В 1681 году состоялся в Москве в Крестовой патриаршей палате духовный собор, которому от имени царя предложено было несколько вопросов, относившихся к разным предметам церковного благоустройства, в том числе и к расколу. Тут прежде всего царь предлагал, во-первых, увеличить число епископов с подчинением их митрополитам; а во-вторых, спрашивал, какие меры принять против «неразумных» людей, которые, оставив Святую Церковь, износят на нее страшные хулы и устраивают свои особые мольбища. Собор бил челом, чтобы великий государь был милостив к архиерейскому чину и не умалял бы его достоинства подчинением митрополитам; но вполне соглашался, что надобно умножить архиерейские кафедры. При сем он указал на те города, в которых было желательно учредить новых епископов или архиепископов, и какие пригороды для них отделить от прежних епархий. Так, для Галича, Арзамаса, Уфы, Тамбова, Воронежа, Волхова, Курска он полагал назначить епископов, а для Севска, Холмогор, Енисейска, Устюга Великого – архиепископов, Вятскую епископию повысить в арихиепископию. Умножение архиерейских кафедр, кроме церковного благоустройства вообще, должно было служить одним из средств для борьбы с расколом, который пользовался обширными глухими пространствами, лишенными архиерейского надзора, каковы лесные области на северо-востоке, степные на юге и в особенности громадная, но малолюдная Сибирская епархия, населенная народцами, «не знающими Христа». Но главным оружием в этой борьбе, по мнению собора, являлись не духовный меч, а гражданский, не проповеди и убеждения, а судебные пытки и казни. Собор просил, чтобы тех развратников и отступников, которые не послушают церковного увещания и не раскаются, государь повелел отсылать «к градскому суду», а которые раскольники на архиерейские посылки за ними «учинятся сильны» (т. е. не послушны), за теми посылать служилых людей, о чем должно быть написано в самих наказах, которые давались воеводам и приказным. Учреждение намеченных новых архиерейских кафедр было осуществлено только отчасти. Так, Иона, епископ Вятский и Великопермский, учинен архиепископом; поставлены архиепископы на Великий Устюг и Холмогоры, епископы в Тамбов и Воронеж (в последнем знаменитый и св. Митрофан). Что же касается градского суда для раскольников и посылки за ними военных команд, то эти меры вошли в полную силу. На том же соборе указано было от имени царского, что «на Москве всяких чинов люди пишут в тетрадях и на листах, и в столбцах выписки» как бы из Божественного писания и продают их у Спасских ворот и в иных местах; в тех письмах «является многая ложь, а простолюдины приемлют их за истину». Собор поэтому просил поставить особого человека от государя и особого от патриарха, чтобы они вместе надзирали за письмами, и у кого объявятся лживые, тех приводить в Патриарший приказ, а в случае непослушания на помощь сим надзирателям давать стрелецкие караулы. Также кто будет продавать богослужебные книги старой печати, у тех отбирать на Печатный двор, а им безвозмездно давать взамен исправленные книги. Но едва ли подобные меры могли справиться с раскольничьей проповедью, которая все более и более усиливалась. Встречались на все готовые ревнители; например, в том же 1681 году, в день Святого Богоявления, некий Герасим Шапочкин с Ивановской колокольни бросил «воровские письма на смущение народа».
Но между самими начальными расколоучителями недолго существовало согласие, и произошли неизбежные распри.
В далеком, глухом Пустозерске томились в земляной тюрьме протопоп Аввакум, поп Лазарь, дьякон Федор и соловецкий инок Епифаний. Несмотря на строгие предписания, они пользовались некоторой свободой, так что виделись друг с другом и со своими последователями, которые приезжали сюда со всех сторон. Благодаря подкупу, стрелецкая стража дозволяла узникам по ночам выходить окном из ямы и даже за ограду, чтобы беседовать с посетителями. Кроме личных бесед, сии расколоучители вели обширную переписку, получали письма, посылали ответы и сочиняли целые, так сказать, окружные послания к «верным». Эти ответы и послания распространялись в списках или тетрадках и с горячим интересом читались раскольничьим миром в разных его гнездах, а главным образом в Москве. Особенной плодовитостью на сем поприще отличились главный апостол раскола Аввакум, а за ним Федор.
Около пятнадцати лет продолжался этот пустозерский период в истории раскольничьей проповеди и литературы. Сначала узники хранили согласие или, точнее, послушание Аввакуму. Но скоро между ними возникли споры по поводу некоторых труднейших догматических или вероисповедных учений, а именно: о Святой Троице, о воплощении Бога Слова, о сошествии Святого Духа на апостолов, о сошествии Христа в ад, об ангелах, о душе и так далее. Повод к тому подал Аввакум, который в толкованиях на тексты священных книг слишком увлекался образностью своих представлений и выражений и впадал в ошибки. Более его сведущий в догмах и более точный в выражениях, Федор вздумал поправлять протопопа; а последний оскорблялся таким неуважением к своему авторитету со стороны духовного сына и отвечал ему не только с обычной резкостью, но и с проклятиями. Например, Аввакум в одном послании пытается толковать о трисущной Троице (по выражению Цветной Триоди иоасафовского издания) и слишком резко разделять три Ее лица. При сем сидение вознесшегося на небо Христа одесную Отца стал представлять как бы отдельно от Второго лица Святой Троицы. Федор же учил веровать в единосущную Троицу и упрекал протопопа в том, что он Ее «четвертит» и сочиняет особый четвертый престол. Или: Аввакум стал учить, что Бог Слово воплотился не существом, а благодатью. Федор обличил его заблуждение и заметил при этом: «Аз бо и в никанианах не слыхал такового зломудрия отнюдь». Аввакум в своей полемике называл Федора «худой еретичешка Федька», «окаянный» и тому подобное. Их полемические тетрадки возбуждали движение в раскольничьем мире; причем его большинство решительно становилось на сторону протопопа и посылало упреки Федору. Из узников поп Лазарь также принимал участие в этих пустозерских спорах и также склонялся более на сторону Аввакума; а Епифаний безусловно подчинялся его авторитету. Мстительный протопоп не ограничился бранными словами и письмами; он натравил на своего противника сторожей – стрельцов с их сотником. Бедный Федор подвергся побоям; в окно его тюрьмы вставили железную решетку и пресекли ему выход из нее.
