Таким образом, республиканская оппозиция, которая в течение многих лет должна была довольствоваться ролью постороннего зрителя и едва смела время от времени посвистывать, теперь, благодаря предстоящему разрыву между правителями, снова очутилась на политической арене. Это был прежде всего кружок, сгруппировавшийся около Катона, т. е. те республиканцы, которые решили начать борьбу за республику и, во всяком случае, против монархии и чем скорее, тем лучше. Плачевный исход попытки 698 г. [56 г.] сразу показал им, что сами по себе они не в состоянии ни вести войну, ни даже вызвать ее; всем было известно, что хотя весь состав сената за немногими исключениями и был враждебен монархии, но большинство его хотело восстановить олигархическое правление, когда это можно будет сделать без риска, а до этого, конечно, было еще далеко. Имея перед собой, с одной стороны, правителей, с другой — это бессильное большинство, требовавшее прежде всего и во что бы то ни стало мира и больше всего не расположенное к решительному разрыву с тем или другим из правителей, партия Катона видела единственную возможность достигнуть восстановления старого порядка в союзе с менее опасным из правителей. Если бы Помпей высказался в пользу олигархической конституции и предложил бороться за нее против Цезаря, то республиканская оппозиция могла и даже должна была бы признать его своим полководцем и в союзе с ним заставить трусливое большинство объявить войну. Что Помпей не был серьезно предан конституции, ни для кого, конечно, не могло быть тайной; нерешительный, как и во всем, он, однако, далеко не сознавал так же ясно и твердо, как Цезарь, что первым делом нового монарха должно быть основательное и окончательное избавление от всего олигархического хлама. Во всяком случае война способствовала бы образованию настоящего республиканского войска и республиканских полководцев, и после победы над Цезарем можно было бы приступить с более благоприятными шансами к устранению не только одного из монархов, но и возникавшей монархии. Ввиду отчаянного положения олигархии предложение Помпея соединиться с ней было для нее самым благоприятным исходом.
Заключение союза между Помпеем и партией Катона последовало сравнительно скоро. Еще во время диктатуры Помпея с обеих сторон произошло заметное сближение. Весь образ действий Помпея во время Милонова кризиса, его резкий отказ предлагавшим ему диктатуру плебеям, определенно выраженное им намерение принять эту должность только от сената, его неумолимая строгость ко всевозможным нарушителям порядка и в особенности к крайним демократам, поразительная предупредительность, с которой он относился к Катону и его единомышленникам, — все это настолько же должно было привлечь друзей порядка, как и оскорбить демократа Цезаря. С другой стороны, Катон и его приверженцы приняли с незначительными изменениями предложение передать диктатуру Помпею, вместо того чтобы с обычным ригоризмом бороться против него. Помпей получил единоличную консульскую власть прямо из рук Бибула и Катона. Если, таким образом, еще в начале 702 г. [52 г.] партия Катона и Помпей, негласно по крайней мере, были уже заодно, то союз мог считаться формально заключенным с тех пор, как во время консульских выборов на 703 г. [51 г.] сам Катон, правда, не был избран, но зато выбор пал наряду с незначительным членом сенатского большинства на самого решительного приверженца Катона — Марка Клавдия Марцелла. Марцелл не был бурным энтузиастом, а еще меньше гением, но зато стойким и строгим аристократом, именно тем человеком, который мог объявить войну Цезарю, когда она должна была начаться. При существующих обстоятельствах этот выбор, особенно удивительный после репрессивных мер, непосредственно перед тем принятых против республиканской оппозиции, вряд ли мог произойти иначе, как с разрешения или по крайней мере молчаливого согласия тогдашнего правителя Рима. По обыкновению, медленно и тяжеловесно, но неуклонно Помпей шел к разрыву.
