жит город запертым, ключи имеет при себе и никого не выпускает, боясь измены; а уличенных в намерении бежать вешает. Но никакие благоприятные вести не могли поколебать бездеятельности Шеина. Вопреки данной ему инструкции, он не шел на скоплявшихся в Красном неприятелей, а все продолжал готовиться к правильной осаде Смоленска.
Видя его бездействие, Радзивилл и Гонсевский сделались смелее и начали посылать под наш лагерь частые разъезды, которые иногда удачно нападали на русские разъезды и брали многих пленников. Мало того, раз ночью (на 26 февраля) они решились прорвать блокаду: приблизились к городу и послали отряд в 750 человек казаков, драгун и гусар. Большая часть этого отряда, 300–400 человек, успела прокрасться мимо стана Прозоровского и Нагово, избить стражу, переправиться через речку Ясенную и войти в город; а другая часть отстала, заблудилась и начала бродить между московскими острожками. На рассвете русские их увидели, разгромили и многих побрали в плен. Шеин с Измайловым поспешили отправить в Москву стольника Семена Измайлова (сын Артемия) с донесением, что литовские люди в числе 3000 хотели пробиться в Смоленск; но он послал на них своих ратных людей, которые их прогнали и взяли более 300 пленных. Воеводы приписали себе немалую победу и умолчали об отряде, прорвавшемся в город; хотя, по их прежнему донесению, еженочно наряжались из полков восемь сотен стражи, охранявшей пути к Смоленску от литовских людей. После такого события бдительность должна бы усилиться. И тем не менее спустя около месяца повторилось то же самое, только в больших размерах.
Неприятели пришли с той стороны, откуда их не ожидали. Однажды в ночь с воскресенья на понедельник, когда русские предавались беспечности, Радзивилл со всеми своими силами подошел к городу с правой, еще необложенной стороны Днепра и выслал отряд в 600 человек. Этот отряд незаметно подошел лесом, сбил три сотни стражи, стоявшей на Покровской горе, и затем уже при свете дня прошел по днепровскому мосту в город с распущенными знаменами, при звуке труб и бубнов. По причине ледохода и начавшегося разлива Днепра русские воеводы не могли переправить войско на правый берег и должны были со стыдом смотреть на прибытие к осажденным сего подкрепления людьми и боевыми припасами. Шеин в своем донесении постарался умалить значение этого события: по его словам, в город «безвестно» прошли полтораста неприятелей; но теперь приняты все меры, чтобы впредь ни единый человек не мог пробраться сквозь линии осаждавших. Эти меры были следующие: во-первых, только теперь Шеин обратил внимание на Покровскую гору, он велел устроить от нее к Днепру линию рогаток, а на самой горе поставить острожек, в котором поместились пехотный отряд из стрельцов и казаков; да 600–700 конницы держали постоянную стражу у рогаток, сменяясь через каждые два дня. Для сообщения с другим берегом устроены четыре плота на канатах и готовился еще постоянный мост. Доносил он, будто днепровский городской мост его люди (при помощи плотов и петард) наполовину разметали и сожгли, так что ходить по нему теперь нельзя. Последствия показали, что донесение это было неверно.
Далее, все промежутки обложения постепенно были заполнены рогатками, которые приготовлялись из толстых бревен с воткнутыми в них крест-накрест заостренными кольями; острожки также большей частью были обнесены рогатками. Кроме того, полковник Яков Карл выдвинул свои шанцы ближе к городу в промежуток между наугольной башней и Днепром. Таким образом, блокада сделалась теснее и действительнее; только северная заднепровская сторона, с ее уединенной позицией на Покровской горе по-прежнему оставалась слабейшим местом обложения; хотя построенный здесь острог вскоре занял полковник Матисон со своим полком. А лазутчики все-таки продолжали пробираться с вестями от Соколинского к Радзивиллу и обратно.
В начале марта («на Федорове неделе во вторник») под Смоленск прибыл наконец большой наряд, привезенный с огромными усилиями и трудностями: для его провоза приходилось прорубать леса, расчищать горы снегу или настилать бесконечные гати на болотистых местах. Из сего наряда устроили три батареи в шанцах Лесли и его товарищей, вблизи городской стены. Прошло еще недели две, пока орудия были установлены в турах, засыпанных землей; на высоком кургане поставили самую большую пушку «Единорог», снаряды которой достигали до Малаховых ворот. 17 марта началось бомбардирование; за 15 верст кругом слышна была орудийная пальба. Продолжалась она несколько дней: у трех башен, в том числе у Малаховой, сбили верхи; в городовой стене образовался пролом саженей в шесть. Казалось бы, еще немного артиллерийской подготовки, затем дружный приступ, и Смоленск в наших руках. Но бомбардировка вдруг прекращена, как бы для того, чтобы дать неприятелю время приготовиться к отпору и «зарубить» в проломных местах тарасы. Недели полторы спустя бомбардировка возобновилась, подвезли лестницы; по всем признакам, стали готовиться к приступу. Конечно, предполагали его сделать после взрыва главного подкопа. В половине апреля сам Шеин приезжал в немецкие шанцы смотреть подкоп; подкопщики ему говорили, что будет готов к Светлому воскресенью. А неприятель меж тем от перебежчиков получал все нужные сведения, со своей стороны против подкопа копал слухи и укреплял помянутый выше внутренний земляной вал. В конце апреля воевода дает знать в Москву, что у него все готово для приступа, — только ждет прибытия пушечных запасов! Итак, он всегда чего-нибудь ждал.
