После смерти признававшего авторитет О. Бисмарка императора Вильгельма I позиции канцлера серьезно пошатнулись. Молодой император Вильгельм II (1888–1918) желал править самостоятельно, и в 1890 году О. Бисмарк получил отставку. Воспитанный в романтическом духе Вильгельм II пытался предстать в роли «народного монарха»; уже в манифесте о вступлении на престол он обещал «быть помощником бедным и угнетенным».[1455] Были проведены законы о третейских судах из представителей рабочих и предпринимателей, о выходных днях, об ограничении рабочего дня для несовершеннолетних и т. д. Император содействовал отмене закона, запрещающего социал-демократическую партию. Однако в годы репрессий германские социалисты под влиянием Интернационала значительно полевели; в 1891 году на съезде в Эрфурте они приняли марксистскую программу, которая в теории предусматривала овладение властью и уничтожение частной собственности, но в числе ближайших задач указывала на необходимость проведения общедемократических реформ и мер по защите труда (таких, как 8-часовой рабочий день). На выборах в этом же году социал-демократическая партия Германии (СДПГ) благодаря всеобщему избирательному праву получила 1/5 голосов и стала крупнейшей партией в рейхстаге. Этот успех вызвал волну подражания германским социал-демократам и их программе в мировом рабочем движении (в том числе, и в России). Однако в дальнейшем под влиянием реформистской практики английских тред-юнионов СДПГ постепенно перешла на позиции реформизма и отчасти вписалась в систему германской «социальной монархии». В 1906 году канцлер Б. Бюлов даже предлагал включить в правительство одного-двух социал-демократов, рассчитывая таким путем укрепить в широких массах веру в «социальную монархию».[1456]
Между тем в последней четверти XIX века Германия сделала мощный рывок в техническом развитии и в начале XX века обогнала Англию по объему промышленного производства. Синтез английской техники и немецкой дисциплины породил четко организованную и работающую при поддержке государства промышленность, и более того – организованную науку. В отличие от Англии, где изобретения делались инициативными одиночками, в Германии предприятия тратили большие средства на научно-технические исследования, а технические дисциплины рассматривались в университетах в качестве важнейших предметов.[1457] Достижения немецких инженеров и ученых открыли новый этап промышленной революции, связанный с развитием химии и электротехники. В итоге Германия стала новым примером современного промышленного общества, новым центром западной цивилизации и образцом для развивающихся стран. Как отмечает У. Мак-Нил, Германия дала миру другой, отличный от английского, образец для модернизации, образец, в основе которого лежал не либерализм, а государственное регулирование экономических и социальных отношений.[1458] Победы Германии и успехи ее промышленного развития породили новую, германскую диффузионную волну, элементами которой были пушки Круппа, электромоторы Сименса, автомобили Даймлера, немецкая дисциплина и деловитость, государственное регулирование и «социальное государство». Перед Россией – так же как перед многими странами Европы и Азии – встала проблема выбора: какой из этих образцов следует принять за конечную цель развития?
7.3. Традиционализм и бонапартизм в России
Убийство Александра II произвело огромное впечатление на русское общество и вызвало резкую перемену общественных настроений. Террористы рассматривались как орудия западного влияния. «Мстительный дух отрицания и разрушения, захвативший нашу беззащитную молодежь, явился с Запада, – писал лидер славянофилов И. С. Аксаков. – Жестокость подпольных заговоров, подстрекательств и политических убийств не имеет корней в русской душе».[1459] Гнев простонародья обрушился на инородцев; в южных губерниях произошли еврейские погромы. Новый министр внутренних дел славянофил граф Н. П. Игнатьев говорил, что «почву для тайной организации нигилистов составляли поляки и евреи».
