Syme R. The Roman Revolution, 1939—1960.
TaegerF. Charisma, 1959, II.
Teitge H. E. (ed.). Theodor Storms Briefwechsel mit Theodor Mommsen, 1966.
Timpe D. Theodor Mommsen. Zur 80. Wiederkehr der Verleihung des Nobelpreises, Nordfriesland, 18, 1984, 50—58.
Toynbee A. /. A Study of History, I, 1934—1948.
Treitschke H. von. Briefe, III, 2 (1871—1896), 1920.
Usener //., Wilamowitz-Mollendorff U. von. Ein Briefwechsel 1870— 1905. Leipzig; Berlin, 1934.
VC: Vita Constantini des Euseb.
Verhandlungen iiber Fragen des hoheren Unterrichts, 1900. Halle, 190L
VS: Vitae Sophistarum des Eunap.
Weber W. Theodor Mommsen. Zum Gedachtnis seines 25. Todestages. Stuttgart, 1929.
Weber W. Theodor Mommsen // Die groBen Deutschen. Neue Deutsche Biographie, 1937, V, 326—337.
Wenskus R. Stammesbildung und Verfassung, 1961.
Wicked L. Theodor Mommsen. Lebendige Gegenwart. Gedachtnisrede gehalten zur Feier des 50. Todestages am 1. November 1953. Berlin (Colloquium), 1954.
Wickert L. Beitrage zur Geschichte des Deutschen Archaologischen Institute, 1879—1929,1979.
Wickert L. Theodor Mommsen. Eine Biographie, I, 1959; II, 1964; III, 1969; IV, 1980.
Wilamowitz U. von. Theodor Mommsen. Warum hat er den vierten Band der Romischen Geschichte nicht geschrieben? // Internationale Monatsschrift fur Wissenschaft, Kunst und Technik. 1918. 12. 205—219, и: Kleine Schriften, 1972. VI. 29—39.
Wilamowitz U. von. Geschichte der Philologie, 1927—1959.
Wilamowitz U. von. Erinnerungen, 1848—1914, 1928.
Wolfram H. Geschichte der Goten, 1980.
Wucher A. Mommsen als Kritiker der deutschen Nation // Saeculum. 1951. 2. 256—270.
Wucher A. Mommsens unvollendete romische Geschichte // Saeculum. 1953. 4. 414—436.
Wucher A. Theodor Mommsen. Geschichtsschreibung und Politik, 1968. Yavetz Z. Caesar in der offentlichen Meinung, 1979.
Zahn-Harnack A. von. Mommsen und Harnack II Die Neue Zeitung. 6, N 81 vom 5 IV1950, 2.
Академический фрагмент
Следующий текст является рукописным наброском Моммзена для четвертого тома его «Римской истории», хранящимся в Академии Наук Берлина (Вост.): наследие Моммзена 47—1. Сокращения Моммзена не сохранены, правописание и пунктуация — современные. Марровские кавычки ‘’ обрамляют собственные пометки Моммзена. Многоточия ... заменяют нечитаемые или уничтоженные слова. В угловые скобки <> заключены предполагаемые нами, в большинстве своем пострадавшие при пожаре слова Моммзена, сноски и курсив в угловых скобках — это дополнения издателя. Круглые скобки ( ) принадлежат Моммзену. Части текста, зачеркнутые автором, во внимание не принимались. Мелкие, возникшие из-за дополнений или зачеркиваний синтаксические ошибки были исправлены. Из-за раскрывания разворотных листов архивная нумерация страниц не совпадает с последовательностью надписей, обозначенной Моммзеном и восстановленной здесь.
Восстания помпеянцев и заговор аристократии
Здание, над постройкой которого трудились в течение полувека, лежало в развалинах; республиканская конституция была заменена монархией, правление узкого круга знатных семей — господством отважного генерала, гражданское устройство — военной организацией, назначавшиеся советом управляющие — адъютантами нового монарха. Началась новая эпоха, и не только в политических установках и тенденциях, но и в человеческих умах, в общественной жизни, в литературе и языке. Если до этого бурлящий водоворот правительственной хунты в столице затягивал в себя все силы и все таланты, стремились ли они к тому, чтобы быть принятыми в ряды господ и повелителей посредством лести или принуждения, или к тому, чтобы изменить или свергнуть само существующее правление, то теперь с исчезновением парламентского правления политическая жизнь прекратила свое существование. Для тщеславия больше не было цели, поскольку сама корона является таковой только для глупца или гения, но не для талантов; и быть слугой господина стремится политический парвеню > и интриган, но никогда истинно свободный > человек.’ Цели и желания человека мельчали, он уже стремился не к активным действиям, а к мирному существованию, не к власти и славе, а к спокойному и <сытому> наслаждению жизнью, не к тому, что способно пережить человека <, а единственно к настоящему.
