Многие донские казаки, бежавшие из Астрахани в верховые города по Дону и на Северский Донец, составили шайку воров, человек в двести; их грабежи и разбои затрудняли проезд царских чиновников и ратных людей. На Дону стоял тогда с отрядом думный дворянин Иван Савостьянович Хитрово; шайка пополнялась отчасти беглецами из этого отряда. Во главе ее находился один из товарищей Разина казак Иван Миуской, родом малороссиянин, «из хохлачей», как выражаются о нем современники. В октябре 1673 года царь послал указ атаману Корниле Яковлеву и всему Донскому войску, чтобы они совместно с Хитрово учинили промысел над ворами. Принятые военные меры очистили Донскую и Северскую Украйну от воров. Миуска куда-то скрылся. Но в наступившую зиму он появился в Запорожской Сечи, расположенной на Чертомлыке; его сопровождали несколько донцов и какой-то молодой человек, которого он выдавал за царевича Симеона Алексеевича, будто бы бежавшего из Москвы после ссоры со своей матерью, царицей Марьей Ильиничной, и дедом своим, боярином Ильей Милославским. Молодец этот был довольно приятной наружности, тонок, долголиц, смугловат; держал себя молчаливо и был одет в зеленый кафтан, подбитый лисьим мехом. Его выдавали за пятнадцатилетнего юношу, хотя на вид ему было лет двадцать. Как это бывало в обыкновении при самозванстве, Миуска уверял запорожскую старшину, что у мнимого Симеона на теле есть какие-то царственные знаки, вроде венца. Восемь донцов Миуски составляли его свиту и носили за ним два знамени с изображениями орлов и кривых сабель. Во время его появления кошевой Иван Серко находился в походе под Тягин (Бендеры). Когда он воротился из похода в Сечь, то лже-Симеон вышел ему навстречу, распустив свои два знамени. Кошевой пригласил его в свою ставку и начал расспрашивать, кто он такой, заклиная сказать правду. Молодой человек с клятвой уверял, что он истинный сын царя Алексея Михайловича; что он бегством спасся от боярских козней в Соловецкий монастырь; там будто бы виделся со Стенькой Разиным, тайно пристал к нему и, никем не знаемый, участвовал в его походах. Серко стал с ним обращаться почтительно как будто с действительным царевичем.
Получив известие о самозванце, гетман тотчас дал о нем знать в Москву. Там еще помнили самозваннические смуты и очень встревожились. Царь немедля отрядил на Украйну стрелецкого сотника Чадуева и подьячего Щеголева с небольшим отрядом стрельцов и с грамотами к Самойловичу и Серку: они приказывали схватить обоих воров, самозванца и Миуску, и за крепким караулом прислать их в Москву. В грамотах объяснялось, что царевич Симеон родился в 1665 году, а умер в 1668-м четырех лет и погребен в Архангельском соборе; на погребении его присутствовали два патриарха, Паисий Александрийский и Иоасаф Московский, митрополиты и архиепископы со всем освященным собором. Если бы он был жив, то ему теперь было бы девять лет, а не пятнадцать. Царские посланцы в декабре прибыли в Батурин к гетману Самойловичу; но тут они задержались более двух месяцев. Гетман показывал усердие в этом деле и уже послал от себя в Запорожье с требованием выдачи самозванца. Но Серко, очевидно, коварствовал и пользовался случаем насолить и Москве, и Самойловичу за свое устранение от гетманской булавы. Конец этой зимы он вновь находился в отсутствии; но запорожцы, настроенные им, охраняли лже-Симеона, как будто истинного царевича, и посмеялись над требованием гетмана, а царским посланцам прямо грозили смертью.
Когда Серко воротился в Сечь, Чадуев и Щеголев отправились туда, приняв разные предосторожности; во-первых, они усилили свой конвой несколькими десятками гетманских казаков; во-вторых, захватили несколько приезжих значных запорожцев и отдали их гетману в качестве заложников. Только 9 марта прибыли они в Сечь и тут начали переговоры с атаманом и старшиной. Запорожцы стояли на том, что у них находится истинный царевич; а Чадуев и Щеголев называли его вором и обманщиком. Сам лже-Симеон однажды напал с саблей на Чадуева, стоявшего у дверей своей избы; а тот схватил пищаль и навел на него. Толпа запорожцев бросилась к избе и начала было разбирать крышу, чтобы побить московских послов; их стрельцы с мушкетами в руках поклялись не выдавать друг друга и дорого продать свою жизнь. До кровопролития, однако, дело не дошло, и запорожцы ограничились тем, что приставили к избе сильный караул. 12 марта происходила рада в присутствии послов. Прочли царские грамоты. Серко напомнил запорожцам, что у них никогда того не бывало, чтобы войско кого выдавало, а тем более не следует выдавать истого царевича. Толпа зашумела, что не выдаст его; мало того, кричала, что послов надо или утопить, или обрубить им ноги и руки. Но Серко уговорил ее потерпеть еще, так как много запорожцев находится в залоге у гетмана. В дальнейших переговорах с послами Серко высказал причины своего негодования: и захват его обманом со стороны князя Ромодановского, и ссылку его в Сибирь, и выбор в гетманы Самойловича, тогда как войско желало его, Серка; а на угрозу гетмана не пропускать хлеб и всякие харчи на Запорожье заметил, что без хлеба запорожцы не останутся и сыщут себе другого государя. Разные казаки и старшина приходили к царским посланцам и угрожали им смертью; сии последние, по словам их донесения, дарили казаков ефимками, занятыми у Самойловича, и тем спасались от беды.
