ским служилым сословием. Эта победа государства была также и дальнейшим его шагом в деле централизации, то есть в более тесном подчинении окрайн и вообще областей центральному московскому правительству.
В то же время еще более укрепилось и государственное значение православной церкви после неудачной попытки со стороны последователей раскола, которые подняли открытый мятеж на противоположной или северной окрайне государства, в отдаленном от Москвы Соловецком монастыре.
Этот монастырь представлял собой довольно сильную крепость и имел все средства для продолжительной обороны. Уже самое островное его положение на далеком северном море, в течение полугода закованном во льды и лишенном сообщений, служило наилучшей его защитой. Башни и стены монастыря были вооружены медными и железными пушками и застенными пищалями; всего до 90 орудий. Пороху было заготовлено до 900 пудов. А хлеба и всяких съестных припасов было собрано едва ли не на десять лет; одного меду имелось более 200 пудов и порядочное количество бочек церковного красного вина; притом сообщения с берегом и доставка съестных припасов еще долго не прекращались. Гарнизон превышал 500 человек, в том числе было до 200 монахов и послушников и более 300 мирян, в числе которых, кроме крестьян, были беглые холопы, стрельцы, донские казаки и даже разные иноземцы, именно шведы, поляки и татары. Религиозный фанатизм придавал русским раскольникам еще силу моральную. О новоисправленных книгах мятежники не хотели и слышать; присланные им новопечатные книги в дощатых переплетах они выломали и бросили в море, а переплеты пожгли. Понятно поэтому, что отправленный сюда воеводой стряпчий Волохов с небольшим стрелецким отрядом (человек полтораста) даже не решался осадить монастырь; а посланцы его, приходившие с увещанием, возвращались с дерзким ответом. Воевода стал было на Заячьем острове в 5 верстах от монастыря; но, ничего не достигнув, на зиму ушел на твердую землю. Он поставил в Кемском городке слабую заставу, якобы для того, чтобы не пропускать запасов с берега в монастырь; а сам засел поблизости на юго-западном берегу Белого моря в Сумском остроге и занялся поборами с волостей, населенных монастырскими крестьянами. Но тут он встретил противодействие со стороны архимандрита Иосифа; не принятый монахами, архимандрит поселился на том же острове, откуда управлял сумскими и кемскими монастырскими вотчинами и всякими промыслами: соляным, рыбным, слюдяным и так далее. Иосиф стал посылать в Москву жалобы на притеснения и вымогательства Волохова; а последний доносил, будто архимандрит, его старцы и служки бражничают, за государево здоровье Бога не молят, поют в церкви не единогласно и даже радеют соловецким ворам. Распря их разгорелась до того, что Волохов позволил себе явное насилие над архимандритом, бил его по щекам, драл за бороду и велел своим стрельцам посадить в тюрьму на цепь. Оба противника были вызваны для разбирательства в Москву и уже не воротились на Белое море. Иосифа перевели в Казанский Спасский монастырь; а на место Волохова в 1672 году был отправлен стрелецкий голова Клементий Иевлев. На подкрепление к нему послано с Двины, то есть из Холмогор и Архангельска, 600 стрельцов. Но это были люди, «пехотному строю не обученные», состоявшие под командой двух поручиков и трех «неумелых» сотников. В августе сего года, имея отряд в 725 человек, воевода подступил к монастырю и послал туда сотника с увещательным письмом, но также безуспешно. Свои военные действия он ограничил тем, что пожег ближние хозяйственные строения, сено, дрова, побил скот; а затем ушел опять в Сумский острог, сославшись в своих донесениях на недостаток пороху и свинцу. Тут, подобно Волохову, он стал притеснять монастырских крестьян поборами, вступаться в соляные и другие промыслы, с целью наживы, но под предлогом недостаточных кормов для своего отряда. В следующем году Иевлев был также отозван и воеводой прислан из Москвы Иван Мещеринов с новым подкреплением и людьми, и боевыми запасами, и с указом «быть на Соловецком острове неотступно». Подчиненные ему начальные люди оставлены прежние, а именно иноземцы майор Степан Келер, ротмистр Таврило Буш, поручики Гутковский и Стахорский, которые и должны были обучать стрельцов пехотному строю и стрельбе; хотя сами они были офицеры рейтарского строя. Но этим обучением руководил сам воевода, по докладам которого дело шло успешно.
