анализе условий союза оппозиционных дворян и вестернизованных интеллигентов возникает естественный вопрос: насколько искренни были земцы-конституционалисты, присягая на верность западным идеалам? Как мы увидим далее, в 1906 году многие из них изменят союзу с западниками и перейдут на позиции поддержки самодержавия, поэтому следует сделать вывод, что дворянской оппозицией (в соответствии с демографически-структурной теорией) руководили преимущественно материальные интересы в области распределения ресурсов, а не диффузионное влияние Запада. «Протест земства носил скорее характер дворянской фронды, чем либеральной оппозиции», – отмечает А. Н. Медушевский.[1733]
Для того чтобы не затрагивать материальные интересы дворянства, в программе «Союза освобождения» не предлагалось никаких мер для решения земельного вопроса или облегчения положения рабочих; она была посвящена исключительно задачам борьбы против самодержавия, за конституцию и политические свободы.[1734] Очевидно, что в начальный период своего существования «Союз» еще не собирался привлекать на свою сторону народные массы и ничего им не обещал. По сути, писал В. А. Маклаков, программа «Союза» умещалась в двух словах «Долой самодержавие!».
Оценивая силы либеральной оппозиции, министр внутренних дел В. К. Плеве говорил, что основная угроза самодержавию исходит не от бастующих рабочих, а от земских либералов; он считал, что всякая игра земцев в конституцию «должна быть в корне пресекаема». В России, полагал В. К. Плеве, «еще крепок в народе престиж царской власти», а потому, если и будет революция, «то искусственная, а не такая, как на Западе, где ее делали восставший народ или войска».[1735] Таким образом, В. К. Плеве был уверен в том, что народ не пойдет за либералами, что, как и во времена народников, оппозиционерам не удастся с помощью пропаганды возбудить народное движение.
Однако, помимо либералов существовали и другие, элитные по происхождению, оппозиционные группы, которые – в отличие от либералов – многое обещали народу.
Раскол в европейской идеологии и появление марксистского «Интернационала» привели к расколу среди русских западников, от основной массы которых отделилось течение социал-демократов («эсдеки»). Российская социал-демократическая партия (РСДРП) организационно оформилась летом 1903 года на съезде, происходившем сначала в Брюсселе, а затем в Лондоне. «Программа-минимум» «эсдеков» в общих чертах совпадала с программой либералов (дополнительно выдвигалось требование 8-часового рабочего дня). В дальнейшем, после того, как слабый российский пролетариат численно возрастет, предполагалась борьба за ликвидацию частной собственности на средства производства. Эта программа в основном повторяла Эрфуртскую программу германской социал-демократической партии с добавлением некоторых требований, учитывающих многонациональный состав Российской империи и преобладание крестьянского населения. Кроме того, в теоретической части программы говорилось не просто о политической борьбе (как в германском прототипе), а о социальной революции и диктатуре пролетариата. Это изменение было внесено по настоянию В. И. Ленина, опиравшегося на работы К. Маркса. В соответствии с марксистской идеологией социал-демократы считали движущей силой развития рабочий класс, и они обещали крестьянам лишь отмену выкупных платежей, но не землю.[1736]
Первоначально состав партии был по большей части интеллигентским; социал-демократы принадлежали к той небольшой части русской интеллигенции, которая находилась под идеологическим влиянием «Интернационала». В результате кружковой работы и привлечения рабочих к началу 1905 года численность партии увеличилась до 9 тыс. человек, из которых 62 % составляли рабочие, 5 % – крестьяне, 33 % – интеллигенты. Во время революции численность партии возросла до 31 тыс., причем социальный состав почти не изменился.[1737]
Марксистская идеология оказала влияние и на ту (тоже небольшую) часть интеллигенции, которая продолжала традиции народников. В январе 1902 года была создана партия социалистов-революционеров («эсеров»). В программе этой партии (принятой в 1906 году) так же сначала выдвигались минимальные требования (практически такие же, как у эсдеков) и тоже говорилось о грядущем в далекой перспективе социальном перевороте, который ликвидирует частную собственность на средства производства. Однако в силу народнической традиции эсеры уделяли крестьянам гораздо большее внимание, чем эсдеки. В программе констатировалось, что «партия социалистов-революционеров ставит себе цель использовать в интересах социализма и борьбы против буржуазно-собственнических начал как общинные, так и вообще трудовые воззрения, традиции и формы жизни русского крестьянства, и в особенности взгляд на землю как на общее достояние всех трудящихся. В этих видах партия будет стоять за социализацию всех частновладельческих земель… и переход их в общественное владение и в распоряжение демократически организованных общин… на началах уравнительного пользования».[1738] Таким образом, эсеры (в отличие от «истинных марксистов») пытались использовать русские общинные традиции и намеревались поставить на службу марксистской идее готовую вспыхнуть крестьянскую войну. При этом они гораздо лучше, чем эсдеки, понимали причины этой войны: в программе эсеров говорилось о роли аграрного перенаселения.[1739]
Еще одной отличительной особенностью эсеров была их приверженность к террористическим методам – с одной стороны, это была дань старой народнической традиции, но с другой стороны, террор был проявлением крайнего радикализма партии, вербовавшей в свои ряды людей, готовых пойти на смерть.