Лишь немногое делает картину эпохи для зрителя с. 7 слева> выносимой и сравнительно радостной. Правительство и подданные начинали становиться самодостаточными. Расширение границ уже не казалось достижением; чувство, что Империя переросла самое себя, было общим у всего народа, и общество скорее склонялось к постепенному ограничению масштабов Империи. Правители сложили оружие, таланты — свои грифели и перья: не то чтобы для серьезных научных изысканий или поэтических творений не хватало духовного потенциала или, и того меньше, образования, — не было вдохновения, и самым гениальным произведением искусства этой эпохи является скабрезный роман.1 ‘Произошел отказ от дальнейшего развития цивилизации: оно остановилось на той отметке, где находилось в начале этого периода. Однако очень живо было ощущение, с каждым новым поколением становившееся все более устойчивым, что люди настоящего суть эпигоны лучших поколений. Усердно ... старались — и это была самая <не>утешительная, но зато самая успешная тенденция этой эпохи — реализовать, <коммерц>иализировать, популяризировать достижения прежних исследований и образования; греко-римская цивилизация в том виде, в каком она сложилась в Риме и Италии на тот момент, была в ее пору2 собственностью совокупной Римской империи. Но <созид>ательная сила исчерпала себя, и' люди удовлетворились сносным существованием. Управление государственными делами стало для граждан вместо почетной обязанности просто средством существования; влияние бюрократии, этого смертного врага свободной жизни граждан, постепенно увеличивалось, пока последнее стремление к свободе и наконец любые удовольствия и всякая приятность жизни не погибли под сенью раскидистых ветвей этого ядовитого древа, пустившего корни как в низших, так и в высших кругах общества. Военная власть превратилась в господство султаната, а земля была на самом деле юдолью печали, быстрый уход из которой был завидной участью, и где только и оставалось, что дожидаться действительного избавления в сохранившемся по ту сторону небес рае, раскрашенном во все фантастические цвета тоски.
<С. 7 справа> Однако даже если начало новой эпохи знаменует правление Цезаря, то все-таки абсолютно невозможно говорить о стремительном переходе от старого духа эпохи к новому. Слишком глубока была пропасть, разделявшая эпохи, слишком сильно было брожение, сопровождавшее кризис. Это удивительное, но все же объяснимое явление — что в новом поколении, и прежде всего в самом Цезаре, намного более была жива созидательная активность старого времени, чем закоснелость и довольство новой эпохи. Тем легче объясняется то, что в течение первого периода этой новой эпохи во многом были живы прежние устремления, а старые партии, навсегда уничтоженные установившейся монархией, еще предпринимали попытки возобновить борьбу при помощи заговоров и мятежей. И если той партией, что предпринимала эти попытки, была исключительно партия аристократов, а демократия добровольно и беспрекословно подчинилась новой власти, то это просто объясняется тем, что демократия, как она существовала в Риме, была не чем иным, как стремлением заменить парламентское правление властью демагогов, и поэтому единовластие римского Перикла полностью воплотило в жизнь свои планы, насколько это было вообще мыслимо теоретически > и возможно в политическом отношении. Идея заменить парламентаризм аристократической котерии в том выражении, какое он получил в римском сенате, другим видом парламентского правления никогда не <приходила> в голову римской демократии и не могла прийти, поскольку экономическое развитие страны <с. 6 слева> уничтожило средний класс, и поэтому теперь существовал выбор только между правлением привилегированных классов и правлением пролетариата, который был представлен как столичной чернью, так и армией. Между тем ни в коем случае не надо думать, что римские нобили или крупные банкиры, до известной степени уже задетые административными реформами Цезаря, успокоились после сражений при Фарсале и Тапсе; хотя застрельщики, вроде Лентула, Домиция, Марцелла и прежде всего Катона, или вместе погибли в гражданской войне или так или иначе окончательно сошли с политической арены, тем не менее аристократия в массе своей, главным образом молодое поколение, была сохранена благодаря добросердечию победителя и втихомолку питала надежду на полную реставрацию.
С этим брожением в умах смешивался другой элемент возникших гражданских кризисов. При бесспорном политическом развитии от монархического принципа неотделим принцип наследственности. Мастера римской демагогии с того момента, как Г. Гракх призвал ее к жизни, инстинктивно проявили себя как предтечи монархии в связи со своим тяготением к наследственности, об этом свидетельствует история Гракхов и Мария — даже после смерти Цезаря объявился лже-сын Мария ‘Liv. <epit.> 116.’ Да и со смертью Помпея дело его не умерло, поскольку > тут же открыто выступили его сыновья, Гней и Секст, как наследники его чаяний и требований. Так что новая монархия, несмотря на свою победу над конституционной партией и Помпеем Великим, должна <была выстоять перед лицом опасности>, рожденной необходимостью вести новую > двойную <кампанию> частью против новых приверженцев старого правления, частью против <отдельных сторонников Помпея и его последователей>.
<С. 8 справа