таток земли ощущался и в казенной деревне. По вычислениям комиссий, работавших в 1850-х годах, в Костромской губернии доля избыточной рабочей силы составляла 37 %, во Владимирской губернии – 41 %.[1002]
В соответствии с демографически-структурной теорией нехватка земли вынуждала крестьян заниматься ремеслом. 27 % мужчин из деревень центральных губерний вообще не пахали землю: они ежегодно уходили на промыслы; 700 тыс. работали бурлаками и грузчиками на судах, 600 тыс. – батраками на южных латифундиях, 400 тыс. – строительными рабочими, 400 тыс. – извозчиками, 250 тыс. – слугами, 200 тыс. становились ремесленниками в городах, 100 тыс. – фабричными рабочими.[1003] Перенаселение понизило цены на рабочие руки, и на многих вотчинных мануфактурах вместо принадлежавших хозяину крепостных стали использовать отходников из других поместий. В суконной промышленности в 1825 году насчитывалось 324 мануфактуры, на которых работали в основном крепостные (82 %); в 1850 году на 492 мануфактурах было лишь 4 % крепостных, принадлежащих хозяевам.[1004]
Начинающаяся промышленная революция вызвала упадок многих старых промыслов и появление новых. Бурлаки на Волге в 1810-х годах зарабатывали около 300 рублей за сезон, но в 1830-х годах появились суда с конными машинами, а затем пароходы, и заработок упал до 60–90 рублей. Это означало разорение и нищету для многих прежде богатых волжских сел.[1005] Появление пароходов привело к упадку полотняного и парусинного помысла, но с другой стороны, промышленная революция вызвала стремительное развитие хлопчатобумажного производства. Поначалу ткачи работали на английской пряже, но в 1842 году был разрешен ввоз прядильных машин из Англии. В 1843 году в России насчитывалось уже 40 бумагопрядильных мануфактур с 350 тыс. веретен, в 1869 году число веретен достигло 1,6 млн. Дешевые хлопчатые ткани быстро вытесняли льняные. В одной Владимирской губернии, имевшей в 1850 году 1100 тыс. жителей, было 150 тыс. ткачей-надомников. Село Иваново выросло в промышленный город, в нем было 135 фабрик с 10 тыс. рабочих, причем хлопок для фабрик доставляли из Америки! Промышленные города и ремесленные поселки жили привозным хлебом; в губернию ежегодно ввозилось 4 млн. пудов хлеба, т. е. около 4 пудов на каждого жителя – таким образом, привозной хлеб обеспечивал 20–25 % потребления.[1006] Согласно теории, перенаселение и нехватка земли побуждают крестьян не только заниматься ремеслами, но и переселяться в города – ближе к большим рынкам. В России крепостное право препятствовало этому процессу, и ремесла развивались по большей части в селах. Однако тенденция к миграции в города все же пробивала себе дорогу: темп роста городского населения Европейской России заметно ускорился, в 1811–1831 годах он составлял 0,47 % в год, а в 1832–1859 годах – 0,91 %; при этом 3/4 прироста давали мигранты. В отличие от XVIII века городское население росло значительно быстрее, чем население в целом (в 1833–1857 годах темп роста населения в границах I ревизии составлял 0,65 %). В населении городов по-прежнему большую долю (около одной трети) составляли крестьяне, осевшие в посадах, но числившиеся деревенскими жителями.[1007]
4.8. Реформа П.Д. Киселева
Как отмечалось выше, демографически-структурная теория акцентирует роль дифференциации крестьянства. Дж. Голдстоун особо отмечал, что ухудшение положения беднейших слоев населения может привести к социальному взрыву задолго до того, как продовольственные возможности страны будут исчерпаны.[1008] Ухудшение положения крепостных крестьян делало такой вариант развития событий вполне реальным. Но в то же время нельзя забывать о том, что рядом с крепостнической Россией существовала другая Россия – страна свободных государственных крестьян-общинников.
«В Европе распространено мнение, что положение государственных крестьян не отличается от положения прочих крепостных: это ошибка, – писал Н. И. Тургенев. – Эти крестьяне свободны настолько, насколько можно быть свободными в России».[1009] В то время как рост численности помещичьих крестьян остановился, численность государственных крестьян быстро росла, и в середине XIX века они составляли половину населения. Император Александр I, придя к власти, заявил, что не желает «насаждать рабство» и прекратил пожалование государственных и дворцовых крестьян помещикам – поэтому численность государственных крестьян теперь не уменьшалась, как прежде, за счет обращения их в крепостных.[1010]
В то время как оброки крепостных в 1820-х возросли в 2–3 раза и достигли 8 – 10 рублей серебром с ревизской души, государственные оброки остались на уровне 2,5 рублей серебром. На Черноземье крепостные крестьяне платили в 1830 – 40-х годах в пересчете на хлеб 15–18 пудов с души всего населения, а государственные крестьяне – 5–7 пудов, примерно столько же, сколько во времена Екатерины II (см. рисунок 4.4). Подушная подать также почти не изменилась с тех времен, в пересчете на хлеб она составляла около 2 пудов на душу (в Центральном районе вдвое меньше – рисунок 4.7). Таким образом, «эксплуататорский бум» 1820-х годов не коснулся государственной деревни, оброки и налоги оставались умеренными.
