Гетман универсалами стал звать к себе в Чигирин казацких полковников с их полками, звал татарскую орду и поляков. В половине августа 1658 года прибыли под Киев 20 000 казаков и татар, чтобы прежде всего выбить отсюда московский гарнизон. Ими начальствовал брат гетмана Данило Выговский. Он повел приступ к городу со стороны Лыбеди у Золотых ворот, а киевский полковник Павел Яненко ударил с другой стороны. Но мужественный воевода Василий Борисович Шереметев уже знал о намерениях изменников и приготовился их встретить. На обеих сторонах приступы были отбиты. На следующее утро товарищи Шереметева, Барятинский и Чадаев, сделали большую вылазку и так разгромили табор Выговского, что он сам едва успел убежать с немногими людьми и уплыл в лодке вниз по Днепру. Потом те же воеводы обратились на Яненка, расположившегося обозом на горе Щековице, и после упорного боя взяли его обоз со всеми пушками и знаменами. Взятые в плен казаки сознавались, что их насильно пригнали под Киев, и только угрозами старшина заставляла их идти в бой на государевых людей. Шереметев внял их просьбам, простил их и распустил по домам, рассчитывая на то, что они будут отговаривать свою братью от послушания гетману Выговскому. Но последний продолжал начатое дело измены. Около того времени случай или, скорее, неосторожность белгородского воеводы князя Ромодановского отдала в его руки Пушкарева товарища, запорожского кошевого Барабаша. Ромодановский отправил его в Киев к Шереметеву под прикрытием 200 детей боярских и драгун.
Но под местечком Гоголевым один из семьи Выговских окружил их с 1000 казаков, ограбил донага и, перевязав, отослал к гетману. Вскоре потом высланный из Киева Шереметевым 2000-й отряд с князем Юрием Барятинским под Васильковом столкнулся с полковниками браславским Иваном Сербиным, овруцким Василием Выговским (дядей гетмана) и татарским мурзой Максырем, побил их и взял в плен Ивана Сербина и В. Выговского. Но сделать больше киевский воевода не мог по недостатку ратных людей; напрасно писал он в Москву и просил о немедленной присылке новых войск, так как чернь и казаки не пристают к нему только потому, что видят малочисленность его войска и ждут, когда придут большие полки.
В это время гетман уже формальным договором попытался возвратить Малороссию под польское владычество. Такой договор Выговский от имени всего Войска Запорожского заключил 6 сентября с польскими комиссарами Станиславом Веневским и Казимиром Евлашевским, каштелянами волынским и смоленским. Главные пункты сего договора были следующие: Греческая и Римская церкви пользуются равными правами и в Короне, и в Литве; причем митрополит Киевский и пять православных архиереев получают место в сенате; сенаторы могут быть выбираемы и из русских знатных людей. Число Запорожского Войска определяется в 60 000; гетман украинский в то же время есть киевский воевода и сенатор, а Чигиринский повет остается при его булаве; он имеет право бить монету для жалованья войску и устроить свои суды и трибунал. В Киевском воеводстве все уряды раздаются только православной шляхте, а в Брацлавском и Черниговском они чередуются с католической. В Киеве дозволяется учредить другую академию на правах уже существующей; вольно учреждать коллегии, школы и друкарни, заниматься науками и печатать всякие книги. Податей для польского правительства не полагается; а коронные войска только в случаях необходимости могут быть на У крайне, и тогда они состоят под начальством украинского гетмана. Все случившееся со времени бунта Хмельницкого предается забвению, и бывшим его сторонникам возвращаются отобранные имения. Король дает нобилитацию казакам по представлению гетмана. Казалось бы, подобные статьи были очень выгодны для малорусского народа; мало того, по смыслу договора Украйна как бы выделялась в особое Русское великое княжество, которое наряду с Короной и Литвой составляло теперь третью часть Речи Посполитой, соединясь с ними как люди вольные с вольными, равные с равными. Но все эти выгодные статьи, в сущности, являлись со стороны поляков наглым обманом, вынужденным обстоятельствами. Умные, опытные из малоруссов хорошо это понимали и, конечно, прежде всего и менее всего верили в равноправность православной церкви с латинской в Речи Посполитой.
