В том же роде происходили дружественные сношения и с Англией, где Москва также нанимала офицеров (и отчасти солдат).
Со стороны англичан видим усердные хлопоты о возвращении им беспошлинной торговли и права торговать внутри России; чего они были лишены в 1649 году. Уже Оливер Кромвель в качестве протектора обращался с такой просьбой к царю, но безуспешно. Сын казненного Карла I Карл II во время своего царствования присылал несколько посольств в Москву, и все они просили главным образом о возвращении утраченных англичанами торговых привилегий, а частью о мерах против их соперников голландцев. Но Алексей Михайлович не поступался интересами русского купечества и непоколебимо стоял на отмене излишних привилегий иностранцам, зная, что, благодаря их конкуренции, наша внешняя торговля уже стояла на твердых ногах. Во время своего изгнания Карл II получил от русского царя вспоможение в количестве 40 000 ефимков (20 000 руб.). Став королем, сумму эту он с благодарностью возвратил, вручив ее русскому послу князю П.С. Прозоровскому (1663 г.); но в то же время отвечал отказом на просьбу в свою очередь ссудить царя известной суммой, ссылаясь на разорение государства по причине междоусобной войны.
Вслед за отъездом помянутого русского посла князя Прозоровского Карл II отправил в Москву графа Карлейля с пышной многочисленной свитой на двух кораблях, военном и купеческом. Его сопровождали супруга и сын; а в свите его, по-видимому, находился и Гебдон, состоявший прежде в русской службе по иностранным поручениям со званием резидента, а теперь пожалованный королем в камер-юнкеры. Во второй половине августа 1663 года посол пристал к Архангельску; затем поплыл по Двине и Сухоне до Вологды; а отсюда в январе следующего, 1664 года он зимним путем на санях через Ярославль поехал далее и только 6 февраля имел торжественный въезд в Москву. Последовали обычные царские приемы и угощения посла с его свитой, а также переговоры с боярами. Но тщетно Карлейль добивался возвращения прежних привилегий английским купцам. После почти пятимесячного пребывания в Москве он отправился в Швецию и Данию, весьма недовольный русским правительством, и, в свою очередь, оставил по себе неблагоприятное впечатление по причине своей надменности и сварливости. Между прочим, он не принял обычных царских подарков, торжественно ему принесенных, и заставил нести их назад на том основании, что миссия его осталась безуспешной. Царь даже посылал в Лондон одного стольника (Дашкова) с жалобой к королю на поведение его посла. На сию жалобу Карлейль подал свои объяснения; тем дело и кончилось. Для нас посольство Карлейля замечательно в том отношении, что кто-то из его свиты сделал описание его пребывания в России. В этом описании находим много любопытных подробностей о виденных им русских краях, о царском дворе, московско-посольских обычаях и тому подобное. Оно принадлежит к числу ценных источников по русской истории XVII века. Спустя года три с половиной к Алексею Михайловичу от Карла II в качестве посланника явился кавалер Иван Гебдон (сын названного выше) с тем же ходатайством о возвращении торговых привилегий английским купцам и о высылке из России купцов голландских, но также безуспешно. А в 70-х годах Карл II, подобно Голландским штатам, отвечал отказом на просьбу Алексея Михайловича подать помощь полякам против турок, и вообще уклонялся от всякого вмешательства в политические дела Восточной Европы.
Наиболее частые сношения и пересылки происходили, конечно, с соседними государствами, Польшей и Швецией, вследствие возникавших иногда с ними войн и постоянных пограничных столкновений. Эти неприязненные шведо-польские отношения повели за собой некоторое сближение московского царя со знаменитым «великим курфирстом» Бранденбургским Фридрихом Вильгельмом; последний, с одной стороны, в качестве прусского герцога добивался полной независимости от Речи Посполитой, а с другой – должен был бороться со шведами, которые старались расширить свои владения на южном Балтийском побережье. В конце царствования Алексея Михайловича, когда шведы и бранденбуржцы вступили в решительную войну, великий курфюрст отправил в Москву своего посланника Скультета с предложением тесного союза; причем советовал царю воспользоваться обстоятельствами для обратного завоевания русских областей, прилежащих к Финскому заливу (1675 г.). Но московская дипломатия, руководимая Матвеевым, уклонилась от новой войны со Швецией. Вследствие опасности, грозившей от этой усилившейся в то время державы, Дания также искала сближения с Москвой, а преемники Христиана IV, кроме торговых сношений, вели дружественные пересылки с царем, стараясь при всяком удобном случае возбуждать его против Швеции. Во время нашей войны с нею был даже заключен род союза. Но, вопреки условию, датчане ранее нас прекратили войну. (Во всяком случае, в эту эпоху на почве балтийского вопроса ясно обозначилась будущая коалиция Руси, Дании и отчасти Польши против Швеции, то есть Великая Северная война.) С другим вассалом Польши, герцогом Курляндским Яковом, московское правительство в военное время по необходимости входило в частые сношения, требуя, чтобы он не давал помощи полякам ни людьми, ни съестными припасами, и даже склоняло его перейти под русскую зависимость. А герцог со своей стороны хлопотал, чтобы царь во время войны с поляками и шведами запретил своим войскам вторгаться в Курляндию.
