честву денег с каждого двора и считался делом богоугодным. Мало того, посадский, попавший в плен, освобождался от тягла, а крестьянин от крепостного состояния. Тщетно московское правительство старалось прекратить татарские набеги и построением оборонительных линий, и мирными сношениями с Крымской ордой; получало от ханов шертные грамоты, давало им ежегодные поминки и честило их послов. Крымские послы любили посещать Москву часто и с большой свитой, ради царских подарков и угощений. Им дарили атласные шубы на меху, суконные и камчатные кафтаны, шапки, сапоги. А после угощения во дворце романеей и медом они обыкновенно серебряные кубки и ковши, из которых пили, клали себе за пазуху и присваивали. Поэтому для таких случаев стали заказывать за границей (в Англии) особые медные сосуды, позолоченные и посеребренные. Но все эти средства оказывались недействительными. На поминки крымские ханы, царевичи и мурзы смотрели как на дань, и разбойничьи нападения продолжались. Вообще одна оборонительная система без содействия наступательной не могла достаточно обезопасить наши южные пределы. А наступательную войну против крымцев московское правительство считало еще очень трудной и неудобной; так как нас отделяли от Крыма широкие безводные степи, травы которых в случае нужды выжигались татарами. Тут могла действовать успешно только легкая татарская конница, а не тяжелая и малоподвижная московская рать. К сожалению, правительство того времени мало обращало внимания на возможность чаще громить Крым такими летучими отрядами, каков, например, был поход 1675 года, совершенный князем Черкесским Каспулатом Муцаловичем, донским атаманом Миняевым и запорожским кошевым Серком37.
Помимо сложных оборонительных сооружений и связанной с ними сторожевой службы, Алексей I большое внимание посвящал ратному делу вообще и много потрудился над устройством регулярных полков, обученных европейскому строю.
В этом отношении он следовал системе, усвоенной в царствование его отца после несчастного смоленского похода, то есть набирались пешие, или «солдатские», полки и конные, или «рейтарские», а обучение их поручалось наемным иноземцам, уже состоявшим в русской службе или вновь приезжим. Кроме офицеров, московское правительство вызывало в качестве инструкторов и опытных иноземных солдат или унтер-офицеров. Хорошее жалованье и награждение поместьями привлекали столько иноземцев в русскую военную службу, что под конец Алексеева царствования прием их был уже обставлен известной процедурой и они должны выдерживать род экзамена в искусстве владеть оружием и в разных военных сведениях.
Один из таких иноземных офицеров, именно шотландец Патрик Гордон, в своих любопытных записках рассказывает следующее.
Он побывал уже в шведской, а потом в польской военной службе; в последней был участником и очевидцем знаменитого поражения русских под Чудновом в 1660 году. Некоторые русские офицеры из иностранцев, взятые в плен в этом бою, склонили майора Гордона перейти на русскую службу, как более выгодную, то есть лучше оплачиваемую. В следующем году вместе с несколькими другими иностранными офицерами (в том числе капитаном Павлом Менезием и освободившимся из плена полковником Кравфордом) он приехал в Москву. 5 сентября эти офицеры были в селе Коломенском допущены к целованию царской руки. А через два дня, по распоряжению начальника Иноземного приказа боярина Ильи Даниловича Милославского, они явились на московском загородном поле, именуемом Чертолье. Боярин велел им взять в руки копья и мушкеты и показать свое боевое искусство. Удивленный тем Гордон возразил, что для офицеров такое искусство есть наименее важное дело, а что главное для них – умение командовать и обучать солдат. Милославский не принял никаких возражений. Тогда Гордон, взяв копье и мушкет, проделал с ними все приемы, и так ловко, что боярин остался им доволен. Он был принят на царскую службу также майором, а его товарищ Менезий также капитаном. Несколько лет спустя Гордон получил чин полковника и драгунский полк в свое командование. С этим полком он принимал деятельное участие в последующих военных событиях на Украйне. Кроме собственно военного дела, он имел сведения и в инженерном искусстве. Московское правительство так ценило его усердную и полезную службу, что потом отклоняло его неоднократные просьбы об отставке и отпуске на родину. А между тем продолжавшийся наплыв иностранных офицеров в Россию вызывал иногда отказ в их приеме. Так, в сентябре 1675 года к Архангельску прибыли на голландских кораблях полковник фон Фростен и более десятка офицеров-иностранцев с предложением своей службы. В числе их находился сам знаменитый впоследствии капитан Франц Лефорт, родом женевец. Из Москвы от Посольского приказа на это предложение было прислано повеление выслать иноземцев за море, так же поступать и с другими новоприезжими иноземцами. Но так как навигация уже прекратилась, за наступлением зимнего времени, то по усильному челобитью офицеров, оказавшихся в безвыходном положении при истощившихся собственных средствах, последовало царское разрешение двинскому воеводе отпустить их в Москву. Сюда они прибыли уже по кончине Алексея Михайловича. Но и тут ждала их неудача. Новый государь указал весной отпустить их за море, о чем им объявил А.С. Матвеев. Только часть их уехала, а полковник фон Фростен с некоторыми все-таки добился приема на царскую службу. Лефорт, приютившийся в Немецкой слободе, на ту пору заболел и таким образом случайно остался в России.
