отряды опутали его точно сетью. Видя, в каком количестве и как бесполезно падали его солдаты, настигнутые стрелами конных стрелков, Публий в отчаянии бросился со своей незащищенной панцирями кельтской конницей на закованных в железо неприятельских всадников; напрасно совершало чудеса безграничное мужество его кельтов, хватавших копья руками или спрыгивавших с коней, чтобы закалывать врагов. Остатки корпуса, а с ними и раненый в правую руку вождь были оттеснены на небольшую возвышенность, где еще лучше могли служить мишенью неприятельским стрелкам. Месопотамские греки, хорошо знавшие местность, умоляли Публия уехать с ними и постараться таким образом спастись; но он не пожелал отделить свою судьбу от судьбы тех храбрецов, которых его безумная смелость обрекла на смерть, и приказал своему щитоносцу заколоть себя. Большинство офицеров, как и он, лишило себ