В своей правительственной деятельности Алексей I является очень крупным представителем государственной централизации и самодержавного строя, который он окончательно укрепил; так что при нем замерли отголоски Смутного времени, проявившиеся в движениях посадском, крестьянском и особенно казацком. Вместе с этим строем, однако, подвинулось вперед и закрепощение крестьянского люда, которое было следствием известного исторического процесса, и если может быть поставлено в вину, то не каким-либо отдельным личностям, а разве всему военному боярско-дворянскому сословию.
Разумеется, успехи самодержавного строя главным образом опирались на народное ему сочувствие, то есть на сочувствие со стороны народа сильной правительственной власти, которая обеспечивала нашу национальную самобытность и победу над враждебными соседями. Но ближайшим основанием для народной любви к Алексею I служил его чисто русский облик, наружный и внутренний. Он жил общей жизнью, общими чувствами и помыслами со своим народом и окружал себя коренными русскими людьми. Между прочим, он был чужд попыткам своего знаменитого деда, Филарета Никитича, возвысить блеск новой династии родственными связями с европейскими царствовавшими домами; обе его супруги были взяты из чисто русской семьи, а следовательно, могли только поддерживать и укреплять тесное единение царя с народом. Вообще Тишайший Алексей I ближе, чем кто-либо, подошел к народному представлению о русском царе и самодержце, в котором наш народ склонен видеть существо не столько величественное и грозное, сколько ласковое и щедрое – одним словом, подобие князя Владимира Красное Солнышко. Да едва ли и само былинное представление о сем последнем не выработалось окончательно с участием народных впечатлений, полученных от светлой личности царя Алексея43.
Для знакомства с эпохой Алексея I имеем, во-первых, богатые источники, заключающиеся в наших государственных архивах. Во-вторых, до нас дошли многие и любопытные записки иностранцев, на которые отчасти мы указывали выше (Павел Алеппский, Мейерберг, Карлейль, Павел Потоцкий, Рейтенфельс, Коллинс, фан Кленк, Лизек и пр.). В-третьих, мы имеем об этой эпохе некоторые современные ей сочинения славяно-русские. Между ними наиболее замечательные принадлежат Григорию Котошихину и Юрию Крижаничу.
Котошихин служил подьячим в Посольском приказе, и тут, как человек даровитый и наблюдательный, он мог развить свой умственный кругозор, присматриваясь к сношениям Москвы с иностранцами и даже входя в непосредственное знакомство с сими последними. Это развитие сильно подвинулось вперед, когда ему пришлось участвовать в посольских съездах в свите русских послов, которые вели переговоры о мире прежде с поляками, а потом со шведами. Так, он участвовал в 1658–1661 годах в переговорах, предшествовавших заключению Кардисского мира со Швецией. В это время случилась с ним служебная неприятность. В 1660 году русские послы Ордин-Нащокин с товарищи посылали из Дерпта в Москву донесение о ходе переговоров. В одном из таких донесений, писанных подьячим Котошихиным, случился пропуск: вместо «Великого Государя» было написано только «Великого», а «Государя» пропущено. За такое упущение послы получили выговор, а подьячий бит батогами; каковое обстоятельство, впрочем, не имело дурного влияния на его служебное положение. После того он был отправляем с поручениями в Ревель, а по заключении мира даже ездил гонцом в самый Стокгольм, где получил в подарок два серебряных бокала. Начальство, по-видимому, было довольно его службой, о чем свидетельствует прибавка ему денежного оклада. Но именно в это время уже сказалась нравственная шатость московского подьячего: Григорий Котошихин из-за денег стал изменять своей родине. Хотя Кадисский мир был заключен, но между обеими сторонами шли еще переговоры о разных денежных претензиях. Шведский резидент в Москве Эбере, желая знать, на какие уступки уполномочены русские послы, подкупил Котошихина, который доставил ему копию с инструкции нашим послам, за что и получил 40 рублей. Он и потом продолжал тайно сообщать резиденту нужные ему сведения.
Около того же времени семью Котошихиных постигло несчастие. Отец его Карп, поступивший в монахи, был обвинен в растрате доверенных ему монастырских денег. Взыскание их обратили на сына, у которого отняли дом и движимое имущество. Тщетно Григорий хлопотал о возвращении ему имущества и доказывал, что отец его обвинен понапрасну. Такое обстоятельство могло, конечно, поселить озлобление в душе подьячего и подготовить его к открытой измене. Во время второй польской войны Котошихин был назначен состоять для письмоводства при воеводах князе Якове Куденетовиче Черкасском с товарищи. Вскоре потом князь Черкасский за неудачные военные действия в Белоруссии был отозван и на место его назначен князь Юрий Александрович Долгорукий. Впоследствии Котошихин рассказывал, будто бы Долгорукий потребовал от него письменного доноса на князя Черкасского – доноса о том, как сей последний упустил из своих рук польского короля и едва не погубил царское войско. Тогда, будто бы не желая поступать против совести и опасаясь мщения от нового воеводы, он, то есть Котошихин, бежал в Польшу. Неизвестно, какая доля правды заключалась в этом его рассказе. Вероятнее предположить, что, кроме озлобления за отнятие дома и имущества, на измену Котошихина мог повлиять страх перед жестоким наказанием, если бы открылись его помянутые, основанные на подкупе, тайные сношения со шведским резидентом.
