на позволяли вообще одушевляться чем бы то ни было — и как он выставил в качестве одной из целей борьбы политическое уравнение Транспаданской области, родины большинства его солдат, с Италией в тесном смысле слова. Конечно, не обходилось дело и без наград материальных как чрезвычайных — за выдающиеся военные подвиги, так и обыкновенных, дававшихся каждому хорошему солдату; офицеры получали наделы; воины — подарки, а на случай триумфа обещались богатые дары. Но Цезарь как настоящий вождь особенно умел пробуждать в каждом большом или малом винтике грандиозной машины сознание целесообразности своего применения. Обыкновенный человек предназначен служить, он непрочь быть орудием, если чувствует, что им управляет рука мастера. Всюду и везде постоянно озирал полководец орлиным взглядом свое войско, награждая и наказывая беспристрастно и справедливо, указывая направление деятельности, ведущей к общему благу; и никогда не делалось экспериментов, стоивших пота и крови даже самых ничтожных из смертных, но если это нужно было, они должны были проявлять самоотверженность, отдавать даже свою жизнь. Не позволяя отдельным личностям вникать в суть дела, Цезарь позволял им догадываться о военных и политических обстоятельствах, чтобы солдаты видели в нем полководца и государственного человека и даже идеализировали его. Он отнюдь не обращался с солдатами, как с равными себе, но как с людьми, которые имеют право требовать, чтобы им говорили правду, и которые способны переносить ее, должны верить обещаниям и уверениям полководца, не допускать возможности обмана и не верить слухам; он смотрел на них, как на старых боевых товарищей; не было из них ни одного, которого бы полководец не знал по имени, с которым у него не установилось бы во время походов тех или иных личных отношений, как с добрыми приятелями, с которыми он болтал со свойственной ему оживленностью как с людьми, находящимися под его защитой, с людьми, которых за услуги он считал нужным вознаградить, за смерть или оскорбление которых считал своим священным долгом отомстить. Может быть, никогда еще не было армии, которая была бы именно такой, какой армия должна быть: вполне годной для своего назначения и податливой машиной в руках мастера, передающего ей свою собственную силу напряжения. Солдаты Цезаря чувствовали (да оно так и было), что могут бороться с врагом, который в десять раз сильнее их; нельзя при этом не вспомнить, что при тогдашней римской военной тактике, рассчитанной на рукопашную схватку и особенно на бой мечами, опытный римский солдат имел гораздо больше преимуществ перед новичком, чем это бывает теперь72. Но еще больше, чем эта спокойная храбрость, противников поражала несокрушимая и трогательная преданность солдат Цезаря своему полководцу. Беспримерным в истории фактом является то, что, когда полководец предложил своей армии участвовать с ним в гражданской войне, ни один римский офицер (за исключением только Лабиена), ни один римский солдат не покинул его. Расчеты противников на побеги солдат расстроились так же позорно, как попытка рассеять его войско, подобно войску Лукулла; даже и сам Лабиен появился в лагере Помпея, правда, с целой толпой кельтских и германских всадников, но без единого легионера. Солдаты как будто желали показать, что эта война так же является их делом, как делом их полководца: они сговорились между собой жалование, которое Цезарь в начале гражданской войны обещал удвоить, не брать до окончания военных действий и до тех пор поддерживать неимущих товарищей из своих собственных средств; кроме того, каждый унтер-офицер вооружил и содержал на свой счет одного всадника.
Если Цезарь в данный момент и обладал всем необходимым — неограниченным политическим и военным могуществом, надежной, боеспособной армией, то сфера его владычества охватывала лишь очень ограниченное пространство. Оно опиралось, главным образом, на верхнеиталийскую провинцию. Эта область не только была самой населенной в Италии, она, кроме того, была предана делу демократии, как своему собственному. О господствовавшем в ней настроении свидетельствует поведение отряда новобранцев в Опитергии (Oderzo, в тревизской делегации): в начале войны в иллирийских водах их жалкую лодку окружили неприятельские военные корабли; в течение целого дня, до захода солнца, они подвергались обстрелу, но не сдавались; те же, которые не погибли от руки врага, ночью лишили себя жизни. Ясно, что можно было ждать от такого народа. Как раньше он дал Цезарю возможность больше чем удвоить свою первоначальную армию, так теперь, как только в начале гражданской войны был объявлен солдатский набор, явилось множество рекрутов. В самой же Италии влияние Цезаря нельзя было сравнить с влиянием его противников. Благодаря ловкому маневру ему удалось очернить Катонову партию и убедить в правоте своего дела тех, кто искал предлога для того, чтобы со спокойной совестью оставаться нейтральным, как сенатское большинство, или перейти на его сторону, как это сделали его солдаты и транспаданцы, но масса граждан не дала ввести себя в заблуждение и, когда главнокомандующий Галлии повел свои легионы к Риму, несмотря на все формальные юридические разъяснения, увидела в Катоне и Помпее защитников законной республики, в Цезаре — демократического узурпатора. Все ждали от племянника Мария, зятя Цинны, союзника Катилины, повторения ужасов Мария и Цинны, осуществления задуманного Катилиной разгула анархии; и хотя благодаря этому Цезарь во всяком случае приобрел союзников — политические эмигранты тотчас же массами отдали себя в его распоряжение, потерянные люди увидели в нем своего избавителя, самые низшие слои столичной и провинциальной черни стали волноваться при известии об его приближении, — такие друзья были все же опаснее врагов.