Цезарь, наоборот, не имел намерения именно в это время порвать с Помпеем. Конечно, он не мог серьезно желать долгое время делить власть с каким-нибудь коллегой и меньше всего с таким ничтожным, как Помпей; без сомнения, он давно уже решил после покорения Галлии завладеть единоличной властью и в случае нужды добиться этого даже силой оружия. Но человек, подобный Цезарю, больше политик, чем воин, — не мог не понимать, что наладить деятельность государственного организма силой оружия значило глубоко и надолго потрясти его, и поэтому он должен был стараться разрешить осложнения мирными средствами или по крайней мере без открытой междоусобной войны. Если же гражданская война все-таки была неизбежна, то Цезарь во всяком случае не мог желать, чтобы обстоятельства заставили его начать эту войну именно теперь, когда в Галлии восстание Верцингеторига снова сделало сомнительным все достигнутые результаты и непрерывно занимало его с зимы 701/702 г. [53/52 г.] до зимы 702/703 г. [52/51 г.] и когда Помпей вместе с враждебной ему конституционной партией повелевали в Италии. Поэтому-то он и старался поддерживать отношения с Помпеем и тем самым поддерживать и мир и, если это еще было возможно, мирным путем добиться обещанного ему еще в Луке консульства на 706 г. [48 г.]. Если бы после окончательного завершения кельтских дел он был поставлен во главе государства законным путем, то, превосходя Помпея в качестве государственного человека гораздо больше, чем в качестве полководца, он мог спокойно рассчитывать на то, что ему без особого труда удастся вытеснить его из курии и с форума. Может быть, можно было устроить этому неповоротливому, нерешительному и заносчивому сопернику какую-нибудь почетную и значительную должность, синекуру по его вкусу; неоднократные усилия Цезаря сохранить родство с Помпеем, быть может, и были направлены на то, чтобы подготовить такое решение вопроса и прекратить старинную распрю путем перехода власти к потомству обоих соперников. Республиканская оппозиция осталась бы тогда без вождя и, следовательно, сохранила бы спокойствие, а значит сохранен был бы и мир. В случае, если бы это не удалось и если бы (что весьма вероятно) дело пришлось решить силой оружия, Цезарь как консул распоряжался бы в Риме послушным сенатским большинством, мог бы затруднить и даже, может быть, расстроить коалицию сторонников Помпея с республиканцами, и его позиция в такой войне была бы гораздо приличнее и выгоднее, чем если бы он теперь в качестве проконсула Галлии повел войско против сената и его полководца. Успех этого плана зависел от того, будет ли Помпей достаточно покладист, чтобы допустить Цезаря до обещанного ему в Луке консульства на 706 г. [48 г.]; даже если бы этот план не удался, Цезарю все-таки было полезно неоднократно и на деле подчеркивать свою уступчивость. Этим он, с одной стороны, выигрывал время, чтобы закончить войну в Галлии, а с другой — мог таким образом приписать противникам для всех ненавистную инициативу разрыва, тем самым почин в гражданской войне, что было очень важно для Цезаря как в отношении сенатского большинства и партии материальных интересов, так и в особенности в отношении его собственных солдат.
Сообразно с этим он и стал действовать. Разумеется, он начал вооружаться; благодаря новому набору зимой 702/703 г. [52/51 г.] число его легионов, включая те, которые были взяты у Помпея, возросло до 11. Но вместе с тем он открыто и прямо одобрил образ действий Помпея во время диктатуры и достигнутое им восстановление порядка, отвергал как клевету предостережения услужливых друзей, считая для себя успехом, когда ему удавалось отсрочить катастрофу еще хотя бы на день, смотрел сквозь пальцы на все, чего можно было не замечать, переносил все, что можно было терпеть, непоколебимо держась только одного требования, чтобы по истечении срока его наместничества в 705 г. [49 г.] ему досталось вторичное консульство на 706 г. [48 г.], допускаемое республиканским государственным правом и обещанное ему Помпеем по особому договору.
Этот вопрос и стал теперь предметом начавшейся дипломатической войны. Если бы Цезарь был вынужден сложить с себя должность наместника еще до конца декабря 705 г. [49 г.] или отсрочить принятие службы в столице позже 1 января 706 г. [48 г.], если бы, таким образом, между наместничеством и консульством он оставался временно без должности — словом, был бы доступен преследованию со стороны уголовного суда, допускавшемуся по римскому праву лишь против лица, не находящегося в должности, в таком случае публика имела бы полное право предсказать ему судьбу Милона; Катон ведь давно уже готовился начать против него уголовное преследование, а Помпей был больше чем сомнительным защитником. Для достижения этой цели противники Цезаря имели одно очень простое средство.
По существующему избирательному порядку, каждый кандидат на консульство был обязан лично явиться до выборов, т. е. за полгода до вступления в должность, к руководившему выборами магистрату и потребовать внесения своего имени в официальный список кандидатов. При заключении договора в Луке считалось само собой понятным, что Цезарь будет избавлен от этой чисто формальной обязанности, от которой кандидаты часто освобождались; но декрета по этому вопросу еще не было, и так как Помпей руководил теперь всем правительственным аппаратом, Цезарь в этом отношении зависел от своего соперника. По непонятной причине Помпей добровольно отказался от этой выгодной для себя позиции; с его согласия и во время его диктатуры (702 г.) [52 г.] особым законом, предложенным трибунами, Цезарь был освобожден от личного заявления о своей кандидатуре. Когда же вскоре после этого был установлен новый порядок выборов, обязательство для кандидатов записываться лично было вновь подтверждено, причем не делалось никаких исключений в пользу тех, которые были освобождены от этой обязанности предшествующими народными постановлениями; по формальному праву, привилегия, предоставленная Цезарю, аннулировалась позднейшим общим законом. Цезарь принес жалобу, и дополнительная статья была введена в закон, но не утверждена особым постановлением народного собрания, так что это определение оказалось простой вставкой в уже существующий закон и могло считаться юридически недействительным. Итак, Помпей предпочел дать то, чего просто мог не давать, чтобы затем взять это обратно и, наконец, самым некорректным образом скрыть эту отмену.