ь по новому требнику и таинство Причащения совершит на пяти просфорах с латинским (четвероконечным) крыжем.
В пятницу все-таки состоялось шествие старообрядческой толпы в Кремль; во главе их шли Никита с крестом в руках, монах Сергий с Евангелием, другой монах Савватий с иконой Страшного суда; народ сбежался посмотреть на эту небывалую процессию. Они остановились у Красного крыльца. Вызвали Хованского. Тот притворился ничего не знающим, приложился к кресту и спросил, зачем пришли честные отцы. Никита изложил ему челобитье о старой православной вере, о семи просфорах, трисоставном кресте, о том, чтобы патриарх дал ответ, зачем он гонит людей за старую веру, а соловецких монахов велел вырубить и перевешать и так далее. Хованский взял помянутую выше челобитную и понес в Верх, чтобы доложить ее государям и патриарху. Воротясь, он объявил, что государи назначили быть собору через несколько дней после своего венчания. По сему поводу Никита настаивал на семи просфорах с изображением истинного креста. Хованский посоветовал ему приготовить такие просфоры и обещал поднести их патриарху, чтобы тот служил на них литургию при обряде коронования.
25 июня совершилось торжественное коронование обоих царей в Успенском соборе со всеми обычными обрядами. Никита Пустосвят взял свои просфоры, которые по его заказу испекла некая вдовица, и понес их в Кремль. Но тут столпилось такое множество народа, что он не мог пробраться в собор и со стыдом воротился. Тем не менее московские староверы готовились к всенародному прению с патриархом и для подкрепления себя вызвали из волоколамских пустынь некоторых «отцов», то есть расколоучителей, каковы: помянутый Савватий, потом Досифей, Гавриил и прочие. Но патриарх и правительница, по-видимому, принимали свои меры, и часть стрельцов ласками, угощением и подарками отклонили от единомыслия с раскольниками. Когда выборные от Титова полку ходили по слободам и убеждали подписываться под челобитной, то к ней приложили руки только девять стрелецких приказов и десятый Пушкарский; в десяти же полках возникли споры; многие возражали, что не их дело входить в прение с патриархом и архиереями, да и сами старцы едва ли сумеют держать ответ перед собором, а, пожалуй, только нашумят и уйдут. Впрочем, и эти полки обещали, что будут стоять за православную веру и не дадут снова жечь и мучить.
3 июля к дворцу собрались выборные от всех стрелецких полков вместе с расколоучителями и толпой посадских и чернослободских. По изволению правительницы Хованский ввел их в патриаршую Крестовую палату и вызвал к ним патриарха. Тут Иоаким кротко уговаривал их не вторгаться в дела архиерейские и пытался объяснить необходимость исправления книг, которое совершилось по согласию со вселенскими патриархами. Некоторые раскольничьи отцы возражали ему и главным образом восставали против несогласного с Христовым учением гонения на старую веру, против стремления убеждать в истине троеперстия не словом, а огнем и мечом. Патриарх отвечал, что власти наказывают не за крест и молитву, а за неповиновение церкви. В этом споре из раскольников особенно отличился некий Павел Данилович, и, когда выборные подошли к патриарху под благословение, Павел отказался принять благословение не по старому обычаю. Хованский поцеловал его в голову со словами: «Не знал я тебя до сей поры!» Условились быть соборному прению через день, то есть 5 июля, в среду.
В это время на московских улицах и площадях раскольничьи отцы свободно проповедовали свое учение. Толпы мужчин и женщин собирались около них и слушали рассуждения о старой вере. Но когда православные священники и монахи пытались оправдывать троеперстие или исправление книг, то подвергались побоям. Казалось, что Москва накануне нового мятежа.
Утром 5 июля толпа староверов, отпев молебен, с Никитой во главе, с крестом, Евангелием, налоями, старыми иконами и книгами, двинулась в Кремль, сопровождаемая стрельцами и народным множеством. Раскольничьи старцы, имея постные лица и надвинутые на брови клобуки старого покроя, производили впечатление и вызывали нелестные замечания о тучности православного духовенства. Раскольничья толпа расположилась между Архангельским собором и Красным крыльцом, поставила налои, покрыла их пеленами, разложила на них книги, иконы и зажгла свечи. Патриарх, отслужив молебен в Успенском соборе, удалился в свои палаты. По его приказу к толпе вышел спасский протопоп Василий и начал читать отпечатанное накануне отречение Никиты от раскола и его покаяние, произнесенные перед собором 1667 года. Тут стрельцы бросились на Василия; но помянутый выше монах Сергий вступился и велел ему продолжать чтение. Однако за происшедшими криками ничего не было слышно. Тогда Сергий, по желанию толпы, встал на скамью и читал соловецкие тетради, заключавшие поучения о крестном знамении, о просфорах и тому подобном. Толпа, на время притихшая, казалось, с умилением, вздохами и даже со слезами слушала эти поучения. Но потом снова поднялись шум и волнение, и чтение прекратилось.
Меж тем Хованский тщетно хлопотал в Верху, чтобы Иоаким с духовенством вышел к староверам и учинил прение на площади перед народом. Софья также не соглашалась на такое требование и указывала на Грановитую палату, где она сама хотела присутствовать. Напрасно Тараруй отсоветывал ей и вообще царским особам это присутствие под опасением нового стрелецкого бунта; убежденные им, бояре также просили Софью отказаться от своего намерения. Но она не желала оставить патриарха с архиереями без поддержки светской власти и отправилась в Грановитую палату; вместе с нею пошли царица Наталья Кирилловна, царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна, окруженные боярами и выборными стрельцами. Со своей стороны раскольники, когда Хованский пригласил их войти в палату, не вдруг согласились, также опасаясь какого-либо насилия; но Хованский поклялся, что никакого зла им не сделают. Тогда раскольничьи отцы в сопровождении многих людей из народа шумной толпой вошли в палату со своими налоями и свечами.