По приказу кошевого куренные атаманы вместе со священником осматривали мнимого царевича и нашли у него на груди несколько белых пятен, подобных лишаям. И эти пятна сочтены были за какие-то царственные знаки! Наконец царские послы были отпущены в Москву в сопровождении запорожских послов, которые повезли грамоты от запорожцев и лже-Симеона и должны были от самого царя узнать правду об именующем себя Симеоном Алексеевичем, ибо, по его уверению, никакие письма его к своему отцу бояре до государя не допускают. Гетман Самойлович и воевода князь Ромодановский со своей стороны доносили обо всем государю и предлагали отписать в казну имущество Серка, а жену его и зятей посадить в крепость. Запорожские посланцы были задержаны в Москве в качестве заложников. Серку царь прислал новую грамоту; он укорял кошевого в неисполнении указа и потворстве самозванцу и вновь требовал его выдачи вместе с казаком Миуской. Укоры, однако, смягчались милостями: царь обещал отправить просимые запорожцами лодки (чайки), пушки, сукна, денежное и хлебное жалованье; но все это будет в Севске ожидать, пока кош не выдаст воров. В этих переговорах прошло целое лето. Настойчивость и меры, принятые московским правительством, увенчались успехом. В августе Серко за крепким караулом отослал лже-Симеона в Москву; но Миуска, по-видимому, успел спастись бегством. Серка потом наградили соболями и по его просьбе пожаловали ему местечко Келеберду на Днепре; но это пожалование не было приведено в исполнение врагом его гетманом Самойловичем.
Самозванца ввезли в столицу, прикованного к телеге таким же образом, как Стеньку Разина. На Земском дворе бояре подвергли его пыточному розыску, спрашивали, кто он такой. Из всех довольно противоречивых и запутанных показаний самозванца выяснилось только то, что он Семен Иванов, веры латинской, родом из Лохвицы, что отец его Иван Воробьев был подданный князя Дмитрия Вишневецкого и что самозванству его научил казак Миуска. Затем лже-Симеон 17 сентября 1674 года был казнен на Красной площади таким же способом, как Стенька Разин, а потом части тела его точно так же были выставлены на кольях на Болоте. В этом деле любопытно то обстоятельство, что новый самозванец вышел из Юго-Западной Украйны и по своему происхождению опять связан с одной из тех польско-русских фамилий, которые выставили и первого, и второго Лжедмитрия, и самозванца Лубу. А кошевой Серко долго уклонялся от выдачи лже-Симеона, подобно тому как уклонялся Богдан Хмельницкий от такой же выдачи лже-Шуйского. Лже-Симеон явился последним представителем самозванщины, порожденной польской интригой против Московского государства.
Посмотрим, что в это время творилось в самой Польше.
В течение лета 1673 года там с обычной медленностью и всякими препятствиями производились приготовления к новой войне с Турцией. Только благодаря энергии коронного гетмана Собеского удалось собрать до 30 000 войска. В сентябре король Михаил произвел ему смотр под Глинянами; после чего, удрученный болезнью, он остался во Львове, а Собеский двинулся к Днестру, перешел реку и приблизился к Хотину, под которым стоял в укрепленном лагере сераскир Гуссейн; последний имел под своим начальством до 80 000 человек; но часть их была рассеяна по разным крепостям Подолии. Между тем рать Собеского усилилась с прибытием литовских гетманов Паца и Радзивилла. Гуссейн не выходил из окопов; поэтому в начале ноября Собеский на рассвете лично с саблей в руке повел свои войска на приступ неприятельского лагеря. Вспомогательные туркам отряды молдаван и валахов перешли на сторону поляков. После нескольких часов упорной битвы лагерь был взят и турки совершенно разбиты; много их потонуло в Днестре во время бегства. Вместе с лагерем и крепость Хотин досталась победителям. Раненый Гуссейн спасся в Каменец. Собеский, однако, не воспользовался моментом паники, чтобы немедля ударить на этот главный оплот турецкого владычества в Подолии. В это время пришло известие о смерти короля Михаила, который скончался во Львове накануне хотинской победы. Литовский гетман Пац тотчас со своим войском отделился от коронного и отправился в Варшаву; а потом и Собеский воротился с театра войны, чтобы принять участие в избирательной борьбе партий.
Число кандидатов на польский престол, выставленных разными партиями, на сей раз простиралось до шести или семи; в этом числе встречались принцы Датский, Трансильванский, Савойский и другие. Но главных партий было две: австрийская и французская. Первая, наиболее значительная, предлагала Карла Лотарингского; во главе ее стояли примас с частью высшего духовенства и вдова короля Михаила, бывшая австрийская эрцгерцогиня Элеонора, которая надеялась вторично выйти замуж за новоизбранного польского короля. Французская партия, поддерживаемая самим Людовиком XIV, предлагала герцога Конде или баварского принца Филиппа Нейбургского; эта партия гр