Все завоеванные земли считались принадлежащими государству, поэтому прежние собственники этих земель теряли все права. После завоевания часть населения, прежде всего, знать и многие горожане, выселялась с завоеванных земель; это переселение называлось «сюргун», что по-русски означает «вывод». Затем проводилась перепись земли и людей, сначала предварительная, а немного позже подробная («дефтери муфассаль»). В некоторых случаях (возможно, в большинстве случаев) одновременно с переписью осуществлялся передел земель.[1098] Нормой крестьянского надела считался «чифт», «плужный участок» в 60–80 денюмов хорошей земли (соответственно, 100 денюмов средней земли и 130–150 денюмов плохой земли, в разных провинциях могли быть небольшие вариации в цифрах). Это количество земли соответствовало той площади, которую можно обработать плужной запряжкой, и которая в среднем соответствовала крестьянскому участку. Система обложения по «чифтам» была заимствована у побежденной Византии (византийский «чифт» назывался «зевгарь»), но в Византии она давно пришла в упадок – османы восстановили ее в соответствии с ранневизантийскими порядками.[1099] Известный турецкий историк Халил Инальчик особо отмечает, что поддержание цельности и благополучия крестьянских хозяйств было основной заботой султанского правительства.[1100] Султан Сулейман Великолепный (1520–1566) требовал от своих пашей «обращаться с нашими подданными так, чтобы крестьяне соседних княжений завидовали их судьбе».[1101] Многие турецкие историки считают, что отношения в османской деревне основывались на принципах социальной справедливости и классовой гармонии, что сипахи и райаты в конечном счете одинаково работали на государство, а государство всемерно заботилось о своей «пастве».[1102]
Центральное управление Империей осуществлялось «диваном», советом, в который входили главы военной, финансовой и судебной администрации, и который возглавлял великий визирь. В управлении проводился принцип разделения властей, судьи-кади принадлежали к духовному сословию, они были независимыми и судили по законам шариата. Остальные члены администрации были сменяемыми по воле султана, который сохранял за собой функции главнокомандующего, «меча правоверных», и хранителя справедливости. Османский суд был суровым и скорым; чиновники, обвиненные в вымогательствах, во взяточничестве или казнокрадстве безоговорочно предавались смерти.
Оказало ли появление массовой армии, вооруженной аркебузами и состоящей из простонародья, влияние на социальные отношения в Османской империи? Были ли оправданы опасения европейских рыцарей и мамлюков о том, что огнестрельное оружие означает конец их господства? Н. А. Иванов показывает, что османское войско действительно имело «мужицкий», крестьянский характер, причем «все эти мужики в равной степени ненавидели мамлюков… праздных бездельников, которые… предавались роскошной жизни».[1103] Со своей стороны, «представители имущих классов ненавидели смрадное османское мужичье. Для высших слоев мамлюкского общества… Селим I был варваром».[1104] Походы султана Селима I в Сирию и Египет проходили под лозунгом освобождения угнетенного народа[1105] и имели характер социальной революции. Простой народ повсюду приветствовал новые власти, которые отнимали богатства у знати, наделяли землей крестьян и снижали налоги – Селим называл себя «служителем бедняков». Горожане Каира подняли восстание и с оружием в руках сражались на стороне турок против своих правителей, мамлюков. Перед отъездом из Каира Селим опубликовал воззвание, в котором заявил, что отныне никому не дозволено притеснять феллаха или человека из простого народа.[1106] Такой же характер имели походы Мехмеда II на Балканах. Когда в 1463 году турки вступили в Боснию, крепостные крестьяне поднялись против своих господ. «Турки… льстят крестьянам и обещают свободу всякому из них, кто перейдет на их сторону», – писал боснийский король Стефан Томашевич.[1107] Фернан Бродель пишет о том, что турки принесли освобождение угнетенным.[1108] Омер Баркан и лорд Кинросс называют реформы, проводившиеся османами на завоеванных землях, не иначе как «социальной революцией».[1109] «Балканские крестьяне вскоре пришли к пониманию того, что мусульманское завоевание привело к освобождению от феодальной власти христиан, – пишет Кинросс. – Османизация давала крестьянам невиданные ранее выгоды».[1110]
