ашню). Дьяком при них состоял Максим Лихачев. Несколько дней велись переговоры об условиях; порешили на том, чтобы ратные люди и мещане, которые не захотят служить московскому государю, были отпущены в Литву. 23 сентября государь выехал с двором из своего стана с Девичьей Горы и стал против Малаховских ворот, окруженный русскими полками. Тут совершилось повторение той сцены, которая происходила под Смоленском 19 февраля 1634 года, только в обратном смысле. Теперь польско-литовские хоругви клали перед московским царем свои знамена, их начальники ударяли челом, и затем гарнизон пошел в Литву. Впрочем, на сей раз сцена далеко не была так печальновеличественна, как прежняя, по малолюдству гарнизона и его отнюдь не столь тяжелым страданиям. Государь после того побывал в городе, но не поселился в нем, а расположил свой стан перед Малаховскими воротами, где 25 сентября происходило освящение вновь построенной тафтяной, то есть походной, церкви Воскресения Христова казанским митрополитом Корнилием. После обедни бояре, окольничие, стольники, стряпчие и дворяне приходили к государю поздравить его со Смоленском; причем подносили хлебы и соболей. В тот же день у государя в столовом шатре был пир для бояр и окольничих. В числе пирующих находился и наказной гетман Иван Золотаренко. Спустя три дня – новый царский пир, на котором угощались стольники, исполнявшие должность есаулов в государевом полку, и, кроме того, смоленская шляхта, присягнувшая на верность государю.
С конца сентября до конца октября включительно продолжались наступательные действия; между тем взяты были еще города Горки, Дубровна, Витебск. Таким образом, вся восточная часть Белоруссии до реки Березины была завоевана. Не сдавался только днепровский город Старый Быхов, который был осажден наказным гетманом Иваном Золотаренком. Но в эту первую и самую удачную для москвитян эпоху войны сам малороссийский гетман отличался бездействием. Собрав большое войско, он в июне месяце, как мы видели, стоял под Богуславом. Отсюда передвинулся к Хвастову; здесь опять остановился и не двигался далее под предлогом опасности со стороны татар; он возобновил сношения с крымским ханом и старался отвлечь его от союза с поляками. Алексей Михайлович был недоволен медлительностью Хмельницкого и торопил его походом, указывая на полки В.Б. Шереметева, которые имели своим назначением оборонять Украйну от татар. В сентябре гетман постоял немного под Бердичевом совместно с московским отрядом Андрея Васильевича Бутурлина. Отсюда он пошел в свой Чигирин, а Бутурлин в Белую Церковь (он вскоре умер). Богдан, однако, не ошибся в своих предположениях, что поляки, слабо защищавшие Белую Русь, обратят свои главные силы и свою энергию на отвоевание дорогой для них Украйны и что на помощь к ним придет крымская орда, но он напрасно давал им время не спеша собраться и приготовиться к наступлению12.
Алексей Михайлович принужден был приостановить свое наступление вглубь Великого княжества Литовского по причине моровой язвы, которая тогда страшно свирепствовала в его войсках и в его государстве. Она перешла сюда из Украйны, где явилась обычным последствием предыдущих войн, разорений и массы неубранных трупов людей и животных, заражавших воздух. 5 октября государь отправился из-под Смоленска и спустя 16 дней остановился в Вязьме, не решаясь идти в Москву, где мор был особенно силен.
Уже в июле царь послал указ Никону выехать из столицы с царским семейством, чтобы уберечь его от заразы, в Троицкий монастырь. По Смоленской дороге и по другим главным путям из Москвы устроены были заставы, чтобы не пропускать зараженных в области, и особенно под Смоленск в царское войско. В столице принимались строгие меры для охранения от поветрия дворцовых и казенных палат; в некоторых окна и двери закладывали кирпичом и замазывали глиной. В зараженные дворы ходы заваливались и приставлялась к ним стража, никого не выпускавшая. Также и подмосковные деревни, если они оказывались зараженными, то окружались засекой и крепкой стражей, которая прерывала с ними всякое сообщение. На сторожах раскладывали частые огни.
