вольно резкое различие в культуре. Воспитанная в коллегиях и школах, устроенных на польский образец, в значительной степени усвоившая себе польско-шляхетские нравы и польскую общественность, западнорусская шляхта чувствовала себя несравненно ближе к польской шляхте, чем к московским дворянам и детям боярским, и стала смотреть вообще на москвитян как на людей грубых и невежественных, с которыми у нее не было ничего общего, кроме религии. Но религиозный интерес в это время, очевидно, уже отступил на второй план в глазах значного казачества. А казацкая войсковая старшина большей частью составлялась из людей или принадлежавших по происхождению к шляхетскому сословию, или старавшихся примкнуть к тому же привилегированному сословию, вообще из людей, получивших более или менее польское воспитание и проникнутых шляхетским мировоззрением. Нобилитация или королевское утверждение в правах сего сословия для многих составляло предмет вожделений. Старшина казацкая и вообще значное казачество явно стали стремиться к тому, чтобы выделиться в высшее господствующее сословие и заменить собой для народа только что изгнанных польских панов и шляхту.
Семья Выговских, принадлежавшая к русским обывателям на Волыни, по своему воспитанию, привычкам и родственным связям была сродни польской шляхте, и естественно, ее симпатии оказались теперь на стороне аристократической шляхетской Польши, а не самодержавной демократической Москвы. Гетман Иван Выговский, его отец Евстафий, братья Данило и Константин и шурин Павел Тетеря, таким образом, стали во главе польской партии на У крайне. К той же партии примыкали и часть высшего малорусского духовенства, имея в своей главе митрополита Дионисия Балабана, вышедшего из шляхетского сословия подобно некоторым другим членам сего духовенства. Зато простое казачество, мещанство и крестьянство не разделяли польских симпатий своего значного люда, от которого терпели угнетение. Они ясно видели его стремление выделиться в украинскую шляхту и закрепостить себе простой народ; поэтому держались Москвы, предпочитая ее строгий самодержавный строй польско-шляхетской распущенности и отсутствию всякой управы. К Москве склонялось и Запорожье, враждебное всяким шляхетским стремлениям. На стороне московских симпатий находилось также белое и вообще низшее украинское духовенство. Впрочем, в самом населении заметно было раздвоение: правая сторона Днепра, более пропитанная польскими элементами и преданиями, склонялась к Польше, а левая – к Москве. На этой-то левой стороне не замедлила явиться деятельная оппозиция, замыслам польской партии, имея во главе полтавского полковника Пушкаря. Вот почему Выговский еще не спешил обнаруживать свою измену: ему нужно было прежде сломить эту оппозицию.
В то самое время, когда происходила Переяславская рада, Пушкарь пытался предупреждать московское правительство об изменнических замыслах Выговского и настаивал на том, что эта рада не настоящая, что Выговский выбран только своими сторонниками, что надо созвать большую войсковую и полевую раду при достаточном количестве черни, то есть простых казаков и запорожцев, и на этой раде выбрать гетмана. Но таким изветам не давали или не хотели дать веры, благодаря искусным проискам самого Выговского и его сторонников. Изветы шли не прямо к царю, а при посредстве путивльского воеводы боярина Никиты Алексеевича Зюзина и царского уполномоченного Богдана Матвеевича Хитрово; оба эти лица держали сторону Выговского, по-видимому задаренные им или привлеченные ласкательствами и тому подобными средствами. Зюзин даже прямо находился с ним в дружеских отношениях. Этот боярин, впрочем, в январе 1658 года был сменен на воеводстве в Путивле стольником Григорием Алексеевичем Зюзиным (вероятно, его же братом), который стал более осторожно относиться к Выговскому. Уже в январе еще до Переяславской рады началось первое междоусобие на Украйне при московском владычестве. Когда Выговский попытался склонить Пушкаря к примирению и отправил к нему своего посланца, тот велел заковать сего последнего в кандалы и посадить под стражу. Тогда Выговский отправил на Пушкаря часть своей казацко-сербской гвардии, около полутора тысяч человек. Полтавский полковник с запорожцами напал на этот отряд и разгромил его; потом он прогнал из Миргорода полковника Лесницкого, подручника Выговского, а миргородским полковником был сделан некий Довгаль. Тщетно новый митрополит Дионисий Балабан посылал Пушкарю увещательную грамоту и грозил церковным проклятием, если он не смирится. Пушкарь отвечал ему, что пусть он проклинает изменников, а не тех, которые верно служат его царскому величеству, и звал гетмана в Москву для оправдания перед самим царем. Гетман отклонил эту поездку под предлогом опасности покидать Украйну при ее смутном состоянии и послал в Москву Григория Лесницкого, который от имени полковников всего Войска Запорожского бил челом государю, чтобы Пушкарю особым царским указом велено быть в послушании у гетмана. При этом он коварно просил сделать перепись казакам и утвердил 60 000 реестровых, а всех гультяев исключить из войска; мало того, от имени гетмана и войска высказывал полное удовольствие по поводу намерения государя прислать своих воевод и ратных людей в более значительные города Украйны: тогда-де прекратятся всякие бунты.
