История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века — страница 51 из 154

Душой сих интриг был столь опытный в них злой гений своей родины, изменник Иван Выговский. Он рассылал многочисленных лазутчиков, которые выведывали все, что делалось на Украйне, следили за всеми движениями Шереметева и в то же время распускали там ложные слухи о польских войсках, уменьшая их число; а казаков смущали всеми способами, убеждая их покинуть московское подданство и вернуться под польское. Он же усердно хлопотал о союзе поляков с татарами, ведя переписку с ханом Мухамед-Гиреем и с его приближенными.

Под Межибожем собралось отборное коронное войско числом до 30 000 человек, под начальством обоих коронных гетманов, Потоцкого и Любомирского. На помощь ему пришли 40 000 татар с Нурадин-султаном, но пришли только в конце августа. Следовательно, Шереметев пропустил время напасть на поляков до прихода татар. Да и теперь, введенный в заблуждение ложными известиями, он не знал еще, что коронные гетманы соединились; а силы их полагал втрое менее числом против действительности; о татарах же думал, что они и совсем не придут, опасаясь нападения на них казаков. Меж тем Юрий Хмельницкий с главным казацким войском даже и близко не появлялся к условленному для соединения пункту, то есть к Слободищам; а в то же время своими коварными листами усердно побуждая Шереметева идти вперед и немедля напасть на ляхов. Уже начались встречи передовых разъездов, и от пленных узнали о близости соединенных войск польских и татарских. Шереметев собрал военный совет. Цецура высказался уклончиво. Умный князь Козловский советовал не идти дальше, не зная в точности силы неприятеля и не имея уверенности в казаках, которые легко переходят то на ту, то на другую сторону и вероломно нарушают присягу. Но упрямый Шереметев, поддержанный на совете князем Щербатовым, решил продолжать наступление и 25 августа от Котельны двинулся к Межибожу. Туда же велено было идти стоявшим у города Бара четверым полковникам, Уманскому, Браславскому, Подольскому и Кальницкому. Но соединенное польско-татарское войско в это время уже само двигалось в боевом порядке навстречу царской рати. Первая схватка в открытом поле произошла у местечка Любара 4 сентября. Упорный бой продолжался до ночи. Проливные дожди сделали распутицу. Русские на другой день огородились обозом и стали окапываться под выстрелами неприятеля; в ночь они успели окружить себя валом, так что потом все отчаянные приступы неприятеля были отбиты. По временам Шереметев выступал из окопов и давал кровопролитные битвы в открытом поле и снова уходил в свое укрепление. Польские войска также укрепились валом и рвом; а татары рыскали по окрестностям и отрезывали русским все сообщения. Тщетно киевский воевода ждал к себе на помощь Юрия Хмельницкого с казачьими полками; дни проходили за днями, а он не являлся. В это время польские подметные листы проникали в лагерь Цецуры и убеждали казаков отстать от Москвы, обещая всевозможные королевские милости. Они производили впечатление, и многие казаки тайком перебегали в польский лагерь.

Ввиду начавшегося волнения в своем войске, крайнего недостатка в конских кормах и грозившего истощения съестных припасов Шереметев решил начать отступление, которое он устроил согласно с правилами военного искусства тогдашнего времени и со своей боевой опытностью. 16 сентября, на рассвете, под проливным дождем русское войско вышло из окопов, устроенное в подвижный табор; оно направилось на местечко Чудново, двигаясь между 17 рядами телег, которые были связаны друг с другом; табор со всех четырех сторон, а особенно по углам был защищен множеством легких орудий; тяжелые орудия везли посередине, где находились и войсковые запасы. Он представлял вид движущейся крепости. Впереди его шел отряд рабочих, который энергично прорубал просеку сквозь стоявший на пути лес. Польское войско немедленно устремилось за отступавшим табором, обошло его и произвело бешеную атаку с фронта; но не могло разорвать его и с большими потерями было отбито. Таким образом, русские прошли семь верст; оставалось еще пять до Чуднова, когда встретилось болотистое место, которое задержало движение; с помощью рабочего отряда, однако, устроена была переправа, и началось прохождение сего места. Но тут к полякам подоспел генерал Вольф с артиллерией и восемью тысячами отборной пехоты. Благодаря такому подкреплению, поляки снова и со всех сторон ударили на табор при означенной переправе; им удалось оторвать и забрать целую его треть, причем они захватили много съестных припасов и также богатую добычу в виде золотой и серебряной утвари, дорогих мехов, жемчугу, которым унизывают москвитяне свою одежду, и тому подобное. Шереметев сомкнул оставшийся табор и продолжал движение, выдерживая новые, отчаянные нападения неприятеля; 17 сентября рано поутру со своей изнеможенной, голодной ратью вступил в Чуднов и занял неудобную для обороны позицию на берегу реки Тетерева. На несчастье, он не поспешил вовремя занять стоявший на горе Чудновский замок, и неприятель успел его захватить; Шереметев выжег город; а поляки окружили расположенный в болоте русский лагерь со всех сторон на расстоянии пушечного выстрела, поделали городки и шанцы и начали осыпать наше войско ядрами и гранатами. Отчаянной вылазкой Шереметев заставил неприятеля отодвинуть свой лагерь и дать более простора русским; при этом они успели разыскать ямы, в которых местное население хоронило свой хлеб.