Граф Игнатьев обвинял в скрытом пособничестве террористам либерально настроенную интернациональную петербургскую буржуазию. «В Петербурге, – докладывал Н. П. Игнатьев Александру III, – существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновников и вообще на весь ход дел… Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы ловко сохраняют свое нейтральное положение… Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что нужно слушать только „интеллигентный“ класс и что русские требования следует оставить как отсталые и непросвещенные».[1460]
Таким образом, убийство Александра IIвызвало традиционалистскую реакцию, направленную против западного влияния, против западников и инородцев. Либеральные министры убитого царя были вынуждены уйти в отставку; с поста председателя Госсовета был удален самый знаменитый западник предшествующего царствования – великий князь Константин Николаевич. К власти пришли деятели славянофильского направления: К. П. Победоносцев, Н. П. Игнатьев; глашатаями новой политики стал редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков и редактор «Гражданина» князь В. П. Мещерский. Принятая новым правительством доктрина «народного самодержавия» провозглашала отвержение западных идейных влияний и возврат к традиционным русским ценностям. В этой связи К. П. Победоносцев подчеркивал, что надо прежде всего препятствовать попаданию народа под влияние интеллигенции, которая утратила связь с народной традицией. Наоборот, говорил он, интеллигенция может многому научиться у народа, который есть настоящий хранитель традиционных добродетелей. К. П. Победоносцев подчеркивал, что первая задача правительства – заботиться о народе: поддерживать его в борьбе против тяжелой материальной нужды и заботиться о его нравственном благе.[1461] «Таким образом, – добавляет В. В. Леонтович, – вся идеология попечительства проявилась тут откровенно и страстно».[1462]
Доктрина «народного самодержавия» в известной степени повторяла лозунг «самодержавие, православие, народность» времен Николая I. Она подразумевала религиозное освящение власти государя, опору на дворянство как связующее звено между царем и народом, и идеологию попечительства над крестьянством в духе николаевского «регулярного государства».[1463] Однако имелись и существенные отличия: если за традиционализмом Николая I в действительности стояли немецкий бюрократизм и рационализм, то теперь на первый план вышел иррациональный миф о Московском царстве, о гармоничном духовном союзе царя и народа. С внешней стороны это проявлялось в смене облика русского царя, который стал носить бороду и ходить в крестьянской рубахе, в армейской форме, имитировавшей народную одежду, в официальных богослужениях и в новом искусстве, копировавшем образы XVII века. Вслед за царем бороды стали носить члены правительства, чиновники и офицеры.[1464] «Дикая допетровская стихия взяла верх», – писал западник П. А. Валуев.[1465]
«При Александре III миф определял отношения к политической власти в трех аспектах, – отмечает Р. Уортман. – Во-первых, он освящал личный авторитет царя как помазанника божия, дискредитируя ценность законов и институтов, связанных с конституционализмом. Во-вторых, он делал православную церковь основной выразительницей национальных ценностей, которые заменяли теперь материальный прогресс и национальное благоденствие в качестве главных целей самодержавия. В-третьих, миф оправдывал и прославлял сословные учреждения, дворянство и крестьянскую общину, в качестве социальной основы царской власти».[1466]
Если при Николае I традиционалистская реакция сопровождалась бюрократическим засильем немцев, то при Александре III проводилась политика русификации и стеснения инородцев; среди высших сановников уменьшилось количество лютеран-немцев (в 1853 году лютеране составляли 16 % членов Государственного Совета, а в 1903 году – только 2 %).[1467] Чтобы ослабить влияние петербургской буржуазии на чиновников, для чинов высших классов было запрещено «совместительство».
При Николае II старомосковская идея единения царя и народа нашла свое выражение в официальных ритуалах, в балах, на которых вестернизованная знать являлась в народных костюмах, в торжественном пасхальном шествии 1900 года в Москве – первом за пятьдесят лет.[1468]
Авторы доктрины «народного самодержавия», в согласии с основной идеей славянофилов, считали, что Россия – не Европа и должна идти своим путем, отличным от капиталистического пути Запада. Они надеялись, что защищенная от проникновения буржуазных отношений община будет по-прежнему выступать в качестве основы российской социальной традиции. «Россия имеет свою отдельную историю и специальный строй… – утверждал в 1897 году министр внутренних дел В. К. Плеве, – имеется полное основание надеяться, что Россия будет избавлена от гнета капитала и борьбы сословий».[1469]