Те же польско-шведские отношения, с прибавлением турецких, служили главным предметом для посольств, которыми менялись московский царь с римским, то есть австро-германским, императором. Ведя почти постоянную и тяжелую борьбу с Оттоманской державой, венский двор искал союзников и не раз обращался с этой целью в Москву. Во время нашей первой войны с поляками за Малороссию цесарь Фердинанд III вызвался быть посредником для примирения обеих сторон; для чего, как известно, приезжали в Россию его послы де Аллегретис и фон Лорбах. Но их участие в этом примирении было неискренним и для нас невыгодным; они, очевидно держали более сторону поляков, помогали им втянуть нас в войну со шведами и коварно поддерживали виды царя на избрание польским королем. Мало того, Фердинанд III в начале 1657 года, незадолго перед своей смертью, тайно посылал к Хмельницкому, убеждая его отстать от Москвы и предлагая помирить его с Польшей. Тем не менее преемник Фердинанда Леопольд I продолжал дружественные сношения с Алексеем Михайловичем и во время его второй войны с поляками отправил в Москву великое посольство с Августином Мейербергом во главе, чтобы предложить царю свое посредничество для примирения с Польшей и склонить его на подание помощи против Турции. Это посольство около года прожило в Москве (1661–1662) и уехало без успеха. Но оно было успешно в другом отношении, именно в историко-описательном. Вообще некоторые иностранные послы, приезжавшие в Россию, оставили после себя такие записки, которые служат любопытным источником для русской истории; в XVII веке наиболее ценные, после Олеария, принадлежат именно барону Мейербергу. Его «Путешествие в Россию» написано на латинском языке и снабжено многими рисунками, которые заключают виды русских городов и селений, церквей и разных построек, а также изображения лиц духовных, боярского и других сословий и так далее.
В 70-х годах, когда Польша подверглась большой опасности от турок, оживились и переговоры о союзе против них, и от Леопольда (в 1675 г.) прибыли в Москву великие послы Боттони и Гусман. Переговоры этих послов с боярами, главным образом с А.С. Матвеевым, окончились только одним предварительным трактатом.
Наши дипломатические сношения при Алексее Михайловиче столь расширились, что обнимали почти все западноевропейские страны. Так, из Москвы ездили посольства во Францию и Испанию (стольник Потемкин), в Венецию (стольник Чемоданов), во Флоренцию (дворянин Лихачов) и в Рим (майор Менезиус). Этими сношениями положено было начало участию России в политических делах целой Европы. Например, Москва пыталась, хотя и тщетно, заступиться за Голландские штаты перед Людовиком XIV. А на Востоке она имела дружеские пересылки с персидским шахом, особенно по делам торговым, и даже была попытка войти в сношения с Великим Моголом Индии. В конце этого царствования в Москве видим присутствие стольких иностранных агентов и послов, что составился почти целый дипломатический корпус, даже с присущими ему взаимными интригами и стараниями направлять в своих интересах московскую политику. Некоторые государства уже имели здесь постоянных резидентов, как, например, Дания (Магнус Гоэ, сильно интриговавший в пользу разрыва Москвы со Стокгольмом) и Польша (Павел Свидерский); а при польским дворе находился русский резидент (стольник Василий Тяпкин). Для своих заграничных посольств, пересылок, вербовок и покупок московское правительство пользовалось отчасти иноземцами, более или менее состоявшими в его службе. Таковы: Виниус, Марселис, фан Сведен, Гебдон, Менезиус, Спафарий и прочие. Но большей частью снаряжались посольства из коренных русских людей, которые таким образом получали возможность близко знакомиться с европейской культурой, хотя и были немало стеснены в своем заграничном образе жизни как строгими правительственными инструкциями, так и родными привычками и предрассудками, заставлявшими их на все смотреть с оригинальной или своеобразной точки зрения. В этом отношении любопытны их посольские отчеты или так называемые «статейные списки», дошедшие до нас в значительном количестве.
Посольские обычаи и церемонии в Москве при Алексее Михайловиче наблюдались те же самые, которые мы видели при Михаиле Федоровиче из описания Олеария. Те же медленные проезды под надзором пристава от границы до столицы, те же торжественные въезды и царские приемы и то же пребывание на посольском подворье под строгим присмотром московских приставов и стрелецкой стражи. А затем едва ли не главную заботу при дипломатических сношениях с иностранцами московских бояр в столице и русских посольств за границей составляло наблюдение полного царского титула в верительных и договорных грамотах. Особенно по сему поводу велики и часты были споры с поляками, которые по естественной неприязни к Москве старались умалять достоинство ее государя. Был со стороны поляков и другой повод для больших неудовольствий в Москве – это нередко появлявшиеся в Польше пасквили, то есть книги и брошюры, изрыгавшие всякую хулу на царя и на Московское государство. Московское правительство относилось к сим явлениям так строго, что иногда требовало от польского правительства жестоких наказаний и даже смертной казни для оскорбителей государевой чести; но при известной польской распущенности, конечно, такие требования оставались тщетными; зато сии оскорбления имели немалую долю значения в упорных войнах того времени Москвы с Польшей.