По словам одного иностранного наблюдателя (Мейеберга), уже в половине Алексеева царствования этих полковников-иностранцев было у нас более сотни, а еще более других чинов, то есть подполковников, майоров, капитанов и поручиков.
Рейтарские полки, в состав которых входили гусары с копьями и драгуны с огнестрельным оружием, набирались отчасти по-прежнему из малопоместных боярских детей и вольных охочих людей, а отчасти из даточных, которых выставляли помещики и монастыри, смотря по количеству крестьянских дворов. (Обыкновенно одного рейтара со 100 дворов.) В солдатские же полки хотя и могли записываться охочие люди разного звания, но они составлялись по преимуществу из даточных крестьян и бобылей. (Обыкновенно с 20 дворов один солдат.) Эти рейтарские и солдатские полки, однако, не были в постоянном сборе, а в мирное время собирались только в конце осени и в начале зимы (т. е. по окончании полевых работ) в известные места, где и обучали их инструкторы из иноземных и русских офицеров. При таких больших промежутках, естественно, они не могли освоиться с воинской дисциплиной и еще не представляли вполне регулярного войска. Вооружение их, отчасти приобретенное на свой счет, отчасти доставляемое казной, также не было достаточно исправным и однообразным. Наиболее обученными и привычными к службе являются полки, расположенные на границах (род военных поселений). Так, против шведов устроены были солдатские и отчасти драгунские полки в заонежских погостах, в уездах Новгородском и Старорусском. А на Юго-Западной Украине и на пограничье с татарами поселены драгунские полки, которые обучались и конному и пешему строю, были вооружены мушкетами, пиками и бердышами.
Рядом с этими новыми полками иноземного строя оставались и войска прежнего времени, каковы стрельцы и казаки, нестройные ополчения дворян и детей боярских; а ко времени войны призывались отряды из служилых или наемных татар, мордвы, черемис, башкир, калмыков и других инородцев. Самая конная гвардия царская, то есть стольники, стряпчие, дворяне и жильцы, были только расписаны по сотням, и каждая такая сотня собиралась вокруг своей хоругви, но без определенного строя; ибо никакого кавалерийского учения у них не было.
По поводу пестрого, разнородного состава русской армии при Алексее I любопытен несколько хвастливый отзыв стольника Чемоданова. Он (в 1657 г.) ездил послом во Флоренцию и на вопросы будущего герцога Козимо Медичи о русском войске отвечал приблизительно такими словами:
«У нашего великого государя против его государских недругов рать собирается многая и несчетная и строенья бывает разного: многие тысячи копейных рот устроены гусарским строем, другие многие тысячи конные с огненным боем рейтарским строем, многие же тысячи с большими мушкетами драгунским строем, а иные многие тысячи солдатским строем. Над всеми ими поставлены начальные люди: генералы, полковники, подполковники, майоры, капитаны, поручики, прапорщики. Сила низовая, казанская, астраханская, сибирская, тоже рать несметная; а вся она конная и бьется лучным боем. Татары Большого и Малого ногаю, башкирцы, калмыки бьются лучным же боем. Стрельцов в одной Москве, не считая городовых, 40 000; а бой у них солдатского строя. Казаки донские, терские, яицкие бьются огненным боем, а запорожские черкасы и огненным, и лучным. Дворяне же государевых городов бьются разным обычаем, и лучным, и огненным боем, кто как умеет. В государевом полку у стольников, стряпчих, дворян московских, жильцов свой обычай; только у них и бою, что аргамаки резвы да сабли остры; куда ни придут, никакие полки против их не стоят. То у нашего великого государя ратное строенье».
Не забудем, что этот несколько хвастливый отзыв дан был в счастливую эпоху царствования, после Первой польской войны, под впечатлениями только что совершенного отвоевания Малой и Белой Руси от поляков. При всем преувеличении своем общий характер наших ратных сил того времени изображен тут довольно верно.
Относительно московского войска времен Алексея Михайловича имеем любопытную архивную запись о царском смотре, производившемся на Девичьем поле, между валами Земляного города и Новодевичьим монастырем, зимой 1664 года, то есть в разгар Второй польской войны.
Государь собирался на весну лично выступить в поход против польского короля, а потому в январе объявил большой смотр ратным людям, находившимся в столице. Для сего смотра построили на Девичьем поле «царское место»; а именно: отмерили большой четырехугольный двор, огородили его столбиками с перекладинами, обитыми красным сукном; а посреди двора на помосте поставили «горницу» или род павильона, покрытого шатровой белой жестяной крышей с золоченым крестом наверху и золочеными орлами на всех четырех углах. С трех сторон горница обведена крашеными перилами, а с четвертой, обращенной к Земляному городу, был вход, устроенный широкими ступенями (рундук), которые вели в главную дверь горницы. Она была снабжена печью и слюдяными окнами, уставлена иконами, убрана тисненными золотом кожами, парчою, коврами и красным сукном. По сторонам ее находились чуланцы, также с окнами. А в самой горнице поставили золоченые кресла индейской работы, украшенные алмазами, изумрудами и другими драгоценными каменьями. Сбоку государева двора воздвигнут особый продолговатый помост, обитый красным сукном, или так называемая «накрачейня», для военного оркестра. Сюда же заранее был привезен с Пушкарского двора наряд, то есть пушки и пищали. По обеим сторонам государева двора было поставлено по 14 пищалей; а большой наряд или пушки помещен направо, к Москве-реке.