Какой таинственностью и какими церемониями была окружена царская соколиная охота, показывает случай, приведенный в описании императорского посольства (Мейербергом), относящийся к 1662 году. Посольство желало посмотреть на царских кречетов и срисовать их; но долго не могло этого добиться. Вдруг раз на Масленице явился в его помещение царский сокольник с несколькими товарищами в своих нарядных одеяниях; у каждого из них на правой руке, облеченной в богатую с золотым шитьем перчатку, сидело по кречету с шелковым клобучком на головах и с золотым шнурком, привязанным за левую лапку. Пристав торжественно объявил, что великий государь из любви к своему брату императору Леопольду прислал напоказ его послам шесть своих лучших кречетов. На вопрос послов, где такие птицы добываются, сокольничий сухо ответил: «Во владениях нашего великого государя». Иноземцам при этом удалось срисовать одного кречета.
В упомянутой выше переписке Алексея Михайловича с Матюшкиным встречаются иногда любопытные черты, характеризующие личность Тишайшего царя. Так, в одном письме, очевидно из загородного пребывания, он «извещает» своего любимого ловчего, что каждое утро забавляется купанием своих стольников в пруде; кто из них не поспеет к смотру, того и купает, а после купания жалует, зовет к своему столу; иные стольники сознаются, что нарочно не поспевают, чтобы воспользоваться царским угощением.
Соколиная охота, которою «тешил» себя государь, приходилась на летнее или, собственно, весеннее время; а зимой производилась звериная и псовая охота, на лесных и полевых зверей, каковы: волки, лоси и особенно медведи. Была в обычае при дворе и старая русская «медвежья потеха», которая состояла или в травле медведя собаками, или в единоборстве с ним человека, вооруженного рогатиной, или в комичном представлении ученых медведей. Рядом с сими забавами, происходившими на вольном воздухе, существовали потехи комнатные, имевшие общерусский, народный характер. Сюда относятся шуты и дураки, потешавшие и глупыми, и остроумными выходками своими. В Древней Руси шуты и карлы составляли принадлежность каждого знатного или богатого дома, и естественно, что в государевом дворце они были особенно многочисленны; даже почти у каждой царевны была своя дура. Затем идут бахари, или сказочники, домрачеи и гусельники, то есть мастера играть на домре и гуслях, органщики, цимбалисты, разного рода «веселые», или скоморохи; с помощью их устраивались во дворце увеселения с плясками и музыкой. Были также и канатные плясуны, из немцев и их русских учеников. Все эти дворцовые увеселения и принадлежавшие к ним лица ведались особою «потешною палатою», получали определенный корм и жалованье. Михаил Федорович, очевидно, любил комнатные забавы, и при нем содержалось во дворце большое количество всякого рода потешников; хотя высшее духовенство русское издавна неодобрительно смотрело на подобные народные потехи, наследованные еще от языческих времен. Но в последние годы Михайлова царствования, омраченные болезнями и другими огорчениями, эти забавы отошли на задний план. А его наследник молодой царь Алексей при своей особой набожности мало показывал расположения к означенным забавам. Мы видели, что на его свадьбе в 1648 году вместо труб органов и скоморошьих потех слышалось только стройное пение церковных стихов и триодей. В том же году вышел даже царский указ, направленный против скоморохов и народных игрищ «бесовских», а маски и музыкальные инструменты, то есть гусли, домры, сурны, гудки, повелевалось отбирать и жечь. В патриаршество Никона эти суровые меры были повторены и еще усилены. По свидетельству иностранца (Олеария), он даже велел собрать в Москве музыкальные инструменты; ими нагрузили пять возов и сожгли за Москвой-рекой на так называемом Болоте. Только у немцев их не отбирали, да еще у их друга и покровителя боярина Никиты Ивановича Романова, как царского двоюродного дяди. Из дворцовых потешников Алексей Михайлович, однако, пощадил бахарей; только при нем они получают несколько иной характер, называются то «нищие», то «верховые богомольцы»; по свидетельству другого иноземца (врача Коллинса), это были старцы, и даже столетние, и царь в долгие зимние вечера очень любил слушать их рассказы о старине41.
В последнюю эпоху сего царствования, после падения Никона и особенно после кончины весьма набожной царицы Марьи Ильиничны, аскетическое направление при дворе заметно ослабело, а иноземное влияние усилилось. Между прочим, в числе комнатных развлечений видим шахматную игру. Появляется и небывалая дотоле царская забава: театр, устроенный по европейскому образцу. Это нововведение и вообще перемена в направлении совершились не без связи со вторым браком Алексея Михайловича и с усилившимся придворным значением Артамона Сергеевича Матвеева.
