[595] Граф И. Г. Чернышев, находясь при смерти, писал Екатерине II: «Оставляю наследство в крайней нищете, ибо долгу на мне, всемилостивейшая государыня, более полумиллиона рублей». Чернышев объяснял свои долги расходами на светскую жизнь в столице: они накопились, писал граф, в «тридцатилетнее мое бытие в Адмиралтейской коллегии, в которой, а особливо сначала, принужден был держать большой стол, кормить всех и приучать подчиненных своих… к большому свету».[596]
Стремление к роскоши было лишь одним из компонентов новой, заимствованной с Запада, модели поведения дворян. Смена стереотипов поведения сопровождалась отказом от традиционных православных норм, и защитники старины называли ее «повреждением нравов в России». «Вера и Божий закон в сердцах наших истребились… – писал князь М. М. Щербатов. – Несть ни почтения чад к родителям… несть ни родительской любви к их исчадию… Несть искренней любви между супругов… Несть родственнические связи… ибо… каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своея… Несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества…»[597]
Открыто нарушались каноны православного брака, вошли в моду «метресы» и «французское распутство». Г. Р. Державин со вкусом рассуждал «о модном искусстве давать друг другу свободу».[598] В помещичьих усадьбах стало обычаем «право первой ночи», и дворяне содержали гаремы из крепостных девушек. Авторитет церкви среди дворян пал так низко, что помещик мог запросто приказать высечь сельского священника. Более того, наблюдался отход части дворянства от православия; получили распространение протестантские секты и масонские клубы. В своей европеизации дворянство все более удалялось от народа, забывая не только свое происхождение, но и свою веру.[599]
Распространение французской культуры привело к «офранцуживанию» русского дворянства. Дворяне подражали французским манерам, читали французские книги, посещали театр, где играли французские актеры. Французский язык стал языком русской знати, и вошло в обычай давать только что родившемуся ребенку кормилицу-француженку – с тем, чтобы она учила его говорить по-французски.[600] «Русское дворянство отделено от других сословий не только многочисленными привилегиями, – писал Н. И. Тургенев, – но и внешним видом, одеждой, и словно опасаясь, что различие это может показаться недостаточным, дворяне… отказались от родного языка и даже в частной жизни, в кругу семьи, говорят обыкновенно на иностранном языке. Отличаясь от народа привилегиями, образом жизни, костюмом и наречием, русское дворянство уподобилось племени завоевателей, которое силой навязало себя нации, большей части которой чужды их привычки, устремления, интересы. Причина подобного отчуждения вовсе не в русском образе правления; это лишь следствие той поспешности, с коей Россия пустилась догонять цивилизованную Европу».[601] «Новая культура стала достоянием лишь малой части народа, в результате разделившегося на две неравные части, – указывает А. Б. Каменский. – Произошел культурный раскол русского народа… который стал, по сути, его трагедией. Столь часто с насмешкой описываемая в светских школьных учебниках ситуация, когда русские крестьяне воспринимали своего говорившего по-французски барина как „немца“, была на деле знаком величайшей беды русской истории, грозившей разрушительными социальными последствиями».[602]
В то время как крестьяне считали помещиков «немцами», помещики удивлялись обычаям своих крестьян, как будто это были обычаи другого народа. Случайно попавший на крестьянский праздник А. Т. Болотов писал: «Мы не могли странности обычаев их, принужденности обрядов и глупым их этикетам и угощениям довольно надивиться».[603]
В соответствии с мир-системной теорией охватившая дворянство страсть к роскоши была связана с развитием внешней торговли и широким рыночным предложением западных изделий. За время правления Екатерины ввоз в номинальных ценах увеличился почти в 5 раз: с 9,3 млн. руб. в 1763–1765 годах до 41,9 млн. руб. в 1796 году. Первое место среди ввозимых товаров занимал сахар (5,6 млн. руб.), затем шли тонкие сукна (3,9 млн. руб.), хлопчатобумажные ткани (2,6 млн. руб.), шелка, вина, фрукты и т. п. «Ввоз носил исключительно потребительский характер для удовлетворения потребностей высших классов», – отмечал П. И. Лященко.[604]
Ф. Бродель, акцентируя этот аспект проблемы, цитирует памятную записку неизвестного русского автора, поданную в правительство в 1765 году. Автор сетовал на то, что дворянство приохотилось к роскоши, и призывал вернуться к простоте времен Петра Великого. Причиной распространения роскоши является торговля, и особенно опасна торговля с Францией, потому что груз одного французского корабля «поелику состоит он из всяких предметов роскоши», обычно равен по ценности десяти – пятнадцати кораблям других наций. В итоге автор записки рекомендовал по примеру Китая закрыть страну для ввоза иностранных предметов роскоши, ибо если такой роскоши суждено продолжаться, то она станет причиной «разорения землепашества».[605]