Эти внутренние распри среди расколоучителей были прекращены внешней силой. За Московским собором 1681 года последовали жестокие меры против раскольников. В ту же эпоху подверглись казни и пустозерские узники. Не имеем подробных известий об их трагической судьбе. Знаем только, что в конце царствования Федора II они были всенародно сожжены в срубе на Страстной неделе.
В числе деяний помянутого собора 1681 года замечательно еще постановление о нищих. Государь предложил отделить немощных и больных, для которых архиереи по городам устроили бы особые богадельни и больницы, а для ленивых учредить рабочие дома. Собор утвердил его предложение. В Москве потом указано было царем соорудить больницу на Гранатном дворе у Никитских ворот и богадельню в Знаменском монастыре; но тех нищих, которые намеренно себя уродуют для возбуждения сострадания, велено строго наказывать и осуждать на работы.
Об усердии Федора Алексеевича к православной церкви свидетельствуют и некоторые его указы относительно инородцев. Так, служилые татарские мурзы, испомещенные в восточных областях, до того зазнались, что стали принуждать к принятию мусульманства своих крестьян, обременяя их налогами и работами. В мае 1681 года царь указал отобрать у них поместья и вотчины, населенные православными крестьянами, а взамен им пообещал поместья, населенные темниковской и кадомской мордвой; но если они примут православие, то прежние поместья за ними оставить; а равно и языческой мордве велено объявить, что та, которая крестится, получит шестилетнюю льготу от всех податей. Меры эти, однако, мало воздействовали на упорных магометан. А потому в следующем, 1682 году в Курмышском уезде велено было объявить сроком 25 февраля некрещеных татарских мурз и вообще татарских помещиков: если к сему сроку они не примут крещения, то поместья и вотчины у них будут отобраны и отданы тем, которые успеют принять православие. В то же время инородцев Восточной Сибири, каковы буряты, тунгусы и мунгалы, правительство старалось привлечь к христианству раздачей новокрещеным государева жалованья по 3 рубля и по сукну, но, по-видимому, результаты этих мер были не очень значительны.
Во всех правительственных мероприятиях того времени, касавшихся Русской церкви, несомненно, деятельное участие принимал патриарх Иоаким, как мы сказали, по всем данным человек рачительный и твердого характера. Между прочим, он постановил, чтобы по делам о духовных завещаниях, когда в приказы призываются в качестве свидетелей духовные отцы завещателей, то их можно спрашивать только о предметах, относящихся к делу, но никак не о грехах, в которых каялся завещатель, то есть чтобы тайна исповеди не была нарушена (1680 г.). Строгий характер Иоакима сказался и в вопросе о мощах княгини Анны Кашинской, супруги Михаила Тверского, замученного в Золотой Орде. Эти мощи были открыты при Алексее Михайловиче. При Федоре Алексеевиче патриарх послал двух архиереев, чтобы их освидетельствовать. Рассмотрев соборное донесение посланных и рукописное житие Анны, Иоаким нашел, что сие последнее в некоторых чертах несогласно с летописями и что известие о нетлении не подтвердилось осмотром, а потому велел гроб запечатать, отменить молебны и все дело о сих мощах отложить до большого церковного собора.
Известный Паисий Лигарид по поводу церковных нестроений в России в одном своем сочинении выразился так: «Если бы меня спросили, какие столпы церкви и государства, я бы отвечал: во-первых, училища, во-вторых, училища и, в-третьих, училища». При Алексее Михайловиче мы видели некоторые попытки в этом смысле, но довольно слабые. От его преемника, такого образованного государя, как Федор Алексеевич, ученик знаменитого Симеона Полоцкого, Россия вправе была ожидать особых забот о просвещении. К сожалению, ранняя юность и кратковременность царствования помешали им обнаружиться в достаточной мере, но о них свидетельствуют одна среднеучебная школа и один широко задуманный план высшего училища. В 1679 году с Ближнего Востока приехал в Москву греческий иеромонах Тимофей и своими рассказами об утеснениях, которые в Святой земле терпели греки от католиков, возбудил царя и патриарха учредить греческое училище при Московской типографии и надзор за ним вверить тому же Тимофею. Но около того времени в голове молодого царя уже возникла мысль об основании в Москве высшей школы наподобие Киево-Могилянской академии. Такая мысль, без сомнения, возникла не без участия бывшего питомца сей академии, а теперь близкого к Федору Симеона Полоцкого. (Его Спа