Тут, к сожалению, наши источники о ходе осады делаются скудны и сбивчивы. Из общих очерков ее и некоторых отрывочных известий мы знаем только, что было сделано два приступа, 26 мая и 10 июня. Главный подкоп, заключавший 250 пудов пороху, был взорван; но он так плохо был рассчитан, что масса оторванных от стены и башни камней обрушилась на стоявший подле русский отряд, приготовленный к приступу, и значительную его часть перебила и перекалечила. Произошло сильное замешательство; а когда наступающие отправились и двинулись на приступ, они встретили тот внутренний земляной вал, который лежал за стеной и с которого осажденные поражали их огнем из пушек. И атака эта производилась не в ночное время и не внезапно, а при полном дневном свете, когда неприятель все видел и ко всему приготовился. Разумеется, приступ окончился полной неудачей, тем более что Шеин и не думал поддержать солдатские полки другими войсками. Одинаково неудачны были подкопный взрыв и приступ 10 июня. Поведенные неискусно и нерешительно, эти приступы отозвались большой потерей людей и боевого материала, а также неизбежным отсюда упадком духа среди русской армии. Впоследствии против Шеина возникло даже обвинение, что однажды, когда русские уже влезли на стены и готовы были ворваться в город, он вдруг велел открыть орудийную пальбу по своим и тем заставил их вернуться. Такая явная измена была бы слишком чудовищна; может быть, вышло какое-нибудь недоразумение. Однако официальный акт (т. е. судебный приговор над Шеиным) утверждает, что Шеин во время приступа приказывал стрелять из наряду по своим; причем многие были побиты. Но это сказано глухо, и факт остался неразъясненным.
Во всяком случае, за этим периодом неудачных приступов наступил опять период бездействия со стороны Шеина, который ограничивался блокадой, безуспешным бомбардированием и столь же безуспешным продолжением подкопов. Очевидно, он надеялся, в конце концов, голодом принудить осажденных к сдаче, совершенно забывая о том, что за Смоленском стояло целое Польско-Литовское государство, которое при всех своих неустройствах должно же было когда-нибудь прийти к нему на помощь. А между тем он не переставал требовать денег, припасов и подкреплений, постоянно жалуясь на побеги и нети служилых людей и недостаточное количество посошных, которые обязаны были делать подкопы, рыть шанцы, возить в немецкие полки дрова и хлебные запасы и тому подобное.
Московское правительство продолжало надеяться на Шеина и напрягало все усилия к тому, чтобы удовлетворить его требования. По дорогам между Москвой и Смоленском постоянно тянулись обозы то с денежной казной, то с хлебными или боевыми припасами и шли все новые и новые подкрепления. В июне мы встречаем царский указ о новом наборе даточных с монастырских земель, а также с вотчин и поместий тех придворных и служилых людей, которые не находились тогда в действующих полках, с 300 четей земли по одному конному ратнику в полном доспехе, то есть в латах или панцире и шишаке, на добром коне, ценой не менее 10 рублей. Немного позднее (в конце августа) опять указ: о наборе пеших даточных ратников с 300 четвертей по два человека, каждый с пищалью, топором и рогатиной. Тем и другим, то есть конным и пешим, назначено идти под Смоленск. Туда же в июле отправлен из Москвы полковник Самуил Карл Деэберт со своим рейтарским полком. С ним посылались также запасы пороху, свинцу, фитилей и провианту; причем, по обыкновению, наказывалось, чтобы начальные люди строго смотрели на пути за рейтарами и драгунами и не позволяли бы им грабить крестьян или брать у них кормы силой. Что же касается жалованья ратным людям, то в течение с небольшим года, который прошел от начала Шеинова похода по сентябрь 1633 года включительно, из Москвы доставлено было в его полки более полумиллиона рублей — сумма по тому времени весьма значительная. А съестных припасов за эту пору было доставлено в армию полторы тысячи четвертей сухарей, с лишком 2300 четвертей круп, около 2500 четвертей толокна, с лишком 25 000 ржаной муки и 150 четвертей гороху, 5600 пудов свинины и 3600 пудов коровьего масла.
Карла Деэберта поместили близ Прозоровского в укрепленных окопах.
Пока Шеин бездействовал под Смоленском, летом 1633 года происходили оживленные действия на других театрах войны; причем, хотя Москва повела вначале войну наступательную, но, от бездействия главной рати, ей потом пришлось перейти в положение оборонительное. Поляки выслали против нас черкас или малороссийских казаков, которые повоевали Северскую область. Но их нападения не всегда были удачны. Так, в мае полковник Песочинский и князь Еремия Вишневецкий с польскими, литовскими людьми и запорожцами осадили Путивль, начали вести шанцы, подводить подкопы и делать приступы; около месяца длилась осада. Мужественные воеводы князь Гагарин и Усов отбили неприятелей, и те со стыдом отступили. Но город Валуйки им удалось взять и разграбить благодаря оплошности воеводы Колтовского. Не ограничившись черкасами, поляки вооружили против Москвы крымцев. Хан послал царевича Мумарек-Гирея, который напал на наши южные украйны, повоевал, пожег многие места и набрал большой полон.