Численность партии эсеров перед революцией не превосходила 10 тыс. человек, в ходе революции она увеличилась до 65 тыс. В 1905–1907 годах эсеры вели активную пропаганду в деревне, и, поскольку их лозунги были привлекательны для крестьянской массы, то они сумели организовать 1555 крестьянских братств, в которых было 23 тыс. членов. По сравнению с общей численностью крестьянского населения это было очень немного, но другие партии совсем не имели крестьянских организаций, и число крестьян в них было незначительно. Среди эсеров крестьяне составляли 45 %, рабочие – 43 %, интеллигенты – 11,2 %. В руководящем составе партии преобладали интеллигенты (77 %), причем в большинстве дворянского происхождения, так же, как в народнических организациях 1870-х годов.[1740]
Как отмечалось выше, в российской интеллигенции был высок процент представителей народов, проживавших в западных областях империи и более близких к западной культуре, чем православные великороссы, – поляков, евреев, немцев, финнов. Естественно, что много их было и в рядах оппозиционных партий. Б. Н. Миронов делает акцент на том, что «среди лидеров социалистов-революционеров и большевиков преобладали евреи, среди меньшевиков – грузины, евреи и лица других нерусских национальностей».[1741] Вряд ли в данном случае можно говорить о «преобладании», но представители нацменьшинств среди социалистов действительно были относительно многочисленны. Из 5047 марксистов и социал-демократов, привлеченных к суду в 1893–1902 годах 23 % составляли евреи (к сожалению, у нас нет данных о поляках).[1742] Многочисленность евреев в рядах оппозиции станет вполне понятной, если мы учтем, что это была дискриминируемая и притом на 100 % грамотная прослойка населения – в то время как в целом по стране грамотность составляла лишь 21 %.[1743] Идеи западного либерализма (и социализма) были привлекательны для национальных меньшинств тем, что они обещали им автономию и свободу вероисповедания – требования этих демократических свобод были включены в программы всех «западнических» партий. Оппозиция в данном случае использовала в своих целях идеи национального освобождения, так же, как Дж. Мадзини использовал их в Италии. Национально-освободительная борьба сливалась с социальной борьбой, и это привело к тому, что в 1906 году в состав РСДРП вошла еврейская социал-демократическая партия «Бунд», насчитывавшая 33 тыс. членов, а также польские и латышские социал-демократы (40 тыс. членов).[1744]
Как следует из приведенного выше краткого обзора, силы вестернизации в России были достаточно велики. «Однако, – пишет фон Лауэ, – с самого начала этот внушительный фронт разделяла невидимая трещина: традиционный барьер между образованными, с одной стороны, и крестьянами и работниками – с другой».[1745] «В то время как верхние слои российского общества ориентировались на Запад, невежественный и суеверный крестьянин сохранял свои традиционные привычки. В глубине своего сердца он хранил инстинктивное подозрение, если не ненависть, к своим европеизированным господам, поскольку, в прошлом, начиная с Петра Великого, вестернизация России производилась за его счет».[1746]
Наиболее важным фактором, формировавшим психологию крестьян, была сила традиции, приверженность крестьян к своим, русским, обычаям и к православной вере, утверждавшей превосходство русских над неправославными народами. Крестьяне и рабочие не доверяли интеллигентам, в которых они видели людей другой, чуждой народу культуры, одевающихся по-европейски и говорящих на своем, зачастую непонятном языке. Это недоверие долгое время препятствовало распространению в народе влияния радикальных партий, народников, а потом эсеров и социал-демократов, которые, казалось бы, провозглашали народные лозунги, но были основаны прозападными интеллигентами (и дворянами) и выступали с вестернизаторских позиций. Однако постепенно, с распространением образования и городской культуры, сопротивление народных масс вестернизации уменьшалось.