В Малороссии население прямо отказывалось брать медные деньги, отчего бедствовали ратные люди, получавшие ими жалованье. Но и внутри государства медные деньги уже в 1658 году начали понижаться в цене сравнительно с серебряными, а товары и съестные припасы дорожать. Правительство приставило к денежным дворам голов и целовальников, выборных из гостей и торговых людей, известных своею честностью и зажиточностью, чтобы они смотрели за приемом и расходом как меди, так и денег. Однако эта мера не помогла. Современник замечает, что «диавол возмутил их разум, и эти люди нашли, что они еще не совсем богаты». И стали они покупать медь на Москве и в Швеции, и заставляли чеканить из нее деньги для себя вместе с царскими деньгами. Конечно, на них донесли стрельцы и другие служители Денежного двора. С пыток виновные показали, как им мирволили за посулы и тем поощряли все те же боярин Милославский и думный дворянин Матюшкин с дьяками и подьячими. Подвергли пыткам сих последних, и те подтвердили показание. Виновным головам и целовальнкам вместе с сими дьяками и подьячими учинили жестокие наказания – отсекали пальцы или целые руки и ноги и ссылали в дальние города. На боярина царь только прогневался, а думного дворянина отставил от приказа. Такое легкое наказание знатных преступников обратило на себя общее внимание и возбудило народный ропот.
Меж тем медная монета все падала и падала в сравнении с серебряной. В 1659 году на рубль медной монеты против серебряной требовалось прибавки только в десять денег, в следующем – шесть алтын четыре деньги, а в конце 1661 года разница достигла двух рублей с полтиной и затем быстро увеличивалась, так что к лету 1662 года медный рубль уже в двенадцать или тринадцать раз был дешевле серебряного. Вместе с тем росла дороговизна, в особенности на съестные припасы, вопреки всем запретительным указам. Все это произвело сильное народное неудовольствие, и тем более, что в то же время увеличивались сборы на затянувшуюся войну с поляками из-за Малороссии, и весной 1662 года производился со всего государства сбор уже не десятой, а пятой деньги. Московская чернь волновалась и готова была повторить еще памятный ей мятеж 1648 года, в котором она безнаказанно предавалась грабежу чужого добра. Народное озлобление опять направилось на некоторых бояр и богатых людей, известных своим корыстолюбием; в их главе встречаем также лица, и прежде возбуждавшие народные страсти, а именно царского тестя И.Д. Милославского и гостя Василия Шорина. Первого с его родственниками и клевретами обвиняли в разных неправдах, особенно в потачке крупным производителям фальшивых денег; а второй по поручению правительства производил сбор, столь обременительный для населения пятой деньги. Новый мятеж или, точнее, грабеж вспыхнул в последних числах июля 1662 года. Толчком к нему послужили подметные листы, которые неизвестными злоумышленниками ночью были приклеены к воротам и городским стенам и в которых обвинялись в намерении поддаться польскому королю двое Милославских (Илья Данилович и Иван Михайлович), Семен Лукьянович Стрешнев, Ф.М. Ртищев, Б.М. Хитрово и гость В. Шорин.
25 июля, когда на Сретенке происходил мирской сход по поводу пятой деньги, какие-то проходившие мимо сообщили сходу, что на Лубянке письмо приклеено. Толпа, конечно, устремилась на указанное место. Но сретенский сотский Григорьев уже успел о письме донести Земскому приказу; оттуда немедля прибыли дворянин Семен Ларионов и дьяк Афанасий Башмаков, которые сорвали письмо. Возбуждаемая стрельцом Нечаевым, толпа нагнала дворянина и дьяка и угрозами заставила того же сотского Григорьева вырвать письмо у Ларионова. Остановились на Лубянке же у церкви Преп. Феодосия, и тут Нечаев, став на скамью, прочел письмо вслух; потом пошли к Земскому двору, где тот же Нечаев опять читал письмо все умножавшимся слушателям. В то же время происходили сборища и в других местах около тех же листов. С разных сторон народ скоплялся на Красной площади подле торговых рядов и у Лобного места. Решили всем миром идти к царю и просить его выдать означенных бояр миру на убиение, как царских изменников. Оказалось, что царя в городе не было: он пребывал в своем любимом селе Коломенском в семи верстах от Москвы. Толпа с криками двинулась в Коломенское. Алексей Михайлович в этот день праздновал именины одного из членов своей многочисленной семьи (сестры Анны Михайловны) и был у обедни. Увидев приближение шумной, но безоружной толпы и по ее крикам догадавшись, в чем дело, царь велел Милославским, Ртищеву и прочим спрятаться в комнатах царицы и царевен, которые заперлись, сильно перепуганные. Царица, вспомнив все ужасы прошлого мятежа, дрожала за жизнь своего отца и с испугу потом долго была больна. Царь хотел дослушать обедню; но мятежники вынудили его выйти к ним и били ему челом, чтобы выдал им изменников головою. Царь и в этом случае показал находчивость и присутствие духа: стал кротко их уговаривать, чтобы они мирно воротились в город, а сам он, как только отслушает обедню, тотчас поедет в Москву и лично разберет дело. Дерзость некоторых коноводов дошла до того, что они взяли царя за пуговицы его кафтана и спрашивали, можно