Но и Пушкарь со своей стороны вошел в непосредственные сношения с московским правительством, и посланец его Искра доносил о тайных сношениях гетмана с Ракочи, поляками и ордой. Однако в Москве не хотели ссориться с Выговским, и Пушкарю была отправлена царская грамота с приказом жить с гетманом «в совете, любви и послушании».
Такая же грамота была послана на Запорожье. Но слухи и донесения о замышляемой гетманом измене все усиливались. Подобные донесения стали приходить также из Киева от воеводы Андрея Бутурлина. Пришли известия о том, что несколько тысяч крымцев с Карачбеем уже явились на помощь Выговскому против Пушкаря. Из Москвы послали с Иваном Опухтиным приказ гетману, чтобы он не смел идти сам на полтавского полковника, а ждал бы царских воевод. Но Выговский не послушал приказа и в начале мая выступил из Чигирина. Под Голтвой на полдороге к Полтаве в обоз гетманский прибыл новый посланец из Москвы стольник Петр Скуратов, а в Полтаву к Пушкарю – стольник Алфимов с царской грамотой, убеждавшей не начинать междоусобия. Но Выговский не хотел ничего слушать и продолжал поход. Левобережное казачество разделилось на две стороны: одна стала за Пушкаря, другая за гетмана. Так миргородцы сместили у себя новопоставленного полковника Довгаля; в Голтве казаки испугались угрозы Выговского на возвратном пути сжечь их город и перебить их жителей и пристали к его полкам; Лубны заперли дорогу отрядам, шедшим на соединение с гетманом; они пробились силой. Московское правительство своими грамотами и запрещениями немало ослабило сторону Пушкаря и усилило Выговского. Видя приближение гетмана с многочисленными полками и крымскими татарами, Пушкарь и Барабаш попытались войти с ним в переговоры и запросили мира, ссылаясь на государеву волю. Выговский подошел близко к Полтаве и расположился лагерем. Туг новый царский посланец Василий Петрович Кикин начал с большим усердием хлопотать о примирении; уже Выговский присягнул на том, что не будет мстить Пушкарю, а последний собирался ехать к гетману в обоз; но запорожцы и полтавские казаки не пустили его, справедливо не доверяя клятвам Выговского. Мало того, в ночь на 1 июня Пушкарь, Барабаш и Довгаль внезапно напали на гетманский обоз и разгромили его, захватив пушки и гетманское добро. Выговский спасся в татарский стан, а поутру с татарами ударил на противников и разбил их. Пушкарь был убит. Полтава, сдавшаяся на милость победителя, была разграблена и опустошена татарами. Эта победа, казалось, окончательно укрепила булаву за Выговским; довольный и самоуверенный, возвращался он в гетманскую резиденцию18.
Но там его встретило неприятное известие о прибытии московских воевод в украинские города.
Московское правительство исполнило важную меру, задуманную для более действительного закрепления за собой Малой России. На место стольника Андрея Васильевича Бутурлина оно поставило киевским воеводой знатного боярина Василия Борисовича Шереметева, обладавшего твердым характером и военными талантами, но, к сожалению, несколько гордого и самонадеянного; в товарищи ему даны два стольника, князь Барятинский и Чадаев, и дьякон Постников. Свиту его составляли по нескольку человек от стряпчих, дворян и жильцов; его сопровождал приказ московских стрельцов, два полка драгун, полк гусар, так что с прежде бывшими в Киеве ратными людьми у него числилось более 6000 человек московского отборного по тому времени войска. Вместе с тем назначены были воеводы в следующие шесть украинских городов: Белую Церковь, Корсунь, Нежин, Чернигов, Полтаву и Миргород; но все они должны были находиться в подчинении у главного, то есть киевского, воеводы; таким образом, установлялось их единство, и киевский воевода представлял собой род царского наместника в Малороссии; чем, конечно, немало ограничивалась гетманская самостоятельность. Неприятность умножалась еще гордым поведением Шереметева, который, прибыв 17 июня в Киев, тотчас послал звать к себе гетмана «для государевых дел». Выговский уже был оскорблен тем, что никто из прибывших воевод не явился к нему на поклон, а все прямо ехали в назначенные им города. Гетман не поехал на зов, отговариваясь какими-то вестями об угрожавшем вторжении турок. В то же время он отправил в Москву жалобу на поведение Шереметева, который начал распоряжаться, не советуясь с гетманом. Кроме Шереметева, он жаловался и на другого московского воеводу, ставшего с войсками на юго-восточных пределах Украйны, именно окольничего князя Григория Григорьевича Ромодановского, человека сурового, исполненного воинским пылом. Польские агенты пользовались раздражением Выговского и рассылали по Украйне «прелестные листы», уверявшие, что Шереметев и Ромодановский собираются напасть на гетмана и на все Войско Запорожское. Напрасно из Москвы слали новые грамоты, пытавшиеся успокоить Выговского и уверявшие, что воеводы посланы по собственному челобитью гетмана на помощь ему против мятежников и своевольников. Польская интрига превозмогла, и Выговский начал враждебные действия против московских воевод.