Происходя из мелкого дворянства, сын дьяка, Артамон мальчиком попал в число тех придворных жильцов, которые воспитывались вместе с наследником престола, царевичем Алексеем Михайловичем. Здесь началось их сближение. Матвеев на несколько лет был старше царевича и сумел приобрести его особое расположение. Раннее знакомство с придворным бытом, с его борьбой разных честолюбий и местническими счетами развило в даровитом молодом человеке умение держать себя скромно, почтительно относиться к знатным людям и не задевать их обычной боярской спеси. Когда наступило царствование Алексея, Матвеев, очевидно, не злоупотреблял его расположением, чтобы выдвинуться по служебной лестнице и стать кому-либо поперек дороги. Мы долгое время видим его в звании стрелецкого головы, а потом полковника и вместе стольника. В этом звании он участвует почти во всех главных походах того времени, а также исполняет разнообразные поручения своего царственного друга, преимущественно поручения военнодипломатические, направленные в Литву и Малороссию. Особенно часты были посылки его к Богдану Хмельницкому и к преемникам сего последнего. Мы встречаем его участником почти всех важнейших событий, сопровождавших как присоединение Украйны, так и последующую за нее борьбу. Добрый нравом и ласковый в обхождении, Артамон сумел приобрести также любовь своих подчиненных. Известно по этому поводу предание о том, что когда он начал строить себе новый дом и был недостаток в камне для фундамента, то стрельцы его полка привезли ему камни, снятые ими с могил своих родных. В Малороссии он также сумел заслужить общее расположение и завязать деловые сношения со многими лицами из казацкой старшины и духовенства. Конечно, никто лучше его не был ознакомлен с положением дел на Украйне; а потому, естественно, когда пошатнулось доверие царя к Ордину-Нащоки-ну, то приказ Малой России в апреле 1669 года был поручен именно Матвееву после его возвращения с Глуховской рады, на которой он был номинально товарищем у царского посла князя Григория Григорьевича Ромодановского, а в действительности его руководителем и душой всего дела.
Во время своего управления Малороссийским приказом Артамон Сергеевич обратил особое внимание на доставку продовольствия московским ратным людям, стоявшим гарнизонами в украинских городах. Доставка хлеба производилась частью на судах по рекам, частью на подводах, которые собирались иногда силой с местных жителей. Эта подводная повинность для хлебных обозов, а также для частых послов и гонцов из Москвы или в Москву вела к постоянным столкновениям и вызывала горькие жалобы украинского населения на обиды от московских ратных людей и казацкой старшины. Матвеев вместо доставки продовольствия натурой ввел посылку денег для покупки его на месте; а взаимные пересылки Москвы с У крайней ограничил самыми важными делами и значительно уменьшил свиту послов и гонцов вообще.
Тесная связь украинских дел с дипломатическими отношениями к западным соседям и необходимость согласовать с ними политику не позволяли на долгое время разделять приказ Малороссийский от Посольского, и потому в феврале 1671 года они были вновь объединены под управлением одного лица, то есть Матвееву велено было ведать и Посольским приказом, с предварительным производством его в думные дворяне.
Этими двумя приказами не ограничивалась деятельность Артамона Сергеевича в ту эпоху. Он ведал, кроме того, приказы Стрелецкий, Казанский, Монетный двор и некоторые другие учреждения. А главное, он был ближайшим советником и другом царя, который свою погребность в сердечных отношениях сосредоточил теперь по преимуществу на нем. Об этих отношениях красноречиво свидетельствуют письма к нему Алексея Михайловича, в которых он называет его «друг мой, Сергеевич». В одном письме говорилось следующее: «Приезжай поскорей; мои дети осиротели без тебя; мне не с кем посоветоваться». На сей раз дружба, привязанность и доверие царя обратились на человека вполне их достойного и едва ли способного ими злоупотреблять. По отзыву иностранных наблюдателей, посещавших Россию в какой-либо посольской свите, Артамон Матвеев своим умом, способностями (и едва ли не образованием) превосходил всех других царских вельмож. Никон также был очень умен и даровит; но сделался невыносим для царя и бояр по своему строптивому нраву и безмерному честолюбию. Матвеев, напротив, с твердостью характера и служебным усердием умел соединить добрый нрав и мягкое, приветливое обращение. Не находим мы также в нем обычной черты того времени: постоянного напоминания о своих заслугах и выпрашивания себе вотчин, жалованья и всяких богатых милостей. Будучи другом царя, он даже не заседал в Царской думе; только после долгого пребывания в скромном звании стольника, уже состоя во главе нескольких приказов, он получил наконец чин думного дворянина, то есть вступил в низший разряд думных людей. Как представитель внешней политики в последнюю эпоху царствования, Матвеев постоянное и главное внимание обращал на малороссийские дела и польско-русские отношения и твердо сохранял мир со Швецией, не поддаваясь на усердные подговоры ее противников, в особенности Бранденбурга и Дании.
Часто посещая западнорусские и польские края, находясь в постоянном общении с умными, учеными людьми, особенно из западнорусского духовенства, наблюдательный, восприимчивый Матвеев приобрел большие и разнообразные познания и естественно проникся уважением к европейской образованности вообще, так что явился одним из передовых западников допетровской Руси. Это уважение, однако, не мешало ему сохранить чисто русское чувство и понимание. Подобно Ордину-Нащокину, он постарался дать хорошее образование своему сыну, но вверил его не польским пленникам, а православному белорусскому шляхтичу (Подборскому) и также православному ученому иноземцу, известному Николаю Спафарию, служившему переводчиком у него в Посольском приказе. Оставаясь вполне русским человеком, Матвеев допустил в своем домашнем быту некоторые черты, взятые от западнорусской и польской знати. Между прочим, он завел у себя музыкальный оркестр, который был набран из дворовых людей, обученных немцами. Его дом, находившийся в Белом городе за Неглинной, выдавался своей изящной архитектурой, по словам иностранного очевидца.