21 октября воеводы раздали новому гетману и начальным людям в подарок от государя соболей и отпустили их из Переяслава. А 26-го выступил обратно в Москву и князь А.Н. Трубецкой со своим большим полком. С ратными людьми, то есть с московским гарнизоном, он оставил в Переяславе своего товарища, окольничего А.В. Бутурлина, в Нежине князя Семена Шаховского, в Чернигове Вл. Новосильцева; киевскому воеводе В.Б. Шереметеву он дал «в прибавку» часть полков своего и товарища князя Долгорукова. Последнему с его полком велел оставаться в Путивле до государева указа. Требование воевод выдать Ивашку Выговского со всей его родней казаки не могли исполнить, за их отсутствием. Выдали только брата его Данила, которого Трубецкой взял в Москву; но дорогой он умер. При самом начале восстания против Выговского на левой стороне захватили его дядю Василия, овруцкого полковника, да его двоюродных братьев, Илью и Юрия, которых отправили тоже в Москву19.
Итак, Малороссия, разрываемая на части изменой Выговского, казалась теперь снова объединенной под державой московского государя. Но дальнейшая ее судьба была тесно связана с личностью общего казацкого вождя или гетмана. А чего можно было ожидать от Юрия Хмельницкого, которого только память о знаменитом его отце возвела на высокую гетманскую ступень в то именно время, когда на этой ступени не могли удержаться и люди гораздо более умные и опытные? Это был застенчивый, невзрачный и болезненный юноша, скорее походивший на монастырского послушника, чем на доброго казака. Между прочим, на киевского воеводу В.Б. Шереметева он произвел столь невыгодное впечатление, что тот, по словам одного украинского летописца, будто бы отозвался о нем таким образом: «Этому гетманишке впору гусей пасти, а не гетманствовать». Но именно вместе с таким ничтожеством московским воеводам пришлось и обороняться от польских интриг, и вести возобновившуюся или вторую польскую войну.
Эта война ознаменовалась для нас новыми важными неудачами на обоих ее театрах: Белорусском и Малорусском.
В начале 1660 года военные действия в Белоруссии с нашей стороны были удачны. Князь Иван Андреевич Хованский разбил польские отряды, предводимые Полубенским, Огинским и другими, затем взял и сжег Брест-Литовский. Но московское правительство все еще верило в возможность заключить прочный мир, которым манили его поляки. Для переговоров вновь было снаряжено то же посольство, то есть князь Н.И. Одоевский, П.В. Шереметев и князь Ф.Ф. Волконский с думным дьяком Алмазом Ивановым и большой свитой. На сей раз условлено было съехаться с польскими комиссарами на реке Березине в тогдашнем пограничном городе Борисове, куда в начале апреля и прибыл Одоевский с товарищи. Здесь к московскому посольству, согласно последним переяславским статьям, присоединились уполномоченные от Войска Запорожского полковники В. Золотаренко и Ф. Коробка с полсотней казаков. Но вновь и тщетно наше посольство ожидало польских комиссаров. Они ограничились тем, что завели бесплодную переписку о казацких уполномоченных, не признавая их царскими подданными и отвергая их участие в переговорах. В действительности поляки и теперь старались только выиграть время, пока происходили их мирные переговоры со шведами. Эти переговоры, начатые в Данциге, прекратились было вследствие кончины Карла X; однако вскоре они возобновились близ Данцига в Оливе, при деятельном посредстве французского посла Деломбра. 23 апреля здесь состоялся наконец мирный трактат, по которому Западная Двина признана границей шведских и польских владений, а Ян Казимир отказался от своих наследственных прав на шведскую корону. Поляки теперь имели развязанные руки и все силы свои могли обратить против Москвы. Естественно, вместо мирных переговоров они тотчас двинули свои закаленные в шведской войне отряды из ливонских и прусских областей на подкрепление тем, которые действовали в Белоруссии и на Украйне.
Князь Хованский с довольно значительными силами в это время осаждал Ляховичи. Узнав о приближении гораздо меньшего числом польского войска под начальством гетмана Сапеги и Чарнецкого, он пошел к ним навстречу и 18 июня сразился у местечка Полонного; но, вследствие превосходства неприятельской конницы, потерпел сильное поражение, потерял весь обоз и артиллерию и с остатком своей рати ушел к Минску; товарищ его князь Щербатов со многими второстепенными начальниками попался в плен. Московское посольство после того поспешно уехало из Борисова. Польские вожди, продолжая наступление, в 20-х числах сентября напали на князя Ю.А. Долгорукова (победителя Гонсевского), в 30 верстах от Могилева. Долгорукий храбро и успешно выдерживал целый ряд битв. 10 октября, однако, конница его была разбита неприятельскими гусарами и пятигорцами, а пехота принуждена запереться в укрепленном лагере. Неприятели заняли окрестности и прекратили русским подвоз припасов. Князь Хованский двинулся в тыл полякам и отвел на себя Сапегу и Чарнецкого. Он даже побил их передовой отряд с Кмитичем на берегах Друча. Чарнецкий вплавь переправился через Друч и ударил на Хованского. Последний вновь потерпел поражение и ушел в Полоцк. Меж тем Долгорукий отступил к Могилеву, а брата своего Петра направил к Шклову; но тот около сего города был настигнут и побит неприятелем.