Летом 1674 года Мещеринов собрал ладьи и карбасы, взял у крестьян гребцов и кормщиков и высадился на Соловецком острове. Тут оказалось, что Иевлев, предав огню хозяйственные постройки, окружавшие монастырь, тем облегчил оборону его и затруднил нападение. Строения эти давали бы возможность осаждающим близко подойти к стенам; теперь же они должны были действовать на совершенно открытой местности, подвергаясь огню крепостного наряда. А грунт был каменистый, и шанцы приходилось копать с большим трудом. Укрепясь кое-как шанцами, Мещеринов начал обстреливать монастырь; откуда отвечали ему также выстрелами. Самым ярым мятежником явился бывший архимандрит Саввы-Сторожевского монастыря Никанор; он не только благословил на стрельбу из пушек, но и часто ходил по башням, кадил и кропил святой водой голландские пушки, приговаривая: «Матушки мои галаночки, надеемся на вас, что вы нас обороните». Он приказывал особенно стрелять по воеводе и для этого поручал караульным на стенах смотреть в трубки, говоря: «Поразишь пастыря, ратные люди разбредутся аки овцы». Рядом с Никанором в таком же воинственном задоре действовали особенно келарь старец Маркел, городничий старец Дорофей, прозванием Морж, сотники Исачко Воронин, из беглых боярских холопов, и Самко, родом поморец. Но среди мятежников возникла распря по вопросу о молениях за великого государя; ибо некоторые старцы и черные священники настаивали на молении. По сему поводу 16 сентября было общее совещание. Тут сотники Исачко и Самко с товарищами сняли с себя оружие и повесили на стену, говоря, что не хотят более служить, так как священники их не слушают, за великого государя Бога молят и заздравные чаши в царские праздники пьют. Тогда келарь добил им челом, и они снова надели на себя оружие, изрекая бранные слова на царя. После того мятежники выгнали из монастыря некоторых черных священников, именно Геронтия с товарищи, а другие (Митрофан и Абросим) и сами ушли. Все они явились к воеводе Мещеринову и принесли свои вины великому государю.
По их рассказам, миряне в осажденном монастыре большей частью ведут безобразную жизнь: в церковь Божью не ходят, у своих духовных отцов не исповедуются, а исповедуются промеж собой, помирают без покаяния и причастия; взаимно предаются содомскому греху и для той же цели держат при себе мальчиков, которым шьют красивое платье из дорогих сукон и материй, похищаемых из монастырской казны. Рассказывали священники и про обилие всяких запасов у осажденных. Все эти раскаявшиеся священники изъявили согласие принять новоисправленные книги и троеперстие. Только Геронтий отказывался, говоря, что сии нововведения для него «сумнительны» и он боится Страшного суда Божия. Меж тем, по удалении священников, почти некому было отправлять в монастыре церковную службу: но Никанор кричал, что можно «обойтись и без священников, и без обедни, а ограничиться чтением в церкви часов». Однако не все были с ним согласны; умы не успокоились, и среди мятежников продолжались распри. Тем не менее о сдаче не было и помину. При наступлении холодного времени Мещеринов не решился зимовать на острове, а разорил свои шанцы и, подобно своим предшественникам, отплыл на зимовку в Сумский острог, вопреки наказам из Москвы.
Повторилось то же, что было при Волохове и Иевлеве. Ведавший в то время монастырскими вотчинами и промыслами, старец Игнатий Тарбеев посылал жалобу за жалобой на притеснения и корыстные действия воеводы Мещеринова и на его ратных людей, которые под видом необходимых кормов насильно производят всякие поборы в Сумском уезде. Мещеринов даже посылал свою меру для сбора хлебных запасов, то есть круп, овса, ржи, толокна, – меру, в которой было 22 фунта лишку против казенной! Мало того, воевода рассылает крестьян со стрельцами разыскивать для него слюду по горам, конечно, с личной корыстной целью. Из Москвы приходят ему грамоты с выговорами и угрозами, но, по-видимому, не производят большого впечатления.
Летом 1675 года Мещеринов снова высадился на острове, имея более 1000 ратных людей, пушки и всякие запасы в изобилии. На сей раз он прочно укрепился и приготовился к земней осаде; для чего устроил вокруг монастыря 13 земляных городков с деревянными раскатами, внутри засыпанными камнем, и на них поставил пушки. А затем повел подкопы под три башни. Но мятежники продолжали успешную оборону, и долго еще тянулась бы осада, если бы не помогла измена. В ноябре из монастыря перебежал в стан осаждающих чернец Феоктист. Он указал Мещеринову слабое место обороны, именно под сушилом у Белой башни слегка закладенное камнями окно, через которое осаждающие могли проникнуть в монастырь. Но воевода сначала не внял этому указанию. 23 декабря он сделал приступ к монастырским стенам и был отбит с большим уроном. Только после того Мещеринов воспользовался помянутым открытием. В ночь на 22 января 1676 года он послал отряд с майором Степаном Кашиным; путеводителем служил Феоктист. Последний знал час, когда караулы расходятся по кельям, а по стенам и на башнях остается только по одному человеку. Стрельцы выломали камни в окне, вошли в Белую башню, затем отбили у нее наружную калитку и впустили войско. К рассвету монастырь был уже в руках царской рати; застигнутые врасплох, мятежники пытались защищаться; но их скоро одолели и обезоружили. Мещеринов велел служить молебен в соборной церкви, а между тем опечатать великую монастырскую казну – денежную, оружейную, портную и чеботную (с платьем и обувью) и прочее. Захваченные вожаки мятежа, как, например, архимандрит Никанор и сотник Самко, были им перевешаны; менее виновные заточены по северным острогам; а толпа, принесшая повинную на имя государя, оставлена в покое. Но едва ли Алексей Михайлович успел получить весть о взятии Соловецкого монастыря, так как он скончался спустя несколько дней после взятия. Его преемником был прислан сюда на воеводство князь Владимир Волконский, который подверг любостяжательного Мещеринова розыску по обвинению в присвоении себе части монастырской казны и в вымогательстве взяток от келаря и старцев