Таким неверующим элементом оказалось по преимуществу русское духовенство. Хотя шляхетская часть высшей украинской иерархии и продолжала держать сторону поляков и сам митрополит Дионисий Балабан уже в начале движения Выговского покинул Киев и удалился в Чигирин к гетману, однако другая часть иерархов и черного духовенства осталась верна московскому правительству; в числе ее находились Лазарь Баранович, епископ Черниговский, и Иннокентий Гизель, архимандрит Киево-Печерской лавры. А затем к Москве было привержено почти все белое духовенство, которое по своим интересам и чувствам стояло ближе к простому казачеству и черному народу. Из среды сего духовенства особенно выдвинулся своей преданностью и услугами московскому правительству нежинский протопоп Максим Филимонович. Например, когда окрестная Киеву область наводнилась казацкими и татарскими отрядами мятежника Выговского и сношения боярина Шереметева с Москвой и с другими воеводами до крайности затруднились, протопоп Максим учредил нечто вроде тайной почты: племянник его приезжал в Киев под предлогом собственных надобностей, сообщал Шереметеву о положении дел, получал от него донесения и отписки, которые отвозил в Путивль воеводе князю Долгорукому или в Белгород князю Ромодановскому; а от них эти донесения шли в Москву.
В конце октября с братом Данилом соединился сам гетман, и они вместе приступили к Киевской государевой крепости, имея у себя многие казацкие полки и татарскую вспомогательную орду. «Хотя бы у меня всех людей побили, а, не взяв Киева, не отступлю», – похвалялся Выговский. У Шереметева под рукой набралось около семи с половиной тысяч ратных людей против 50-тысячного неприятельского ополчения. Однако и на сей раз приступы были блистательно отбиты. После того гетман послал звать Шереметева на свидание. Они съехались за городом, и тут Выговский со слезами говорил, что он поднял оружие на царских воевод вследствие коварных изветов и писем каких-то изменников, которые старались поссорить его с Москвой, но что впредь он с государевыми ратными людьми биться не будет, а останется в подданстве великого государя; даже обещал приехать в Киев и принести новую присягу. После того он отступил и возвратился в Чигирин; но, конечно, и не подумал приехать в Киев для новой присяги, отозвавшись болезнью, а прислал вместо себя некоторых членов войсковой старшины. Любопытна эта постоянная и наглая ложь Выговского, уже заключившего формальный договор с поляками о своем подданстве Речи Посполитой. Очевидно, он вполне усвоил себе те приемы и способы, при помощи которых его знаменитый учитель Богдан Хмельницкий вел борьбу с Польшей. Только Выговский применил их к борьбе с Москвой. Он также постоянно призывает на помощь крымскую орду и отдает ей на разграбление и пленение селений и целые города. Ведя открытую борьбу с московским воеводами, он также продолжает уверять московское правительство в своем верноподданстве, принимать его посланцев и отправлять своих; а поведение свое объясняет главным образом обидами, которые будто бы причиняли ему присланные из Москвы воеводы, и преимущественно Шереметев. И все это он точно так же делает в ожидании более действительной помощи, то есть тянет переговоры, хитрит и лицемерит, ожидая прихода польских войск. Еще более любопытно то обстоятельство, что московское правительство, несмотря на явные измену и мятеж Выговского, не прерывает с ним обычных сношений и продолжает отправлять к нему своих посланцев для всякого рода переговоров. А патриарх Никон летом того же 1658 года, во время междоусобия Выговского с Пушкарем, через Загоровского, игумена лубенского Мгарского монастыря, приезжавшего в Москву, посылает гетману свое благословение и приказывает узнать, чем гетман недоволен. Но Загоровский оказался сторонником Выговского и старался в Москве оправдывать его поведение. Московское правительство долго не могло разобраться в совершавшейся путанице и распознать истинные чувства и отношения малороссийских деятелей, получая противоречивые известия и донесения. Но в то время, когда ясно обнаружилась измена Выговского, оно все еще медлит приступить к решительным против него действиям: с одной стороны, самое подданство Малороссии, столь еще недавнее, условное и неукрепившееся, замечаемые непостоянство и шатость умов в населении, малое еще знакомство с ее бытовыми условиями и народным характером, конечно, заставляли действовать осторожно, не спеша и затрудняли принятие решительных мер, а с другой – такая мера, как посылка больших войск, была не легко осуществима и потому, что военные силы московские в это время были разбросаны. Они занимали значительную часть новозавоеванного Великого княжества Литовского, а также расположены были на пограничье со Швецией, с которой еще не было заключено перемирие.