При таких обстоятельствах не замедлило обнаружиться и народное неудовольствие против властей; особенно обратилось оно на патриарха. Поводом к тому послужили его слишком крутые меры для исправления икон и церковных книг. В Москве некоторые иконописцы стали тогда подражать западной, преимущественно итальянской, живописи. После отправления царя в поход, оставшись почти полным хозяином столицы, неукротимый патриарх, между прочим, обрушился на эти новонаписанные иконы. Он посылал отбирать их у частных людей и даже у самих бояр; затем приказывал прокалывать на них глаза или соскабливать с них самый лик; после чего стрельцы по его повелению носили их по городу и грозили наказанием всякому, который будет писать по этим образцам; некоторые соскобленные образа возвращались назад для их переписания. В городе многие с недоумением взирали на такие действия патриарха и считали его иконоборцем. Когда разразилась моровая язва, естественно, пошли толки, что это гнев Божий за оскорбление икон патриархом; стали собираться враждебные ему скопища. Но в это время Никон выехал с царским семейством. Тогда усилился народный ропот против него и его доверенного старца Арсения (Грека), главного справщика на Печатном дворе, по мнению некоторых перепортившего многие книги. 25 августа толпа собралась около Успенского собора, где был у обедни князь Пронский с товарищами; она жаловалась на то, что патриарх покинул столицу в беде, а за ним разбежались и многие попы, вследствие чего православные умирают без покаяния и причастия: требовали взятия под стражу патриарха и старца Арсения. Принесли и некоторые обезображенные иконы. Бояре увещевали народ и говорили, что патриарх уехал по государеву указу. Им удалось успокоить волнение, которое, впрочем, не раз возобновлялось. Царское семейство переехало в Калязин монастырь; грамоты, присланные из Москвы царице и патриарху, пропускались через огонь. Меж тем мор усиливался. В сентябре умерли оба боярина, оберегавшие столицу, князья Пронский и Хилков. Жители гибли тысячами. Ряды с лавками были заперты; дома знатных людей, кипевшие многочисленной дворней, опустели; воры воспользовались тем и разграбили несколько дворов. Для предосторожности от злоумышленников все кремлевские ворота и решетки были заперты; оставлена одна калитка, ведущая на Боровицкий мост. Только в октябре мор начал стихать. Царское семейство из Калязина монастыря переехало в Вязьму, где остановился государь. В начале декабря царь послал в Москву счетчиков, которые должны были сосчитать умерших жителей и оставшихся в живых. Оказалось, что в главных кремлевских соборах едва по одному священнику и дьякону было налицо; а в главных монастырях оставалось иноков или инокинь где третья часть, а где и гораздо менее того; соразмерная тому произошла убыль и в других частях населения13.
Вышеприведенные записки антиохийского архидиакона Павла Алеппского дают нам возможность ближе заглянуть внутрь Московского государства, когда оно подвергалось страшным опустошениям от моровой язвы.
Несколькими днями, проведенными в Путивле, Павел воспользовался для своих наблюдений и записей. По его словам, Путивль – это обширный город, расположенный на высоком месте; дома жителей имели садики с яблонями, вишнями, сливами и грушами. А крепость его такая, что подобной путешественники не видели в земле казаков; она построена из дерева с прочными башнями, двойными стенами, бастионами и глубокими рвами, коих откосы укреплены деревом; концы мостов поднимаются на бревнах и цепях; в ней есть водоем, в который вода скрытно накачивается колесами из реки. Внутри ее есть другая крепость (кремль) еще сильнее и неодолимее, снабженная множеством больших и малых пушек, расположенных рядами один над другим. Но Боже сохрани, если какой-либо иностранец станет осматривать крепость и пушки; московиты тотчас его отправят в заточение, говоря: «Ты шпион из Турецкой земли». Так они подозрительны и так крепко охраняют свою страну. В городе 24 церкви и 4 монастыря, из коих один женский. Иконы обыкновенно закрыты серебряными окладами, чеканной работы с позолотой; иконы ветхие, древние пользуются особым почитанием. Колокольни круглые и восьмиугольные с приподнятым узким и высоким верхом, тогда как в земле малороссийских казаков они широкие и круглые, наподобие восточных. Верхняя одежда священников и дьяконов из черного или коричневого сукна со стеклянными или серебряными пуговицами, с петлями из крученого шелка и с отложным воротником; на голове они носят высокие суконные колпаки. Так же одеваются их жены, в отличие от мирских женщин. Одежды последних архидиакон имел случай наблюдать во время обедни в Спасо-Преображенском храме. Кругом него шла галерея; тут стояли жены важнейших чиновников вместе с супругой воеводы, в роскошных платьях с дорогим собольим мехом, в темно-розовых суконных верхних одеждах, унизанных жемчугом, в красных колпаках, шитых золотом и жемчугом и опушенных черным мехом. При них было много служанок из пленных татарок, что ясно было видно по их широким лицам и узким глазам. Благодаря ничтожной цене, за которую можно было купить пленных татарских мальчиков и девочек, у московских вельмож обыкновенно встречалось их по нескольку десятков среди дворни. Прежде татары брали в плен многих русских; теперь же, когда пограничная линия сильно укреплена, наоборот, московские войска, охраняющие южную границу, нередко нападают на татар и многих берут в плен, а потом продают за какой-нибудь десяток золотых. Покупатель пленных рабов немедленно их крестит и дает им русские имена, и это против воли. Крещеные татары и татарки потом отличаются замечательной набожностью и усердием к православной вере; обыкновенно женят их между собой.
Ссылаясь на рассказы местных монахов, Павел говорит, что в Путивле в дни Михаила Федоровича воеводами были притеснители, обидчики и взяточники, потому что царь был милосерд и скуп на пролитие крови; но сын его, Алексей, воцарившись, казнил этих неправедных правителей, ибо он весьма грозен; а воеводой сюда он прислал Никиту (Зюзина), который принадлежал к патриаршим боярам. Антиохийский патриарх и его свита посетили тут Молчанский монастырь, где находилась могила некоего митрополита Иеремии родом из Алеппо, приехавшего в Россию за милостыней и скончавшегося в Путивле по причине долгого здесь задержания и притеснений от корыстолюбивого воеводы. Этот монастырь возвышался на окраине города, на холме. Поднявшись наверх, на галерею, путешественники любовались оттуда видом на окрестности и смотрели, как городское стадо переходило вброд реку. Поутру пастухи сзывали его звуками рожка и выгоняли в поле по ту сторону реки, а теперь гнали обратно в город. От Путивля до Москвы рогатый скот меньше ростом, чем в Малороссии; а пастухи пасут вместе коров, баранов, козлов, свиней и лошадей; тогда как у казаков каждый пастух пасет одну породу.