27 сентября столь долго ожидаемый Юрий Хмельницкий пришел наконец в местечко Слободищи, отстоявшее на 15 верст от русского войска. Но вместо того, чтобы поспешить ему на помощь, этот жалкий гетман спокойно расположился станом и, окруженный коварными советниками, приятелями семьи Выговского, вошел в тайные переговоры с польскими начальниками; а Шереметеву дал знать, будто сильный польско-татарский отряд загородил ему дорогу и мешает их соединению. Бедственное положение русского войска достигло крайней степени: постоянно падавшие от бескормицы лошади распространяли в лагере страшное зловоние; а люди уже страдали от голода. Шереметев принял отчаянное решение снова идти табором и пробиться в Слободищи на соединение с гетманом. Какая-то слепота мешала ему видеть истину; он все еще не догадывался об измене Хмельницкого. 4 октября русские двинулись. Но от казаков-перебежчиков польские воеводы уже знали о предстоявшем движении; заранее расставили свои войска на пути, который в удобном месте преградили рвами и пушками. Началась новая отчаянная атака неприятелей и львиная оборона оставшейся части русских ратных людей. Последние были сбиты с дороги к лесу и там окружены всеми силами польскими и татарскими; уже татары ворвались в средину обоза. Но тут они наткнулись на шереметевские телеги, нагруженные червонцами, серебряной посудой, мехами, дорогим платьем, и занялись дележом добычи. Этим моментом воспользовался русский воевода, и так как от постоянной стрельбы порох истощился, то русские ратники ударили в топоры и рогатины и отчаянным рукопашным боем снова отбили неприятеля. А в наступившую ночь они уже вновь огородились телегами и окопались валом. Сами неприятели отдавали справедливость и даже приходили в удивление перед такой стойкостью царского войска. Юрий Хмельницкий, как только узнал о безвыходном положении Шереметева, покончил свои изменнические переговоры с поляками; 7 октября, по требованию польских гетманов, он со своей старшиной приехал в их лагерь, а 8-го подписал сочиненный ими договор, по которому со всем Войском Запорожским вновь возвращался в подданство королю и Речи Посполитой. Известие об измене Хмельницкого произвело удручающее впечатление в лагере Шереметева, который в своей упорной слепоте все еще надеялся на его помощь.

Теперь польские начальники постарались отделить Цецуру с казаками от московских людей; в чем им помог Хмельницкий: он уведомил полковника о заключенном с поляками договоре и приглашал последовать своему примеру. Цецура не стал спорить и в условленный день со своими восемью тысячами казаков устремился в польский лагерь. При этом непредвиденный случай наказал изменников: не предуведомленные об их измене, татары со всех сторон напали на них и успели изрубить несколько сот и взять в плен более тысячи, пока поляки подоспели на выручку. Однако во время этого кровавого недоразумения одна часть казаков бросилась назад в русский лагерь, а другая ушла домой, так что с Цецурой перешло в польский лагерь не более 2000. Полковники киевский, миргородский и прилуцкий с частью своих казаков не приняли участия в измене и продолжали находиться при Шереметеве.

У последнего оставалась еще надежда на своего заместителя в Киеве стольника князя Юрия Никитича Барятинского, которого он уже ранее звал к себе на помощь. Но без царского указа князь не смел двинуться; а пока получился такой указ из Москвы, прошло немало времени. 7 октября он выступил из Киева с отрядом в 3000 человек – самое большее, что ему можно было собрать; кое-какие части, отделенные из разных гарнизонов, должны были присоединиться к нему на дороге. Вместо спешного похода прямо на место действия он, отошедши потихоньку 50 верст от Киева, остановился в одном местечке и стал тут поджидать означенных подкреплений. Мало-помалу у него набралось свыше 5000 человек; 19 октября он двинулся далее и дошел до местечка Брусилова. Но местный сотник с казаками и войт с мещанами отказались впустить его в город, разобрали мост и плотину и начали стрелять из пушек. Тут только Барятинский узнал об измене Хмельницкого. Видя, что ляхи, татары и мятежные казаки стали собираться, чтобы окружить и разгромить его войско, и опасаясь за судьбу Киева, где оставался его товарищ стольник Чадаев с очень малочисленным гарнизоном, Барятинский повернул назад и остановился, не доходя с небольшим верст двадцать до Киева, в местечке Белгородке, откуда послал отписку в Москву и спрашивал нового царского указу.

Но к тому времени вопрос о главной русской рати был уже покончен.

Шереметев с остатками своего табора сумел пройти еще некоторое расстояние; но под Кодней принужден был опять остановиться и окопаться. Днем шли дожди, а ночью уже были морозы. Русские жестоко страдали от голода, холода и трупного смрада. Так как не было дров, то люди ели сырое мясо павших лошадей; их исхудалые почерневшие лица возбуждали сожаление даже у неприятелей. Ввиду безнадежного положения и предстоявшей гибели, естестве