А перемирие с поляками уже было нарушено.
Несчастная и упорная надежда добиться избрания на польский престол долго не покидала Алексея Михайловича; а поляки ловко поддерживали ее, стараясь выиграть время для окончания своей войны со шведами. При царском дворе совсем упускали из виду первостепенной важности вероисповедный вопрос и воображали, что можно занять польский престол, не переходя в католичество. А затем верили коварным уверениям литовских сановников, будто все Великое княжество Литовское отступит от Короны и перейдет в московское подданство, если сейм не утвердит выбора Алексея в короли. Весной 1657 года по обоюдному согласию назначен был вторичный съезд в Вильне уполномоченных обеих сторон. Сюда из Москвы был отправлен тот же боярин князь Н.И. Одоевский; в товарищи ему на сей раз даны бояре П.В. Шереметев и князь Ф.Ф. Волконский и двое дьяков, думный Алмаз Иванов и Иван Патрикеев. Для обереганья послов отряжен боярин Юрий Алексеевич Долгоруков с полком ратных людей. Прибыв в Вильну в 20-х числах июня, послы не нашли там польских комиссаров; в ожидании их они вступили в переговоры с великим литовским гетманом Павлом Сапегой. Он вместе со своим товарищем Гонсевским главным образом и манили доселе московское правительство готовностью на подданство ему со стороны Великого княжества Литовского. Теперь же Сапега на вопросы русских послов стал отвечать в ином тоне; говорил, что он от Короны не отступит; что при живом государе искать другого – «то дело великое и страшное». Меж тем польское правительство вело тайные переговоры с Выговским и ввиду его измены оттягивало Виленский съезд. Не дождавшись комиссаров, московское посольство 16 августа выехало из Вильны в Москву. Но тут пришло известие о скором прибытии польских уполномоченных. По приказу из Москвы Одоевский с товарищи воротился в Вильну, и съезд открылся 16 сентября. Но к этому времени с Выговским был уже заключен Гадячский договор, и, естественно, поляки на съезде, вместо окончательного договора об избрании царя, стали снимать с себя маску и предъявлять невозможные условия; например, они требовали не только очищения литовских городов, но и восстановления границ на основании Поляновского договора. А между тем оба гетмана, Сапега и Гонсевский, начали со своими полками движение к Вильне; были уже случаи нападения на русские отряды. Наконец, наши уполномоченные 19 октября прервали переговоры и выехали из Вильны, предоставив князю Долгорукому вести уже открывшиеся военные действия. 8 октября этот воевода близ Вильны при селении Верки напал на отряд Гонсевского, разбил его и взял в плен. Затем он послал в Вильну к князю Одоевскому и его товарищам с просьбой прислать бывших с ними ратных людей ему на помощь против Сапеги. Те посылали; но сотенные головы, князь Барятинский и Плещеев, заместничали и не пошли по родовым счетам. Тогда Долгоруков отступил от Вильны по дороге к Смоленску. Таким образом вопрос об избрании царя в короли кончился, и война с поляками возобновилась сама собой и в Литве, и на Украйне. Вскоре, как известно, удалось