е количество славянских рукописей, также греческих печатных книг. (Большая часть этих сокровищ сохранилась в Московском Синодальном книгохранилище.) Кроме книг, Арсений Суханов по поручению Никона закупил еще значительное количество кипарисных досок для писания икон. Он воротился в Москву в 1655 году и в награду за удачно исполненное поручение был назначен на видную должность келаря Троице-Сергиева монастыря, а впоследствии ведал Московским печатным двором. Приобретенные им богослужебные рукописи, конечно, оказали немалую помощь при дальнейшем исправлении книг; а греческие рукописи светского содержания, заключавшие в себе сочинения Гомера, Софокла, Плутарха, Аристотеля и других, по всей вероятности, назначались для греко-латинской школы, которую в это время Никон основал и поручил помянутому выше Арсению Греку24.
Около того времени уже начался открытый разрыв Никона со своими прежними друзьями, то есть с кружком ревнителей благочестия, из-за некоторых распоряжений патриарха, направленных к более тесному единению с греческими церковными обычаями и обрядами.
Кружок этот в значительной части состоял из протопопов, то есть из белого духовенства. Во главе его действовал благовещенский протоиерей и царский духовник Стефан Вонифатьев, приближенное и влиятельное лицо при государе. Ближайшим к нему и наиболее видным лицом кружка является Иван Неронов. Еще будучи юношей, он пришел из своего родного села в соседний город Вологду во время святок; увидав здесь ряженых со страшными масками и притом выходящих из архиерейского дома, он, воспалясь благочестивой ревностью, стал горячо их обличать, за что подвергся большим побоям. Юноша удалился в Устюг, где некоторое время обучался грамоте у одного «мастера». Оттуда перешел в село Никольское, близ Юрьевца-Повольского, и здесь женился на дочери одного священника. Но, гонимый за усердное обличение пьянства и бесчинной жизни сельского духовенства, он отправился в Троицкую лавру, где сумел возбудить участие к себе знаменитого ее игумена Дионисия, так что жил в его келье и много упражнялся как в чтении Священного Писания, так и в келейных правилах и всенощных бдениях. По ходатайству Дионисия патриарх Филарет посвятил Неронова в дьяконы села Никольского; а вскоре он был посвящен в иереи. Гонимый за свои строгие поучения и обличения, он удалился в известное нижегородское село Лысково к «искусному в Божественном писании» священнику Анании, а потом сделался иереем одного запустевшего храма в Нижнем Новгороде. Туг своими простыми, доступными для народа поучениями и толкованиями Священного Писания он стал привлекать в свой храм многих молящихся; не довольствуясь тем, ходил с книгою Златоуста, именуемой Маргарит, по улицам и площадям и поучал народ. Проповедник обратил на себя общее внимание. Явились жертвователи, благодаря которым он не только возобновил свой храм, но и устроил при нем кельи для иноков и братскую трапезу для странников и нищих. Особенно усердную борьбу вел Неронов со скоморохами, которые ходили с бубнами, домрами и медведями, преимущественно во время святок; окруженный учениками, он нередко вступал в драку, стараясь сокрушать их игральные орудия, причем и сам иногда терпел побои. Мало того, он выступил с обличениями даже против нижегородского воеводы (Шереметева), которого публично укорял в мздоимстве и притеснениях народу; за что воевода приказывал бить его палкой по пятам и, наконец, посадить в тюрьму. Но, благодаря своим посещениям столицы, он уже сделался известен царю, патриарху и многим вельможам. Извещенный одним из почитателей Неронова, царь велел его освободить. А царский духовник Стефан, заботившийся о возобновлении устной церковной проповеди и единогласия, призвал его в Москву и устроил протопопом Казанского собора, который стоял посреди торжища и был посещаем многим народом. Вскоре искусное проповедничество, единогласное церковное пение и чтение и строгое чинное исполнение всех служб стали привлекать не только народную толпу, но и сам царь со своей семьей иногда приходил послушать поучения Неронова. А затем его стали приглашать для тех же поучений в царский дворец и оказывать ему особое расположение.
Вслед за Иваном Нероновым видное место среди ревнителей благочестия занял знаменитый протопоп Аввакум. В своем житии он повествует о себе, что родился в нижегородских пределах (по соседству с родиной Никона) от сельского священника Петра, «прилежавшего питию хмельному», но что имел благочестивую мать, которая научила его страху Божию. По смерти отца мать женила его на бедной сироте Анастасии, дочери кузнеца. После смерти матери он переселился «во ино место»; 21 года был рукоположен в диаконы, а через два года в попы. Так же как Неронов, Аввакум выступил горячим противником церковных нестроений, старых языческих обычаев, особенно против скоморохов, и вообще против всяких неправд, за что терпел гонения и побои от начальных людей. Посещая Москву, он нашел себе покровителей и друзей в лице Стефана Вонифатьева, Ивана Неронова и Никона, то есть примкнул к кружку ревнителей и сделался известен царю. Его поставили протопопом в Юрьевец-Повольский. Тут он оставался недолго, ибо своим энергичным обличением общественных пороков, особенно распутства, так вооружил против себя местное духовенство, мужиков и баб, что они раз напали на него большой толпой и избили до полусмерти. Тогда он убежал в Москву к Стефану Вонифатьеву. Царский духовник и сам царь упрекали его за то, что малодушно покинул свой соборный храм. Однако ревнители вскоре пристроили Аввакума к тому же Казанскому собору, где он начал помогать Неронову в церковной службе и устной проповеди, причем скоро обратил на себя народное внимание своей начитанностию в Священном Писании и энергичным словом, которое соединялось с умением говорить языком простым и понятным для толпы.