Патриарх обратился к ним с прежними увещаниями не суемудрствовать, не вторгаться в церковные дела, повиноваться своим архиереям и не вмешиваться в исправление книг, не имея для того «грамматического разума». Тут выступил вперед Никита и воскликнул: «Не о грамматике пришли мы с тобой толковать, а о церковном догмате!» И тотчас спросил: зачем архиереи, осеняя крестом, берут его в левую руку, а свечу в правую? Ему стал отвечать Холмогорский архиепископ Афанасий. «Я не с тобой говорю, а с патриархом!» – закричал Никита и бросился на архиепископа, но выборные стрельцы его удержали. Тогда Софья, встав со своего кресла, с негодованием начала говорить о том, что Никита осмелился бить архиерея в присутствии царских особ, и напомнила ему его покаянное, клятвенное отречение от раскола. Никита сознался, что приносил покаяние под страхом казни, но что сочиненный на его челобитную Симеоном Полоцким «Жезл» не отвечает и на пятую часть сей челобитной.
Софья приказала читать ту челобитную, которую принесли теперь раскольничьи отцы. В ней, между прочим, говорилось, что еретики чернец Арсений и Никон «поколебали душою царя Алексея». Услыхав такие слова, Софья снова встала и со слезами на глазах сказала: «Если Арсений и патриарх Никон еретики, то и отец наш и брат и все мы еретики. Такой хулы мы не можем более терпеть и пойдем вон из царства». Она сделала несколько шагов в сторону. Но бояре и выборные стрельцы уговорили ее воротиться на свое место. При этом она не преминула упрекнуть стрельцов в том, что они попускают таким мужикам и невеждам приходить к царям с бунтом, против которого остается одно средство: уйти царскому семейству в другие города и возвестить о том всему народу. Стрельцы встревожились такой угрозой и клялись положить свои головы за царские величества.
Чтение челобитной продолжалось с небольшими перерывами и возражениями. Когда оно окончилось, патриарх взял Евангелие, писанное рукою святого митрополита Алексея, и соборное деяние патриарха Иеремии, заключавшее в себе Символ веры, и показал, что этот Символ в новоисправленных книгах буквально тот же. А один из священников указал старообрядцам на книгу, напечатанную при патриархе Филарете, в которой разрешалось на мясо в Великие четверг и субботу! На это Никита пробормотал: «Такие же плуты печатали, как и вы». Затем, по причине наступивших сумерек, прение было отложено, и раскольники отпущены с обещанием издать о них особый указ. Вышедши к народной толпе, они подняли два пальца и кричали: «Тако веруйте, тако творите; всех архиереев перепрехом и посрамихом!» На Лобном месте они остановились и поучали народ. Потом отправились на Яузу в Титов полк, где их встретили с колокольным звоном; в Спасской церкви, что в Чигасах, отслужили молебен и, наконец, разбрелись по своим домам.
Не давая времени разрастись старообрядческому движению, Софья приняла решительные меры. По ее требованию во дворец явились выборные от всех стрелецких полков, за исключением Титова. Правительница снова выговаривала им и спрашивала, неужели они готовы царскую семью и все Российское государство променять на шестерых чернецов и отдать на поругание святейшего патриарха и весь Освященный собор? Снова грозила покинуть Москву вместе с государями. Выборные Стремянного полка ответили, что за старую веру не будут стоять, что это дело не их, а святого патриарха и Освященного собора. За ними то же повторили и другие. Всех их угостили и одарили. Но когда они воротились в свои слободы, стрельцы упрекали их за измену и грозили побить; особенно шумели в Титовом полку. Однако многие рядовые стрельцы не устояли перед лаской и угощением из царского погреба и явно приняли сторону властей против раскольников. Тогда Софья велела схватить главных вожаков. Никите Пустосвяту отрубили голову на Красной площади, а других сослали в разные места. Но главный потакатель старообрядческого движения, князь Хованский, пока оставался во главе стрелецкого войска и пользовался его любовью, так как позволял ему всякое своеволие и не унимал стрельцов, которые продолжали приходить ко дворцу с разными наглыми требованиями. Между прочим, однажды они потребовали выдачи многих бояр на основании слуха, будто те хотели истребить все стрелецкое войско. Оказалось, что слух этот пустил один крещеный татарский князь, Матвей Одышевский, недовольный тем, что ему отпускали мало корму и мало его честили. На пытке он повинился в своей клевете. Его казнили. Были и другие случаи подобных слухов, которые поддерживали тревогу и волнения между стрельцами. Все лето 1682 года двор и столица провели в страхе от этих волнений. Открыто действовать против Хованского двор не решался: во-первых, еще недавно партия Милославских с его помощью завладела правлением; Тараруй выходил всегда окруженный толпой стрельцов, а его двор охранялся целым отрядом. Он не ограничился дерзким поведением и явной потачкой стрелецкому своеволию; пошли еще слухи о каких-то его замыслах, а именно: в качестве Гедиминова потомка он будто бы мечтает овладеть престолом с помощью стрельцов и хочет женить своего сына на одной из царевен, чтобы породнить свой род с родом Романовых. Известный заговорщик, Иван Михайлович Милославский до того боялся нового стрелецкого мятежа, что покинул столи