Таким образом, когда Стефан Потоцкий столкнулся с Хмельницким, он со своими 2000 очутился против 10 или 12 тысяч неприятелей. Но и сим не ограничилась перемена в числах. Бывшие в сухопутном отряде реестровые казаки и драгуны, набранные из украинцев, не замедлили перейти к Хмельницкому. С Потоцким остались только польские хоругви, заключавшие менее одной тысячи человек. Встреча произошла на болотистых берегах Желтых вод, левого притока Ингульца. Несмотря на малочисленность своей дружины, молодой Потоцкий и его товарищи не потеряли мужества; они окружили себя табором из возов, быстро возвели шанцы или окопы, выставили на них пушки и предприняли отчаянную оборону в надежде на выручку со стороны главного войска, куда отправили гонца с известием. Но гонец этот, перехваченный татарскими наездниками, был издали показан полякам, для того чтобы они оставили всякую надежду на помощь. Несколько дней они храбро защищались; недостаток съестных и боевых припасов заставил их склониться на переговоры. Хмельницкий предварительно потребовал выдачи пушек и заложников; Потоцкий согласился тем легче, что без пороху пушки были уже бесполезны. Переговоры, однако, кончились ничем, и сражение возобновилось. Сильно теснимые поляки вздумали начать отступление и табором двинулись через балку Княжие Байраки; но тут попали в самую неудобную местность, были окружены казаками и татарами и после отчаянной обороны частью истреблены, частью забраны в плен. В числе последних находились: сам Стефан Потоцкий, который вскоре умер от ран, комиссар казацкий Шемберг, Ян Сапега, гусарский полковник знаменитый впоследствии Стефан Чарнецкий, не менее известный потом Ян Выговский и некоторые другие представители польского и западнорусского рыцарства. Погром этот совершился приблизительно 5 мая.
Когда горсть польских жолнеров гибла в неравном бою, гетманы с главным войском беспечно стояли недалеко от Чигирина и значительную часть времени проводили в попойках и банкетах; их огромный обоз изобиловал бочками с медом и вином. Соединившиеся с ними украинские паны щеголяли друг перед другом не только роскошью своего оружия и сбруи, но также обилием всяких запасов, дорогой посуды и множеством тунеядной прислуги. Льстецы-прихлебатели старались острить насчет жалких гультяев, которых-де, по всей вероятности, передовой отряд уже разгромил и, обремененный добычей, теперь тешится ловами в степях, не спеша с посылкой известий. Однако это довольно продолжительное отсутствие известий от сына начинало беспокоить старого Потоцкого. Ходили уже какие-то тревожные слухи; но им пока не верили. Вдруг к нему прискакал гонец от Гродзицкого, коменданта Кодацкой крепости, с письмом, уведомлявшим о соединении татар с казаками, об измене речного отдела и переходе реестровых на сторону Хмельницкого; в заключение он, конечно, просил подкрепления своему гарнизону. Эти вести как громом поразили гетмана; от обычной своей надменности и самоуверенности он тотчас перешел к малодушному отчаянию за судьбу сына. Но вместо того, чтобы спешить к нему на помощь, пока еще было время и еще держалась горсть храбрых, он начал писать к королю через канцлера Оссолинского, изображая отчизну в крайней опасности от соединения орды с казачеством и умоляя спешить с посполитым рушением; иначе погибла Речь Посполитая! А затем он двинулся в обратный поход к Черкасам, и только тут настигли его немногие беглецы, спасшиеся от желтоводского погрома. Гетманы поспешно отступили далее, к середине польских владений, и в раздумье остановились на берегах Роси, около города Корсунь. Здесь они окопались, имея до 7000 хорошего войска, и ожидали на помощь к себе князя Еремию Вишневецкого с его шеститысячным отрядом.
Хмельницкий и Тугай-бей оставались три дня на месте своей желтоводской победы, приготовляясь к дальнейшему походу и устраивая свою рать, которая значительно увеличилась вновь прибывшими татарами и украинскими повстанцами. Затем они поспешили следом за отступавшими гетманами и в половине мая явились перед Корсунью. Первые нападения на укрепленный польский лагерь были встречены частой пушечной пальбой, от которой нападавшие понесли значительные потери. Польские наездники захватили в плен несколько татар и одного казака. Гетман велел их допросить под пыткой о числе неприятелей. Казак уверял, что одних украинцев пришло 15 000, а татар идут все новые и новые десятки тысяч. Легковерный и легкомысленный Потоцкий пришел в ужас при мысли, что неприятель окружит его со всех сторон, подвергнет осаде и доведет до голода; а тут еще кто-то уведомил его, что казаки хотят спустить Рось и отнять воду у поляков, для чего уже начали работы. Гетман совсем потерял голову и решил покинуть свои окопы. Напрасно товарищ его Калиновский настаивал, чтобы на следующий день дать решительную битву. Потоцкий ни за что не соглашался на такой рискованный шаг, и тем более, что следующий день приходился на понедельник. На возражения Калиновского он крикнул: «Я здесь плебан, и в моем приходе викарий должен передо мной молчать!» Войску приказано оставить тяжелые возы, а взять только легкие для табора, по известному количеству на каждую хоругвь. Во вторник ранним утром войско выступило из лагеря и двинулось в поход к Богуславу табором, устроенным в 8 отрядов с пушками, пехотой и драгунами в передних и задних рядах и с панцирной или гусарской конницей по бокам. Но двигалось оно вообще тяжело и нестройно, плохо предводительствуемое. Великий коронный гетман, страдавший подагрой, по обыкновению, ехал полупьяный в карете; а польного гетмана мало слушались; притом он не владел хорошим зрением и был близорук. На Богуслав вели две дороги, одна полями, прямая и открытая, другая лесами и холмами, окольная. И тут Потоцкий сделал самый неудачный выбор: он велел идти последней дорогой, как более защищенной от неприятелей. Среди коронного войска оставалось еще некоторое количество реестровых казаков, которым гетман продолжал доверять, несмотря на события, и даже из них были выбраны проводники для сей окольной дороги. Эти казаки уже накануне дали знать Хмельницкому о предстоящем на завтра походе и его направлении. А он не замедлил принять свои меры. Часть казацкого и татарского войска скрытно в ту же ночь поспешила занять некоторые места по сей дороге, устроить там засады, засеки, накопать рвы и насыпать валы. Казаки обратили особое внимание на так называемую Крутую Балку, которую перекопали поперек глубоким рвом с шанцами.
