и крестьян. Казаков мужиками и изменниками не называть. В 16-й статье заключается роспись жалованья гетману, старшине, полковникам, есаулам, сотникам, писарям, хорунжим, бунчужному гетману и так далее. Здесь приведена вся казацкая иерархия, все их чины. Реестровых казаков полагается 20 000. Недостающее число реестровых дополнить из мещан и крестьян. Жалованье идет из разных сборов. От этих сборов свободны маетности и подданные архиерейские и монастырские, но не белого духовенства. Для подачи писем и челобитных от гетмана и старшины учреждается особый выборный от казачества, постоянно пребывающий в Москве со свитой в пять-шесть человек. Вообще приезд казаков в столицу и число подвод для них точно определены. Царские почты учинены, кроме Киева, в Нежине и Батурине. Затем идет присяга на верность великому государю. Из сих статей мы видим продолжение все тех же стремлений, то есть как с одной стороны реестровое казачество стремится организовать из себя привилегированное крестьяно-владельческое сословие по образцу польской шляхты, а с другой – московское правительство старается ограничить гетманскую власть, облегчить для себя содержание войска помощью местных средств, ограничить убыточный и беспорядочный приезд в столицу многочисленных казацких депутаций и челобитчиков. Казачество также пытается оградить себя от обид со стороны московских ратных людей. В этом отношении любопытны жалобы киево-печерского архимандрита Гизеля и киевского полковника Солонины на стрелецкие отряды, прибывшие из Москвы вместе с новым киевским воеводой князем Трубецким: они побрали все сено на монастырских лугах, опустошили леса; дорогой забирали лишние подводы, причем возчиков не только бранили скверными словами, но и били их и «драли за хохлы»; кормы у крестьян брали силой, дворы и огороды опустошали и дома жгли. Вообще проход московских ратных людей скорее походил на татарское нашествие, нежели на прибытие христианской помощи против басурман. Жаловались также украинцы на то, что великорусские люди называют их изменниками. Подобные жалобы ясно говорят, как трудно было в то время установить приязненные отношения между двумя русскими народностями, успевшими значительно разойтись по своей культуре, обычаям и понятиям.
После Переяславской рады коварный Дорошенко прислал поздравить Самойловича с избранием в гетманы и сказать, что он и сам отдался бы под царскую руку, но будто бы Чигиринская старшина не позволяет. Вскоре потом, получив помощь от крымского хана, он переменил тон и успел отобрать назад некоторые отпавшие от него города, отчасти силой, отчасти хитростью. Ромодановский и Самойлович в июне 1674 года двинули против него значительные силы, а в июле сами переправились за Днепр и снова осадили Чигирин. У Дорошенка было до 6000 войска, состоявшего из наемных серденят, потом казаков, черемис (польских татар), вооруженных Чигиринских мещан, и притом большое количество пушек. Сам Дорошенко, по некоторым известиям, в это время предавался пьянству и ходил по шинкам, где его забавляли игрой на волынках и скрипках; мещане его не любили и были склонны перейти на царскую сторону, но боялись его казаков и серденят. Он заперся в крепком верхнем замке. Наступивший голод, однако, возбуждал осажденных подумать о сдаче. Но в августе на помощь Дорошенку пришли, с одной стороны, крымский хан со своей ордой, с другой – великий визирь с турецким войском. Ромодановский и Самойлович отступили к городу Черкасам; тут они имели бой с Дорошенком и татарами, после которого сожгли город, оставленный жителями (переселившимися на восточную сторону), и опять переправились на левый берег.
Во время сей войны с Дорошенком впервые на историческую сцену выступает личность Ивана Мазепы, которому суждено было впоследствии играть столь видную роль.
Мазепа был казацкого рода, получил шляхетство и некоторое время находился при дворе Яна Казимира в числе его покоевых дворян. Как подобало шляхтичу, он владел порядочным образованием, внешним лоском, а также пристрастием к женскому полу и романтическим похождениям. Известен рассказ (заключающийся в польских мемуарах его современника Паска) о том, как Мазепа, живя в своем имении на Волыни, завел интимные отношения с женой соседнего помещика (пана Фальбовского) и как обманутый муж отомстил ему: захватив обольстителя по дороге на любовное свидание, он велел своим слугам раздеть его, привязать к спине собственной его лошади и, напугав ее бичами и выстрелами, пустить. Лошадь бросилась сквозь лесную чащу и примчала хозяина домой в самом жалком виде, почти полумертвого. После того Мазепа от стыда покинул Польшу, ушел на Украйну и стал служить в малороссийском войске. Это произошло в первой половине 60-х годов XVII столетия. Трудно сказать, насколько сей рассказ отличается достоверностью; по крайней мере, последующее поведение Мазепы тому не противоречит. Во всяком случае, своим образованием и недюжинными способностями он обратил на себя внимание казацких гетманов и особенно употреблялся ими для дипломатических поручений. В данное время он был женат; но жена его жила в Корсуни, а сам он находился в Чигирине при гетмане Дорошенке.