В провинциях и в зависимых государствах Цезарь еще меньше пользовался влиянием, чем в Италии. Трансальпинская Галлия до Рейна и Ламанша была, правда, ему покорна, колонисты в Нарбонне и другие поселившиеся в этих местах римские граждане были ему преданы; но даже в Нарбоннской провинции конституционная партия имела много приверженцев, и в предстоящей гражданской войне вновь завоеванные области являлись для Цезаря скорее помехой, чем преимуществом, так как в этой войне он с полным основанием не пускал в дело кельтской пехоты, всадниками же пользовался очень редко. В остальных провинциях и в соседних, вполне или наполовину независимых государствах Цезарь, разумеется, тоже пытался приобрести для себя опору, делал щедрые подарки князьям, во многих местах приказал возводить большие сооружения и даже в крайнем случае оказывал финансовую и военную помощь; однако этим, что было естественно, он достиг немногого, и единственное, что еще имело для него какое-нибудь значение, были его связи с германскими кельтскими владетелями в областях вдоль Рейна и Дуная и особенно с царем Норика Вокционом, важные потому, что у него производилась вербовка всадников.
Если Цезарь начал борьбу лишь в качестве главнокомандующего Галлии, без других вспомогательных средств, кроме способных помощников, верной армии и преданной провинции, то Помпей начинал войну как фактический глава римской республики, в полном обладании всеми средствами, которыми могло располагать законное правительство обширного римского государства. Но хотя его положение в политическом и военном отношении было гораздо внушительнее, оно было зато гораздо менее ясно и прочно. Единство верховного руководства, само собой вытекавшее из положения Цезаря, противоречило сущности коалиции; и хотя Помпей был достаточно проникнут солдатским духом, чтобы понимать необходимость этого единоличного командования, пытался убедить в этом коалицию и потребовал, чтобы сенат назначил его единственным и неограниченным главнокомандующим сухопутными и морскими военными силами, все же не мог отстранить сенат и лишить его подавляющего влияния на политическое руководство делами, а также возможности случайного и поэтому особенно вредного вмешательства в высшие военные распоряжения. Воспоминание о двадцатилетней войне между Помпеем и конституционной партией, которая велась с обеих сторон отравленным оружием, ясное, но старательно скрываемое с обеих сторон сознание, что ближайшим последствием победы будет разрыв между Помпеем и сенатом, вполне обоснованная их взаимная ненависть, слишком большое число почтенных, выдающихся и влиятельных людей в рядах аристократии, умственное и нравственное ничтожество почти всех участников дела — все эти причины вызывали у противников Цезаря недоброжелательное отношение к совместным действиям, даже противодействие им, что являлось чрезвычайно невыгодным контрастом по сравнению с дружной, сплоченной деятельностью противоположной партии.
Хотя, таким образом, невыгоды союза враждебных друг другу элементов в небывалой степени ощущались противниками Цезаря, коалиция все-таки оставалась еще очень внушительной силой. На море она господствовала неограниченно; все гавани, военные корабли, все материалы, принадлежавшие флоту, были в ее распоряжении. Обе испанские провинции — такая же опора власти, как у Цезаря обе Галлии, — были преданы своему повелителю, и управление ими находилось в руках дельных и надежных людей. Точно так же и в остальных провинциях — за исключением, конечно, обеих Галлий — должности наместников и военачальников в последние годы под влиянием Помпея и сенатского меньшинства были замещены верными людьми. Зависимые государства вполне и решительно стали на сторону Помпея, против Цезаря. Наиболее значительные властители и города в различные периоды его разнообразной деятельности вступили с Помпеем в близкие личные отношения. Так, в войне против сторонников Мария он был союзником царей Нумидии и Мавретании и восстановил на престоле первого из них; в войне с Митрадатом, кроме множества других мелких светских и духовных княжеств, он воссоздал царства Боспорское, Армянское и Каппадокийское и учредил Галатское царство Дейотара, по его инициативе был предпринят египетский поход, стараниями его адъютантов снова было упрочено господство Лагидов. Даже город Массалия, находившийся в Цезаревой провинции и получивший от своего наместника некоторые льготы, был обязан Помпею еще со времени серторианской войны значительным расширением территории; кроме того, правившая в Массалии олигархия, естественно, находилась в союзе с олигархией Рима, еще более скрепленном многообразными связями. Эти личные соображения и связи, а также слава победителя трех частей света, которая в этих отдаленных краях государства значительно затушевывала известность завоевателя Галлии, все же вредили здесь Цезарю, пожалуй, меньше, чем разгаданные и в этих краях взгляды и намерения наследника идей Гая Гракха относительно воссоединения зависимых государств и полезности колонизации провинций.