Как только табор вступил в лесную местность, с обеих сторон ударили на него казаки и татары, осыпая пулями и стрелами. Несколько сот остававшихся у поляков реестровых казаков и украинских драгун воспользовались первым замешательством, чтобы перейти в ряды нападающих.
Табор кое-как еще двигался и оборонялся, пока не подошел к Крутой Балке. Тут он не мог преодолеть широкого и глубокого рва. Спустившиеся в долину передние возы остановились, а задние с горы продолжали быстро на них надвигать. Произошла страшная сумятица. Казаки и татары со всех сторон принялись штурмовать этот табор и, наконец, совершенно его разорвали и разгромили. Истребление поляков было облегчено тем же сумасбродным гетманом, который строго приказал рыцарству сойти с коней и обороняться в необычном для него пешем строю. Спаслись только те, которые не послушали сего приказа, да некоторое число служителей, которые вели господских коней и воспользовались ими для бегства. Весь табор и множество пленных сделались добычей победителей. В числе последних оказались оба гетмана; из наиболее видных панов их участь разделили: каштелян черниговский Ян Одживольский, начальник артиллерии Денгоф, молодой Сенявский, Хмелецкий и так далее. По заранее сделанному условию, казаки довольствовались добычей из дорогой утвари, оружия, сбруи, всяких уборов и запасов; коней и вообще скот делили пополам с татарами; а ясырь или пленники все отданы в руки татарам и уведены невольниками в Крым, где состоятельные должны были ждать выкупу в точно определенной для каждого сумме. Корсунский погром последовал спустя около 10 дней после желтоводского.
Произошло то, чего так боялись польские гетманы и украинские паны: восстание стало быстро распространяться по У крайне. Два поражения лучшего польского войска, желтоводское и корсунское, и плен обоих гетманов произвели ошеломляющее впечатление. Когда украинский народ воочию убедился, что враг совсем не так могуществен, как до того времени казалось, тогда глубоко затаенная в народных сердцах жажда мести и свободы воспрянула с необычайной силой и скоро полилась через край; повсюду началась жестокая кровавая расправа восставшей украинской черни со шляхтой и жидовством, которые не успевали спасаться в хорошо укрепленные города и замки. В лагерь Хмельницкого стали со всех сторон стекаться убегавшие от панов холопы и записываться в казаки. Богдан, передвинувший свой обоз от Корсуня вверх по Роси, в Белую Церковь, очутился во главе многочисленного войска, которое он принялся устраивать и вооружать с помощью отбитых у поляков оружия, пушек и снарядов. Приняв титул гетмана Войска Запорожского, он, кроме бывших шести полков реестровых, стал уряжать новые полки; назначал собственной властью полковников, есаулов и сотников. Отсюда же он рассылал по Украине своих посланцев и универсалы, призывавшие русский народ соединиться и единодушно подняться против своих угнетателей, поляков и жидов, но не против короля, который будто бы сам благоприятствует казакам.
Новый казацкий гетман, очевидно, был застигнут врасплох неожиданной удачей и пока неясно сознавал свои дальнейшие цели; притом, как человек опытный и пожилой, не доверял постоянству счастья, еще менее постоянству своих хищных союзников татар и опасался вызвать на борьбу с собой все силы и средства Речи Посполитой, с которыми был знаком довольно хорошо. Поэтому неудивительными являются его дальнейшие дипломатические попытки ослабить впечатление событий в глазах польского короля и польской знати и предупредить общее против себя ополчение или «посполитое рушене». Из Белой Церкви он написал королю Владиславу почтительное послание, в котором объяснял свои действия все теми же причинами и обстоятельствами, то есть нетерпимыми притеснениями от польских панов и урядников, смиренно испрашивал у короля прощения, обещал впредь верно служить ему и умолял возвратить Войску Запорожскому его старые права и привилеи. Отсюда можно заключить, что он еще не думал порывать связь Украины с Речью Посполитой. Но это послание уже не застало короля в живых. Неукротимая сеймовая оппозиция, неудачи и огорчения последних лет очень вредно отозвались на здоровье Владислава, еще не достигшего старости. Особенно угнетающим образом подействовала на него потеря семилетнего нежно любимого сына Сигизмунда, в котором он видел своего преемника. Начало украинского мятежа, поднятого Хмельницким, немало встревожило короля. Из Вильны он, полубольной, поехал со своим двором в Варшаву; но дорогой усилившаяся болезнь задержала его в местечке Меречи, где он и скончался 10 мая, следовательно не дожив до корсунского поражения; не знаем, успел ли он получить известие о желтоводском погроме. Эта неожиданная кончина такого короля, каким был Владислав, являлась новым и едва ли не самым счастливым для Хмельницкого обстоятельством. В Польше наступила эпоха бескоролевья со всеми ее беспокойствами и неурядицами; государство в это время было наименее способно к энергичному подавлению украинского восстания.