Уровень жизни крестьян зависел от размеров наделов. В конце 1850-х годов помещичьи крестьяне Тамбовской губернии имели в среднем 1 десятину пашни на душу, а государственные крестьяне – 1,7 десятины (таким же был и средний надел по всему Черноземью). Уровень оброка помещичьих крестьян в пересчете на хлеб в результате инфляции к этому времени понизился до 11 пудов на душу, а оброк государственных крестьян составлял 3,8 пуда.[1011]
В целом государственные крестьяне Черноземья жили намного лучше, чем помещичьи. К примеру, государственные крестьяне потребляли вдвое больше вина – в 1840-х годах в среднем на 4 рубля ассигнациями (2,4 пуда хлеба) на душу. В Пензенской губернии в урожайный год средний двор имел излишки до 25 пудов на душу. На средний двор в этой губернии (насчитывавший 8 душ) приходилось 2 лошади, 2 коровы и 8 голов мелкого скота.[1012] А. де Кюстин писал, что «высший предел честолюбия» русских крестьянин – «стать государственными крепостными».[1013]
Однако, как отмечалось выше, господство дворянства в структуре «государство – элита – народ» привело к подчинению государства элите и массовому распространению коррупции. В то время как помещичьи крестьяне находились во власти помещиков, государственные крестьяне находились в зависимости от чиновников. Павел I утвердил выборное волостное самоуправление, однако в правление Александра I крестьянское самоуправление было подмято под себя коррумпированным чиновничеством. По свидетельству современников, государственную деревню грабили все без исключения, на ней наживались и земские исправники, и местные чиновники через посредство выборных крестьянских начальников. Сметные книги волостных правлений содержали приходные записи, во много раз превышающие официальные сборы; под самыми разными поводами среди крестьян устраивались «добровольные» складки для «задабривания» чиновников. Этой практике способствовала почти поголовная неграмотность крестьян, волостная управа часто оказывалась не в состоянии найти толкового и честного писаря для ведения финансовой документации.[1014]
По донесению сенатора Мавродина, проводившего ревизию в Вятском наместничестве, за вымогательство и взяточничество следовало предать суду 3900 человек.[1015] При другой ревизии, проведенной в Слободской Украине, выяснилось, что в 22 волостях под предлогом платежа податей с убылых было собрано 103 тыс. руб, а в казну поступило только 13 тыс. руб. Когда объявлялся набор рекрутов, начиналась настоящая торговля людьми, зажиточные крестьяне платили 300–400 рублей чиновникам, чтобы освободить от рекрутчины своих детей. Еще одним объектом обогащения чиновников было распределение сдававшихся в аренду мельниц, рыбных ловель и других угодий.[1016]
Дополнительный «оброк», наложенный коррумпированным чиновничеством на государственную деревню, привел к резкому росту недоимок по государственным податям. Недоимки, составлявшие в 1828 году 45 млн. руб., к 1835 году возросли до 68 млн.; это побудило правительство приступить к наведению порядка. Первой была проведена реформа дворцового ведомства, управлявшего личными владениями императорского дома, в которых проживало свыше 1 млн. крестьян. В ходе этой реформы новый руководитель ведомства Л. А. Перовский сменил за воровство и вымогательства свыше 70 % чиновников.[1017]
Реформа управления государственными имениями была поручена графу П. Д. Киселеву, одному из доверенных друзей императора Николая I. Помимо пресечения коррупции предусматривались проведение кадастра и замена подушного оброка податью, взимавшейся с земли и с промысловых доходов. Было создано Министерство государственных имуществ, взявшее на себя управление государственными крестьянами и провозгласившее своей целью «упрочение хозяйственного быта поселян». Земля в общинах по-прежнему подлежала переделам, но для малоземельных было организовано переселение в окраинные губернии, и переселенцы могли устраиваться отдельными хуторами. Создавалась сеть учебных ферм, где молодых крестьян, набранных из разных областей, учили новым методам хозяйствования; по возвращении на родину им помогали основать образцовые усадьбы, где они должны были передавать свои знания окрестным крестьянам. Для внедрения начальной грамотности было созданы тысячи приходских школ и специальные училища для волостных писарей. В 1838 году, в первый год после создания министерства, в России почти не было народных школ, к 1866 году их число достигло 7869, в школах насчитывалось 280 тыс. учеников. В волостях открывались бесплатные лечебницы для крестьян, велась работа по профилактике эпидемий. Волостное самоуправление становилось звеном государственной системы, направленной на поощрение земледелия. Волость получила право собирать местный налог, за счет которого (помимо школ и лечебниц) создавались запасные хлебные магазины, оказывалась помощь нуждающимся, строились мосты и дороги. Выборные старосты деревень должны были стать агентами власти в деле «попечительства» над крестьянами: они были обязаны следить за проведением работ в каждом крестьянском хозяйстве, поощрять хороших работников и наказывать нерадивых, бороться с леностью, пьянством, развратом, следить за добрыми отношениями в семьях, за «благочестием» и «добронравием».