на и возрастающее доверие к нему царя вызывали зависть и недоброжелательство со стороны других воевод. Нащокин, выставляя на вид свою усердную службу, не раз жалуется Алексею Михайловичу на интриги завистников, особенно на псковского воеводу Ивана Андреевича Хованского. Он называет псковичей «искони шатким народом» и, между прочим, сетует на распространяемые из Пскова слухи о враждебных намерениях польского короля, каковые слухи удержали псковских воевод от похода на шведов; последних допустили разорить печерские и гдовские посады; а после, когда пришел Гонсевский в Лифляндию и потеснил шведов до самой Перновы, тогда эти слухи оказались ложными.
Гонсевский (и в. литовский гетман Сапега), продолжая льстить, тем не менее отказывался принести присягу на подданство царю как великому князю Литовскому, и это обстоятельство Нащокин со слов самого Гонсевского оправдывает тем, что польный гетман хотел послужить государю на предстоявшем Варшавском сейме (по делу об избрании на польский престол), в котором он не мог бы участвовать, если бы уже дал присягу на московское подданство. (На этот Варшавский сейм Нащокин послал с Гонсевским собственного сына Воина в качестве московского агента.) Мало того, несмотря на прошлую неудачу, он, конечно, под влиянием того же Гонсевского, пытается побудить царя к новому походу на Ригу в соединении с поляками и сообщает, будто мещане рижские ждут только прихода большого царского войска, чтобы сдать ему город. Разумеется, в сущности, поляки надеялись с помощью Москвы отвоевать назад Ригу со всей Ливонией. А между тем, по донесениям псковских воевод, которым подчинен был полузавоеванный Юрьевский уезд, раздраженная своим разорением и грабительствами московских ратных людей, местная чухна изменяла русским и подводила на них неприятельские партии, так что эти партии прекращали сообщение Пскова с Юрьевом. Мещане юрьевские тоже колебались в верности, тайно давали вести шведам, и многие юрьевцы убегали в шведские отряды. Жалобы Нащокина на таких знатных людей, как псковский воевода князь Хованский, по-видимому, не имели успеха; но другие, менее значительные люди, не желавшие подчиняться неродовитому Нащокину, подвергались суровым взысканиям. Например, тот же Гонсевский написал Нащокину, что воевода борисоглебский (динабургский) Федор Баскаков приказывает насильно, именем царским, выводить в свой город мещан из соседних литовских мест; слух о чем может-де отвратить и дальних жителей от подданства царю. На убеждения и отписки Нащокина Баскаков отвечал дерзко и ставил их ни во что. Афанасий Лаврентьевич в феврале 1658 года послал в приказ Тайных дел жалобу на ослушание Баскакова государеву указу; а в марте капитан Захаров из Царевиче-Дмитриева ездил в Борисоглебск и, по государеву повелению, чинил Баскакову наказание: «за ослушанье бил батоги в съезжей избе при многих начальных людях солдатского строю». В апреле свое расположение и доверие к Ордин-Нащокину царь выразил пожалованием его в думные дворяне, каковое пожалование сопровождалось милостивой царской грамотой (рескриптом), которая хвалит его за многие службы, радение великому государю, за «исполнение заповедей Божьих и смелое стояние против городов Свейского короля»16.
В то время как молодой московский царь увлекался обманчивым призраком ненужной ему польской короны и несвоевременной войной со шведами, отношения с малороссийским казачеством и его гетманом начали заметно портиться и усложняться. После радужных надежд, возбужденных подданством Украйны под высокую царскую руку, при более близком взаимном знакомстве с обеих сторон началось постепенное разочарование, возникли разные столкновения и недоразумения. Казацкая старшина, по воспитанию и привычкам примыкавшая к западнорусской шляхте и вместе с ней проникнутая влиянием польской культуры, находила москвитян и даже их высший или боярский и дворянский слой слишком грубым и невежественным; а московские люди со своей стороны скоро стали замечать непостоянство, шатость украинского населения и своекорыстные побуждения казацкой старшины. Неудовольствия возникали по преимуществу на почве материальных, имущественных столкновений. Как из Украйны казаки и посполитые люди от притеснений властей и землевладельцев уходили толпами в московские пределы и населяли там целые слободы, так, наоборот, из ближних московских уездов многие крестьяне и холопы (хотя сравнительно с украинцами все-таки в гораздо меньшем числе), избегая крепостного состояния, убегали на Украйну и селились там, а некоторые приписывались к казацкому сословию. Помещики, конечно, подают царю умильные челобитные, жалуясь на свои от того разорения и невозможность исправно отбывать царскую службу; а царь приказывает беглых разыскивать по черкасским городам и селам и возвращать помещикам; но местные власти их нередко скрывали или просто не выдавали; отсюда пошли жалобы и неудовольствия. Но что наиболее возбуждало неприязнь, это взаимные драки и грабежи военных людей той и другой стороны. Особенно часты были они в Белоруссии, которую наряду с московскими войсками занимали и казацкие отряды; и те и другие не только грабили и разоряли местных обывателей или шляхтичей-землевладельцев и их крестьян, но и грабили друг друга. После ее завоевания Алексеем Михайловичем здесь стали даже формироваться и селиться новые казацкие полки.