Еще более крупными событиями отразился Оливский мир на Украине. Перевес в силах, бывший первые месяцы 1660 года на русской стороне, вскоре перешел на сторону поляков, когда к ним подоспели полки с севера. В Москве по мысли самого царя решили вести войну наступательную, то есть не ожидать неприятельского вторжения в Украйну, а самим идти в Польшу и подписать мир в Варшаве, Кракове или Львове. Поэтому главному там воеводе В.Б. Шереметеву посланы значительные подкрепления. А чтобы отвлечь хана от соединения с поляками, предложено двинуть на крымцев не только донских казаков, но и калмыков, часть которых около того времени добровольно просила московского царя принять их под свою высокую руку. На У крайне сравнительно небольшая московская рать должна была опираться на массу Войска Запорожского и вместе с ним идти на поляков. Но тут-то и оказалось, что она опиралась не на каменную стену.
Такое ничтожество, как Юрий Хмельницкий, естественно, не устоял против интриг ловких польских агентов, и прежде всего известного нам Веневского, который усердно смущал его, с одной стороны, всякими бедствиями, грозившими ему лично и всей У крайне от московского деспотизма, а с другой – всеми благодеяниями, ожидавшими его от короля и Речи Посполитой. Внушения эти падали на благодарную почву; ибо Юрий уже обращался в Москву через своих посланцев (Одинца и Дорошенка) с разными просьбами; но на них часто отвечали отказом; таковы, например, просьбы отменить пребывание московских воевод в малороссийских городах, кроме Киева и Переяслава, возвратить гетману и войсковым судьям право казнить за преступление как чернь, так и самую старшину, простить и воротить в прежнее достоинство Данилу Выговского, Ивашку Нечая, Лесницкого, Гуляницкого и прочих. Юрий не знал того, что его зять Данила Выговский уже умер в московском плену, по-видимому не вынесши жестоких пыток; а другого его зятя Ивана Нечая не хотели освободить из московского плена, как явного царского изменника, передавшегося полякам и причинившего много зла. Жены этих двух лиц, то есть родные сестры Юрия, конечно, своими жалобами немало усиливали его раздражение против Москвы. Московские недоброхоты, разумеется, не замедлили передать Юрию и вышеприведенный презрительный о нем отзыв киевского воеводы Шереметева. Самым влиятельным лицом при гетмане и распорядителем в войске тогда был генеральный есаул Иван Ковалевский, уже втайне увлеченный Веневским на польскую сторону. Не умело московское правительство привязать к себе и энергичного переяславского полковника Тимофея Цецуру, который в предстоявшем походе должен был участвовать в качестве наказного гетмана: Цецура бил челом об отдаче ему тех маетностей (Кричева и Чичерска), которые были отобраны у изменника Ивашки Нечая; но ему было в том отказано, тогда как его товарищи и сотрудники по возвращению Украйны в московское подданство, нежинский полковник В. Золотаренко и протопоп Максим, были награждены маетностями, причем Золотаренке дан Гомель.
Когда сделалось известным, что коронный гетман Станислав Потоцкий уже стоит под Межибожем (на верхнем Буге) и готовится идти на Украйну, в Василькове 7 июля, в присутствии Шереметева, собралась рада, на которой сделан был распорядок казацким полкам. Одна их часть под начальством самого гетмана должна была вместе с киевским воеводой идти на поляков, именно на Львов, а другая сторожить Украйну со стороны Крыма. Положили, что Шереметев и Хмельницкий немедля выступят разными дорогами и соединятся в Слободищах. Но полковники вяло собирались в назначенные пункты; Шереметев и его товарищ окольничий князь Щербатов только после Спаса, то есть 6 августа, выступили из Киева со своей ратью и с тремя черкасскими полками, Переяславским, Миргородским и Киевским; последними двумя начальствовали полковники П. Апостол и В. Дворецкий, люди, преданные Москве. На походе к этой рати присоединились еще три черкасских полка и стольник князь Козловский, пришедший со своим отрядом из Умани. Под Котельной Шереметев произвел смотр своему войску. Оно имело бодрый, стройный вид, прекрасное вооружение и состояло из многих сотен дворян и детей боярских, одетых в панцири и сидевших на хороших конях, из пеших солдатских и стрелецких, конных драгунских и рейтарских полков, хорошо обученных, с некоторыми начальниками из иноземцев, каковы фан Стаден, Крафорт, Яндер, фан Ховен и другие. Всей боевой московской рати (т. е. кроме обозных) тут было до 15 000 человек. Шесть казацких полков под общим начальством казацкого гетмана Цецуры заключало в себе до 20 000; в сравнении с московским войском они представляли беспорядочную толпу. Во главе всего войска стоял опытный, мужественный воевода В.Б. Шереметев, которого царь Алексей Михайлович очень ценил, несмотря на неоднократные просьбы, не хотел отпустить его из Украйны, писал ему ласковые письма и называл его «добронадежным архистратигом». К сожалению, он был излишне горд и самоуверен и позволял себе разные похвальбы насчет поляков и их короля. Он недостаточно заботился о разведочной части, предпринимая движение против сильного, искусного в интригах неприятеля.