ли ему поверить. Алексей Михайлович побожился и даже ударил с одним из коноводов по рукам на своем слове. Толпа притихла и пошла назад. Вслед за ней Алексей отправил князя Ивана Андреевича Хованского, чтобы он уговаривал народ смуты не чинить, никого не грабить и ожидать царя для розыску. Но смута и грабеж уже начались; на речи Хованского чернь отвечала, что он человек добрый и царю заслуженный, но до него ей дела нет. В числе пограбленных дворов главное место занимал шоринский. Сам Василий Шорин и на этот раз спасся: он убежал в Кремль и спрятался в доме князя Черкасского; пятнадцатилетний сын его, переодевшись в крестьянское платье, сел в простую телегу и попытался уехать из города; но его поймали и так напугали, что мальчик согласился самому царю показать на отца, будто бы тот побежал в Польшу с письмами от изменников-бояр. Захватив с собой мальчика, несколько тысяч бунтовщиков и грабителей отправились в Коломенское. В Варшавских воротах они повстречали крестьянина с возом, нагруженным мукою; вывалили муку, посадили в телегу молодого Шорина и велели крестьянину везти его. Меж тем бояре, оставленные для оберегания столицы, именно князь Федор Федорович Куракин с товарищи, приняли необходимые военные меры: по требованию из Коломенского они послали на помощь к царю несколько стрелецких приказов, солдатских и рейтарских полков; а по уходе толпы с мальчиком Шориным велели запереть все ворота и никого ни выпускать, ни впускать в город.
По дороге в Коломенское вторая толпа встретила первую, возвращавшуюся в город, и поворотила ее назад. Соединясь вместе, мятежники снова явились к царю, который в это время уже садился на лошадь, чтобы ехать в Москву. Приведенный к нему сын Шорина, запуганный их угрозами, начал показывать на отца, что тот бежал в Польшу с листами от изменников-бояр. Поэтому толпа опять начала просить царя об их выдаче. Когда же он ответил, что едет в столицу для розыска по сему делу, коноводы грубо и невежливо стали кричать, что если не выдадут бояр добром, то они начнут их брать сами своею волею. Но в Коломенское уже подоспела ратная помощь. Тогда Алексей Михайлович велел стольникам, дворянам, стрельцам и наличной боярской челяди ударить на мятежников – одних рубить и колоть, а других хватать живыми. Толпа, большей частью безоружная или имевшая в руках палки, скоро была побита и обращена в бегство; причем многие попали в Москву-реку и потонули. Несколько тысяч народу погибло в этот день; а из захваченных живыми немедля повесили или утопили некоторое число; остальных потом пытали, присуждали к отсечению членов, били кнутом, клеймили лицо раскаленным железом и рассылали по дальним городам. Столь легко был усмирен этот народный мятеж (или так называемый «гиль»), возбужденный медными деньгами. Очевидно, обстоятельства были уже не те, что в 1648 году. С одной стороны, Алексей Михайлович, приобревший правительственную опытность, успел укрепить свою самодержавную власть и устроить около себя надежную охрану; а с другой – и сила движения на сей раз далеко уступала прежней. Служилое сословие не только оставалось спокойным, но и заявило свою преданность царю просьбой о дозволении бить гилевщиков. В мятеже участвовали по преимуществу мелкие торговцы и ремесленники, хлебники, мясники, пирожники, городские и деревенские гулящие люди и праздная боярская дворня столицы. Только несколько сотен солдат полку Агея Шепелева и рейтар разных полков участвовали в движении. По свидетельству современника (Котошихина), в мятежной толпе многие приняли участие из любопытства и пошли за ней в Коломенское посмотреть, что она будет чинить перед царем; а настоящих или «прямых воров» будто бы было не более двухсот. Видя следующих за собой несколько тысяч человек, эти коноводы набрались большой дерзости и буйства, за которые и сами поплатились и многих погубили, так как правительству пришлось быстро тушить пожар и некогда было разбирать правого от виноватого. По усмирении мятежа придворные, военные и приказные люди получили награды за свое раденье в оберегании царского здоровья и за свое стоянье против воров; смотря по чину, им раздавали из царской казны деньги, соболей, камки, атласы, бархаты, сукна и прочее. Шорину за разоренье его двора была прощена пятая деньга, которой приходилось взять с него более 15 000 рублей, и сына его простили за невольный проступок. Но все розыски о том, кто писал воровские письма, возбудившие мятеж, остались тщетными.
Прошло, однако, еще около года, прежде нежели правительство решилось покончить со своею неудачной мерой относительно медной монеты. Летом следующего, 1663 года вышли царские указы о прекращении чеканки этой монеты и закрытии устроенных для нее денежных дворов, вместо которых велено возобновить старый двор в Москве для чекана серебряных денег. Служилым людям приказано выдавать жалованье серебром, все казенные сборы, пошлины, продажу вина и всю торговлю производить на серебро. Медную монету запрещено держать частным людям; ее велено или сливать, или приносить в казну и обменивать на серебряную, причем за медный рубль выдавали по десяти денег, или по 5 копеек серебром. Конечно, не вдруг прекратились неустройства и злоу