А. Кахан приблизительно подсчитал «цену вестернизации», то есть стоимость расходов, которые платило русское дворянство за западную роскошь, а также за западный стиль жизни, путешествия в Европу и за образование, сводившееся по преимуществу к изучению французского языка. По оценке американского исследователя, эти расходы в 1793–1795 годах в среднем составляли ежегодно не менее 18 млн. руб. и отнимали более 35 % дохода помещичьих хозяйств; такие расходы были непосильны для более чем половины помещиков. Отсюда следует, заключает А. Кахан, что вестернизация была мощным стимулом, заставлявшим помещиков искать пути увеличения своих доходов.[606]
В то же время необходимо отметить, что стремление к роскоши характерно для правящих классов во все времена, и его нельзя полностью приписать влиянию вестернизации. Русская роскошь имела и восточные оттенки, и это проявлялось, в частности, в огромном количестве слуг. «Число крестьян, которых употребляли для домашнего услужения было так велико, что в других странах не могут себе этого и представить», – писал академик А. К. Шторх.[607] У богатого помещика Головина было 300 человек дворни, у графа Орлова – не менее 500 слуг, у графа Разумовского – 300 человек в Батурине, 190 в петербургском доме и т. д. А. К. Шторх объяснял эту «восточную роскошь» наличием крепостного права, то есть дешевизной содержания крепостных слуг.[608] Таким образом, вызванное в значительной степени вестернизацией стремление к роскоши порождало отягчение крепостничества, а крепостничество, в свою очередь, способствовало усилению роскоши – имела место «автогенерация», которая, с одной стороны, побуждала помещиков еще более усиливать эксплуатацию крепостных, а с другой стороны, доводила их стремление к роскоши до абсурда.
Охватившая дворянство страсть к роскоши не могла не повлиять на экономическую жизнь страны. «Лет 70 назад, – писал в 1856 году историк и философ Ю. Ф. Самарин, – владельцы значительных имений мало занимались сельским хозяйством и по большей части довольствовались умеренным оброком… Они управляли своими вотчинами издали… оставляя в покое крестьян… Этот порядок вещей изменился постепенно под совокупным действием многих причин. Имения быстро дробились и с каждого нового раздела средства владельцев уменьшались, а потребности, как существенные, так и искусственные, порожденные непомерным развитием роскоши, не только не ограничивались, но и возрастали в изумительной прогрессии… Тогда дворяне почувствовали необходимость пристальнее заняться своими делами, увеличить свои доходы… и для достижения этих целей, естественно, избрали самое сподручное и дешевое средство: заведение барщины».[609]
3.5. Отягощение крепостничества
Один из путей увеличения доходов дворянства заключался в расширении барщинных хозяйств. Для этого, прежде всего, требовались соответствующие земельные ресурсы. Во время Генерального межевания Екатерина II постаралась удовлетворить это требование дворянства и передала помещикам огромные массивы государственных земель – в числе этих земель были и еще неосвоенные степные просторы Черноземья. Это дало толчок к развитию помещичьего предпринимательства. «Началась земельная лихорадка, которая охватила большинство дворянства», – отмечает А. Кахан.[610] «Никогда такого хода на землю не было, как теперь, – свидетельствует агроном А. Т. Болотов, – все хватают себе земельки и рвут, и едва только успевают отсыпать денежки».[611] Во главе хозяйств теперь становились наиболее опытные, энергичные члены дворянских семейств; как писал Болотов, «все лучшее тогда в армии российское дворянство, а не те престарелые старики и старушки».[612]
Возрастающий интерес помещиков к предпринимательству был отмечен появлением в середине XVIII века ряда помещичьих инструкций, предусматривающих организацию товарного барщинного хозяйства, в частности, известных инструкций Татищева и Румянцева. В 1765 году было создано Вольное экономическое общество, основной целью которого была выработка наиболее эффективных методов ведения барщинного хозяйства и подготовка наставлений для управителей латифундий. В 1769–1770 году появилось несколько таких наставлений, в том числе «Наказ управителю» лифляндского помещика барона Вольфа, «Наказ для управителя или приказчика» П. И. Рычкова и «Инструкция управителям и приказчикам имений» А. Т. Болотова. «Наказ» П. И. Рычкова дает представление о степени развития барщинного хозяйства: уже в то время многие помещики отводили на барщину четыре дня, оставляя для обработки крестьянских полей так мало времени, что крестьяне были вынуждены нарушать церковные заповеди и работать по воскресеньям. Помещики, которые забирали на барщину три дня и давали крестьянам отдохнуть в воскресенье, считались «умеренными». П. И. Рычков рекомендовал норму барщины, которая в пересчете на душу составляла 0,8 десятины, максимально – 1,2 десятины.