Это бегство произошло летом или осенью 1664 года. В одном правительственном документе находим следующую запись: «Ив прошлом 172 г. (т. е. 7172 г. сентябрьском) Гришка своровал, изменил, отъехал в Польшу».
Котошихин предложил свои изменнические услуги прежде польскому правительству, причем ссылался на свое знание московских политических распорядков, особенно хранившихся в тайне. Сначала он проживал в Литве, потом переехал в Польшу. Тут он переменил свою русскую фамилию и назвался Иваном Селицким. Но, по-видимому, польское правительство недостаточно ценило или вознаграждало Котошихина, а может быть, он опасался быть выданным при заключении мира. Как бы то ни было, в следующем году он бежал из Польши в Силезию; после некоторых скитаний сел на корабль в Любеке и приехал в Ругодив или Нарву. Здесь он также предложил шведскому правительству своими сведениями служить против России, причем ссылался на прежние свои сообщения шведскому резиденту в Москве. О пребывании Котошихина в Нарве узнал новгородский воевода князь Ромодановский и потребовал его выдачи. Ингерманландский генерал-губернатор Таубе изъявил притворное согласие на выдачу; но она не состоялась якобы потому, что Котошихин успел скрыться. В действительности Таубе тайком препроводил его в Стокгольм (1666 г.). Тут он нашел покровителя в лице государственного канцлера графа Магнуса де Ла Гарди. Королевское правительство решило воспользоваться сведениями Котошихина, зачислило его на службу в Государственный архив, назначило ему жалованье (по 300 талеров в год) и поручило составить или окончить ранее начатое им они-сание русского двора и его обычаев, вообще русских государственных учреждений и порядков, а также общественных нравов. Плодом сего поручения и было знаменитое сочинение Котошихина, получившее впоследствии такое заглавие: «О России в царствование Алексея Михайловича». Оно было своевременно переведено на шведский язык.
Вслед за окончанием сего труда автор его трагически окончил свою жизнь, имея около сорока лет от роду.
В Стокгольме Котошихин нанимал квартиру у своего приятеля и товарища по службе в Государственном архиве, русского толмача Даниила Анастасиуса, человека семейного. Приятели, однако, недолго жили в мире и согласии. Размолвка, по-видимому, произошла на почве ревности со стороны хозяина к жильцу. А так как оба они были привержены к спиртным напиткам, то однажды в пьяном виде затеяли брань и ссору, во время которой Котошихин бросился на хозяина и нанес ему смертельные раны. Убийца был предан уголовному суду и сложил на плахе свою буйную голову (осенью 1667 г.). Свою измену родине он усугубил еще тем, что перед казнью перешел в лютеранство.
Сочинение Котошихина обнаруживает в нем широкую, даровитую русскую натуру, большую наблюдательность и огромную память. Как и следовало ожидать, наглядно ознакомясь с европейскими учреждениями и культурой, он критически относится к отечественным порядкам и русскому государственному строю, а местами подвергает их даже глумлению; особенно заметно его нерасположение к боярскому сословию. Для примера укажем на его комичное изображение боярского местничества за царским столом, когда местник кричит: «Хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть» – и спустится под стол. Выше было приведено пристрастное описание заседания Боярской думы, где на вопросы царя «иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвечают» и прочее. Но вообще это сочинение представляет драгоценный материл для изучения и понимания изображаемой им эпохи. За немногими исключениями, оно дает обстоятельные сведения, подтверждаемые государственными актами и другими источниками. Самое изложение его выделяется из многочисленных письменных памятников эпохи своей ясностью и деловитостью.
Юрий Крижанич был родом сербо-хорват из области, находившейся тогда под турецким игом, сын купца. Оставшись сиротой, он попал в итальянский город Падую, где начал свое школьное образование; а продолжал его в австрийских владениях, именно в католической духовной семинарии города Загреба; откуда благодаря покровительству загребского епископа (Винковича) был отправлен в Хорватскую коллегию Вены и потом в таковую же Болоньи. Благодаря тому же покровительству Крижанич прибыл в Рим и здесь был принят в коллегию Св. Афанасия (где, как мы видели, воспитывался и старший его современник Паисий Лигарид). Тут он закончил свое богословское образование и, согласно с назначением сей коллегии, приготовил себя к миссионерской деятельности, направленной на распространение католицизма или унии среди иноверных народов. Будучи истым сознательным славянином, Юрий Крижанич с ранних лет обратил свои помыслы и ст