Необходимо отметить, что существование исламской справедливости признавали даже ярые враги ислама: «И все же великое правосудие существует среди поганых, – писал серб, вернувшийся из турецкого плена. – Они соблюдают правосудие между собой, а также ко всем своим подданным… ибо султан хочет, чтоб бедные жили спокойно… над ними владычествуют по справедливости, не причиняя им вреда».[1111] «Не наживе, но справедливости служит занятие правосудием у этих безбожных язычников… – свидетельствует Михалон Литвин. – И знать, и вожди с народом равно и без различия предстают пред судом кадия…»[1112] О справедливости турок говорили на Востоке и на Западе; эта молва распространялась вместе с диффузионной волной, вызванной победами османов. Угнетаемые православные в Литве и Польше представляли жизнь в Османской империи как райское блаженство.[1113] Крестьяне ждали прихода турок и в других странах Европы. «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, – говорил Лютер, – люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями».[1114] Разыгрываемые на немецких ярмарках «масленичные пьесы» обещали народу, что турки накажут аристократов, введут правый суд и облегчат подати. Итальянские философы-социалисты призывали к переустройству общества по османскому образцу; автор «Города Солнца» Таммазо Кампанелла пытался договориться с турками о помощи и поднять восстание.[1115]
В соответствии с теорией «военной революции», освоение нового оружия сыграло большую роль в формировании новой имперской иерархии, носившей открытый и эгалитарный характер. Отсутствие потомственной знати и сословных привилегий вызывало удивление всех посещавших Турцию европейцев. «Во всем этом многочисленном обществе, – писал де Бусбек, – нет ни одного человека, обязанного своим саном чему-либо, кроме своих личных заслуг…»[1116] «Среди них нет ни герцогов, ни маркизов, – писал об османских сановниках венецианский посол Л. Бернардо, – все они по своему происхождению пастухи, низкие и подлые люди».[1117] «Там нет никакого боярства, – писал Юрий Крижанич, – но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость».[1118] Все были равны перед законом и всем открывались одинаковые возможности для продвижения по службе; многие крупные вельможи были принявшими ислам славянами, албанцами, греками. Большая часть армии говорила по-славянски; воины, янычары и сипахи, сами выбирали своих командиров из числа самых отчаянных храбрецов.[1119]
Старая знать, естественно, сопротивлялась утверждению новых порядков, и борьба была достаточно длительной. Мурад II (1421–1444, 1446–1451) первым стал выдвигать своих неродовитых ставленников на должности визирей и беглербегов. Решающий удар старой знати нанес Мехмед II (1451–1481). Вскоре после взятия Константинополя находившийся в ореоле славы султан приказал казнить обвиненного в государственной измене великого визиря Халил-пашу. Вслед за этим были казнены многие беи, их владения («мульки») были конфискованы, а на высшие посты стали назначаться преимущественно «капыкулу» и новообращенные мусульмане.[1120] Однако беи не смирились с наступлением на свои права; в 1481 году Мехмед II был отравлен своим сыном Баязидом, вступившим в союз со знатью. Баязид II (1481–1512) вернул беям часть отнятых владений, но его сын Селим I (1512–1520) вновь конфисковал «мульки» знати. Селима называли Грозным – он выступал в традиционном образе восточного монарха, охраняющего справедливость с помощью жестоких казней. Возвеличение самодержавия достигло такой степени, что все приближенные называли себя «рабами» султана, и он одним мановением руки приказывал казнить вельмож, обвиненных в казнокрадстве или измене.[1121]
Таким образом, тенденция к эгалитаризму была инициирована действием технического фактора, сомкнувшегося с исламской этатистской традицией. В этом направлении действовали и процессы социального синтеза. Взятие Константинополя и завоевание обширных христианских территорий привело к тому, что процесс социального синтеза вступил в новую фазу, характеризовавшуюся существенным присутствием византийских культурных элементов. Уже в первой половине XV века по крайней мере шесть великих визирей были византийцами, перешедшими на службу султанам и принявшими ислам.