Видим нередкие жалобы и казаков, и местных жителей на московских ратных людей, которые, будучи посланы воеводами в уезды для собирания съестных припасов (стацей), предавались грабежу скота, платья, хлеба и всякого имущества у обывателей. Но и казаки, в свою очередь, проявляли еще более хищные инстинкты: они иногда целыми шайками рыскали по уездам для грабежа местных жителей и даже москвитян там, где встречали их в меньшем числе. Многие белорусские крестьяне записывались в казаки и потом грабили своих же земляков. Особенно свирепствовали казаки чаусского полку Ивана Нечая, который сменил в Белоруссии наказного гетмана Золотаренка и стал именовать себя полковником Белорусским. По жалобе московских воевод царь велел произвести строгое расследование, и гетман Хмельницкий послал для того в Белоруссию киевского полковника Антона Ждановича. Последний нашел жалобы отчасти справедливыми и некоторых казаков присудил или к повешению, или к наказанию киями, но самого Нечая оправдал на том основании, будто бы грабежи, поджоги и убийства делались казаками без его ведома и вопреки его запрещениям (1656 г.). Затем из Москвы отправлен был в Белоруссию стольник Леонтьев для разбора жалобы казацких сотен на грабежи, убийства и насилия, которые они терпели от воевод Могилевского и Мстиславского (князей И.Б. Репнина и Дашкова). Но розыск этот, по-видимому, не привел ни к каким существенным последствиям или мерам, так что московско-украинские отношения не улучшались и готовы были обостриться еще более.
Важнее всего было то обстоятельство, что сам казацкий батько, старый гетман, показывал явное неудовольствие против перемены в московско-польских отношениях и стал вести собственную политику.
С огорчением узнал он о начале войны москвитян со шведами, о прекращении первыми военных действий против поляков и о виленском съезде уполномоченных. Он отправил было также своих комиссаров для участия в этом съезде; но они не были к тому допущены и, воротясь к гетману, припадая к его ногам, со слезами на глазах рассказывали ему о своей неудаче; передавали ему и речи ляхов, которые под видом тайны сообщили им, будто московские комиссары уговорились с польскими возобновить Поляновский договор и, следовательно, вновь отдать полякам Малую Русь. Хмельницкий сильно вспылил и стал говорить, что он отступит от христианского царя и поддастся басурманскому. Созванные им на совет полковники едва могли его успокоить, выражая свое недоверие к речам коварных ляхов. Алексей Михайлович уведомил гетмана о перемирии с поляками и постановлениях виленской комиссии. На это уведомление гетман в декабре 1656 года отправил ответ почтительный, но исполненный сомнений. Он ссылался на известные неправды ляхов, предсказывал, что они договора своего относительно выбора в короли не исполнят и, конечно, как всегда, будут отлагать это дело от одного сейма до другого. В доказательство их коварства сообщал, что они во время самих виленских переговоров послали к цесарю с предложением короны его родному брату, а прежде того предлагали ту же корону Ракочи. Хмельницкий лучше знал польские политические приемы и обстоятельства и был прав в своих опасениях и предсказаниях. Напрасно Алексей Михайлович пытался ввести его в свои виды и помирить с поляками; ошибка была сделана непоправимая: Виленским договором и перемирием московское правительство поляков к себе не привлекло, а казаков в значительной мере оттолкнуло и охладило.
В Москве стали получаться из Украйны известия о том, что гетман, вопреки статьям о подданстве, принимает послов от соседних владетелей, заключает с ними трактаты и вообще ведет самостоятельную политику, хотя по наружности остается как бы верен царю и пишет ему почтительнейшие грамоты. Меж тем Хмельницкий продолжал дружить со шведским королем и заключал оборонительные союзы с Ракочи Седмиградским, господарями Молдавским и Валахским, а также вел переговоры с ханом Крымским. С Карлом X и Ракочи он даже переговаривался о разделе Польши, выговаривая себе владетельное вассальное положение в Малой России вроде курфюрста Браденбургского или герцога Курляндского. Великую Польшу и Западную Пруссию они назначали шведскому королю, а Малую Польшу, Мазовию, Литву и Галицию – Ракочи. На основании такого договора Хмельницкий в начале 1657 года отправил последнему на помощь против поляков отряд войска под начальством помянутого полковника Антона Ждановича. Таким образом, выходило вопиющее противоречие: московский царь воевал со шведами и мирился с поляками, а его подданный, казацкий гетман, наоборот, продолжал воевать с поляками и находился в союзе со шведами. Но в Москве понимали, что, имея на шее внешнюю войну, нельзя круто обойтись с таким непослушным подданным, у которого в распоряжении находилось 60 000 испытанной боевой силы, и потому относились к нему осторожно. Царь посылает гетману жалованье и мягко спрашивает его о причинах его поведения. Гетман по-прежнему ссылается на польское коварство и в доказательство извещает, что от Яна Казимира приезжал к нему волынский каштелян Веневский и уговаривал перейти на сторону короля, причем уверял, что Виленский договор о выборе царя никогда не будет исполнен; с этим предложением приезжал к нему и посланник от цесаря. Умалчивая о том, что отвечал польскому королю очень любезным письмом, Хмельницкий в апреле через своего посланца Коробку уведомляет государя о новом коварстве ляхов: по известию, полученному от молдавского господаря, они готовятся ударить на Украйну в союзе с цесарем, турецким султаном и крымским ханом. Султану ляхи обещали за то отдать соседнюю с Молдавией часть Украйны до Каменца-Подольского включительно. Вместе с сим уведомлением гетман просил милости царской для своего шестнадцатилетнего сына Юрия, которого, с согласия полковников, назначил своим преемником на гетманстве.