Того же закала и таких же стремлений были и прочие члены кружка, выдвинутые Стефаном на места протоиреев в разные города, каковы Даниил Костромской и Логгин Муромский, а также Лазарь, священник романово-борисоглебский.
Никон, бывший другом ревнителей и членом их кружка, по словам Аввакума, как скоро сделался патриархом, переменил с ними тон, «друзей не стал и в Крестовую пускать!». Конечно, он видел, что ревнители надеялись при нем играть ту же влиятельную роль в церковных вопросах, а особенно при выборе лиц, назначаемых на места архиереев, архимандритов, игумнов и тому подобного. Властолюбивый патриарх, ревниво относившийся к своей власти и к царской дружбе, воспользовался первым удобным поводом, чтобы разгромить кружок. Зимой 1653 года перед Великим постом Никон разослал по церквам «память», то есть распоряжение, о том, чтобы во время молитвы «Господи Владыко живота моего» клали четыре земных поклона вместо вошедших в употребление семнадцати, а остальные делали в пояс, и потом, чтобы вообще крестились не двумя перстами, а тремя. Это распоряжение тотчас подверглось осуждению протопопов-ревнителей, которые назвали его даже «непоклонническою ересью». Аввакум и Даниил подали государю челобитную о поклонах и перстосложении; но не получили никакого ответа. Логгин обличал Никона в «высокоумном и гордом житии». С него и начал мстительный патриарх. От муромского воеводы поступила жалоба на Логгина, который при посещении воеводского дома укорил жену воеводы за то, что она набелена; а когда ему возразили, что белила употребляются и при писании святых икон, то протопоп будто бы изрек хулу и на иконы. Летом того же 1653 года Никон по этой жалобе судил Логгина на освященном соборе и, не исследуя справедливость ее, отдал его приставу на истязание. Иван Неронов горячо вступился за осужденного, потребовал предварительного розыска и пожелал участия царя в соборе. Вероятно раздраженный его противоречиями, Никон сказал что-нибудь лишнее. По крайней мере, Неронов вместе с ярославским протопопом Ермилом донес царскому духовнику и самому царю, будто патриарх позволил себе замечание в том смысле, что не нуждается в царской помощи, и выразил это в очень грубой, дерзкой форме. Как на свидетеля этих слов, они ссылались на ростовского митрополита Иону. Но когда Никон вновь созвал у себя в Крестовой освященный собор и жаловался на Неронова за взведенную на него клевету, митрополит Иона после некоторого колебания подтвердил, что это действительно была клевета. Тут Неронов вошел с Никоном в резкие пререкания, осыпал его укорами за измену прежним друзьям и за жестокие поступки, уличал его в том, что он хулит теперь соборную Уложенную книгу, под которой прежде сам подписался в числе других и тому подобное. На попытки сторонников и прислужников Никона громкими укоризнами остановить и пристыдить Неронова сей последний отвечал: «Что вы кричите и вопите? Я не во Святую Троицу погрешил и не похулил Отца и Сына и Святого Духа, но похуляю ваш собор». За такое дерзновение Неронова присудили послать в монастырь на смирение и лишить скуфьи. Сначала его держали в Новоспасском, потом перевели в Симонов монастырь; наконец, сослали в Спасо-Каменскую обитель на Кубенском озере (Вологодская губерния) под строгое начало с присуждением исполнять черные работы.
Протопопы Аввакум и Даниил пытались в защиту Неронова подавать челобитную царю через его духовника. Но Стефан Вонифатьев в этой распре не пошел за бывшими своими друзьями против патриарха и уклонился. Челобитная с подписью многих прихожан была подана через других людей; но государь отдал ее Никону, чем ясно подтвердил свое полное к нему доверие и поощрил его к дальнейшей энергичной борьбе с противниками. Аввакум вздумал продолжать свои поучения народу в Казанском соборе; но причт ему не позволил. Тогда он самовольно устроил молельню в сушиле на дворе отсутствующего Неронова, привлек сюда часть своих прихожан, главным образом подписавших челобитную, и стал служить всенощную. По доносу того же причта посланы были стрельцы, которые забрали под стражу Аввакума и челобитчиков. Последних Никон во время литургии предал анафеме и отлучил от церкви; а с непокорными протопопами расправился особо. Даниилу Костромскому и Логгину Муромскому он в разные дни «остриг голову» торжественно в соборном храме в присутствии царя и снял с них священническую однорядку; первого сослал в Астрахань, а второго в муромскую деревню к его собственному отцу. Спустя несколько времени Аввакума привели из Андроньева монастыря, то есть из места его заключения к Успенскому собору, где патриарх совершал литургию (15 сентября 1653 г.). Но когда юрьевского протопопа подвели для расстрижения, царь сошел со своего места и, приблизясь к патриарху, упросил его пощадить Аввакума. Сей последний с женой и детьми был сослан в Тобольск, где ему дозволили священствовать.