В феврале или марте 1674 года, когда Западная Украйна уже поддалась московскому царю, Дорошенко отправил Мазепу к князю Гр. Гр. Ромодановскому с письменными уверениями в своей готовности тоже перейти в московское подданство на известных условиях. При сем гетман велел своему посланцу присягнуть, что тот не останется у своей жены в Корсуни, то есть во владениях его царского величества: в этом городе предполагалась избирательная казацкая рада, куда передавшаяся Москве старшина приглашала и Дорошенка. Но рада, как известно, произошла в Переяславле; туда и поехал Мазепа. Исполнив поручение и получив подарки от белгородского воеводы, он вернулся в Чигирин вместе с посланцами от Ромодановского и вновь выбранного Самойловича. Известно также, что все эти переговоры о подданстве Дорошенка были только выигрышем времени с его стороны до получения помощи от Крымской Орды. По собственному показанию Мазепы, летом того же года, то есть в разгар военных действий, он просил Дорошенка отпустить его к жене в Корсунь. Но гетман заподозрил, что он намерен изменить, прельстившись соболями, полученными от Ромодановского; а потому заставил его в присутствии митрополита Тукальского присягнуть в верности и в том, что, будучи в Переяславе, не говорил про него ничего худого. Спустя несколько дней после сей присяги Дорошенко послал Мазепу с письменными и словесными поручениями к турецкому визирю и дал ему в провожатые несколько человек белгородских татар. Главное содержание этих поручений заключалось в просьбе о присылке скорейшей помощи против московской рати и в жалобе на некоторых татарских мурз и царевичей. Посылка эта была неудачна. В степи запорожский кошевой Серко перехватил Мазепу; провожатых его татар побили, а его самого взяли в плен; найденные при нем грамоты препроводили к гетману Самойловичу, а тот отослал их в Москву. Вскоре по требованию Ромодановского Серко прислал и самого Мазепу, которого также отправили в Москву. О дипломатических способностях Мазепы и его умении понравиться видно из того, что Серко писал Самойловичу и просил не лишать Мазепу свободы, а Самойлович, в свою очередь, писал в Москву и ходатайствовал о его скором отпуске. По поручению гетмана о том писал собственно нежинский протопоп Адамович Матвееву, причем заметил о Мазепе: «Человек он ученый, меж высокими людьми бывал».
В Москве Мазепу подвергли подробному допросу в Малороссийском приказе в присутствии Артамона Сергеевича Матвеева. Тут ловкий посланец сумел подкупить в свою пользу и самих недоверчивых москвичей. Словоохотливый и вкрадчивый, с видом откровенности и добродушия он пространно отвечал на все вопросы, входил в подробности и, казалось, раскрывал настоящее положение дел в Малороссии и взаимные отношения главных действующих лиц. Исчислял военные силы Дорошенка, говорил о склонности Чигиринских жителей перейти в московское подданство, передавал о сношениях правобережного гетмана с татарами, турками, с Собеским и Серком; причем постарался набросить тень на последнего, который будто бы вместе с запорожцами отговаривал Дорошенка от поездки в Переяслав на раду, предлагал быть в соединении с ним и с ханом, как это было при Богдане Хмельницком, и просил крымского хана их помирить (Мазепа, вероятно, старался угодить Самойловичу, не любившему Серка). Между прочим, передавал и такой отзыв визиря: удивляется он просьбам Дорошенка о помощи, чего он боится московских ратных людей и не может с ними управиться; московские-де люди не военные, а прежние гетманы давали им отпор с татарами без турецких войск. На эти слова будто бы Дорошенко поручил сообщить визирю, как он (т. е. Мазепа) в Переяславе видел до 20 000 ратных людей его царского величества, до 500 пушек и всяких запасов «и бой у них все огненный и ему-де Дорошенку против них с татары стоять никоими мерами неможно». Сообщал Мазепа и вести из Константинополя, по которым султан собирается опять прийти на Украйну и взять с собой Юрия Хмельницкого, чтобы поставить его гетманом в случае, если бы Дорошенко ему изменил. Вообще Мазепа произвел такое впечатление, что удостоился царского приема, получил государево жалованье соболями и деньгами и скоро был отпущен в Чигирин с увещательными грамотами к Дорошенку и жителям; с их ответом он должен был воротиться к князю Ромодановскому и гетману Самойловичу, а затем ему разрешалось поселиться на левой стороне с женой и детьми.
Не все, однако, верили Мазепе. Так, стрелецкий голова Александр Карандеев, состоявший при малороссийском войске, видел у гетмана Самойловича Мазепу, присланного Серком, и в своих отписках А.С. Матвееву замечает: «И его, государь, лукав ответ, творит себя невинным, а судьбы кладет на Дорошенка» и так далее. При допросах в Москве Мазепа, между прочим, показал, что во время его пребывания в Запорожье у Серка он видел там самозванца, именующего себя царевичем Симеоном Алексеевичем.
Мятеж, вызванный Разиным, все еще отзывался на юго-восточных и южных окрайнах.