О пребывании Бруна в России повествует его собственное латинское послание к императору немецкому Генриху II Благочестивому. Оно напечатано Гильфердингом в «Рус. беседе» (1856. № 1) и перепечатано Белевским в Monumenta Poloniae Historica, т. I. Сведение о самом Бруно см. в Chronicon Dithmari. Та же хроника заключает известие о епископе Рейнберне и Святополке (Lib. VII). Судя по словам Дитмара, Болеслав Храбрый вследствие заключения в темницу его дочери и зятя предпринял поход на Русь и воевал с Владимиром незадолго перед смертью последнего. Русская летопись ничего не знает об этой войне.
О союзных отношениях с Византией историки: Кедрен (т. II, с. 688 и 710), Зонара (II. 221. Париж, изд.) и Михаил Пселл (с. 10). Армянский историк Асохик, издание Эмина. С. 200–203. О вспомогательных русских отрядах на византийской службе см. любопытную статью г. Васильевского («Варяго-русские и варяго-английские дружины в Константинополе». ЖМНПр. 1874. Ноябрь и 1875. Февраль и март), хотя попытка его доказать тождество русских дружин с варангами не имеет серьезных оснований. Войну с хазарским князем Пулом Скилица-Кедрен помещает под 1016 г., а начальником русского войска называет при этом Сфенга, брата Владимирова. Русская летопись не знает никакого Владимирова брата с этим именем. Вероятно, тут надобно разуметь сына его Мстислава, которому он отдал Тмутараканский край и который, следовательно, был в той стороне соседом греков и хазар. Русская летопись помещает кончину Владимира под 1015 годом. Но Житие Бориса и Глеба время его кончины обозначает 1016 годом в обеих редакциях, первой XII века и второй более поздней. (См. Сказания о Борисе и Глебе, изданные Срезневским по поручению Академии наук. СПб., 1860). Хазаро-Черкесский князь Георгий Пуло, судя по имени, был христианин. Отрезанный от своих соплеменников хазаро-черкесов кавказских, он, конечно, не мог более держаться против соединенных сил Руси и греков. По всей вероятности, его владения находились в соседстве с Корсунского областью, там, где теперь существуют развалины Черкес-Кермена. Земля его, очевидно, была присоединена греками к своим владениям.
Шлюмберже в томе, посвященном императору Василию II Болга-робойце (L’epopee Byzantine. P. 1900), касается отношений к нему Владимира Киевского, и опять с таким же недостатком критики, точности и погоней за интересными рассказами, с такими же произвольными догадками и глухими ссылками. Сам Владимир у него все такой же варяжский конунг, а посланная им на помощь Василию русская шеститысячная дружина — все те же варяги. Тем не менее встречаются иногда любопытные подробности и рисунки. Например, на с. 301 представлено, хотя бы и не совсем точно, изображение русских моноксил, или однодеревок, наполненных воинами; копия с миниатюры в рукописи Скилицы, хранящейся в Мадриде. Оттуда же заимствованы изображения печенегов и чуда с Евангелием перед русским князем. С. 388–389.
11 Относительно Олава см.: Extrait de la Heimskringla de Snorro Sturleson. Ex historia regis Olavi Ttygvii filii. Antiquités Russes. T. I. Часть этой саги, именно о пребывании Олава при дворе Владимира, переведена на русский язык протоиереем Сабининым (Рус. история, сборник Московского общества истории и древностей. T. IV). Намек на войну Владимира с Эриком по справедливости находят и в Русской летописи, которая под 997 годом упоминает о походе Владимира в Новгород, хотя причиною его приводит набор войска против печенегов (Geschichte des Russischen Staates von Strahl. T. I. C. 115).
О морском пути в Биармию см. в сочинении Стрингольма «Походы викингов». (Перевод этого сочинения, составленный Шемякиным, помещен в Чтениях Об-ва. ист. и древн. 1859. № 3 и 4 и 1860. № 1, 2, 3 и 4.) Тут, между прочим, приводятся: путешествие Отера в IX веке, заимствованное из сочинений короля Альфреда Великого, и взятый из саг рассказ о том, как норманнские купцы-пираты ограбили главное святилище финнов-биармийцев, храм и идол верховного их бога Юмалы.
О браке Ярослава с Ингигердой см.: Antiquités Russes. Heimskringla. Saga af Olafi Konungi Hinum Helga.
Относительно новгородской дани Русская летопись говорит два раза. В рассказе об Олеге она выражается так: «И устави варягом дань даяти от Новгорода гривен 300 на лето мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягом». А при известии о размолвке Ярослава с отцом говорится: «Ярославу же сушу Новегороде, и уроком дающу Кыеву две тысяче гривне от года до года; а тысячу Новегороде гридем раздаваху». Если предположить в первом случае ошибку (то есть читать 3000 гривен, а не 300), то оба известия относятся к одной и той же дани, установленной еще Олегом. Но мы считаем более вероятным, что с течением времени дани с Новгорода были увеличены, то есть во времена Владимира они уже платили 3000 гривен, из которых 2000 шли в Киев великому князю, а тысяча назначалась на ратных людей, охранявших Новгородскую область, в том числе и на варяжскую наемную дружину. В таком случае второе известие не будет нисколько противоречить первому.
О мраморной раке, в которую положено тело Владимира, говорит и наша летопись; а Дитмар сверх того замечает, что обе гробницы, князя и княгини, были поставлены посреди церкви.
По поводу плача киевлян при погребении Владимира напомним, что летопись изображает его князем щедрым и милостивым, особенно к нищим и убогим: тем, которые за болезнями не могли сами приходить на его двор, он рассылал съестные припасы на возах. Эту черту, то есть щедрость в раздаче милостыни, подтверждает и митрополит Илларион, младший современник Владимира, в своей «Похвале кагану нашему Владимиру» (Чт. Об-ва ист. и древн. 1848. № 7). См. еще разные заметки о Владимире и его крещении в Чт. Об-ва Нестора Летописца. Т. 2. 1888. Отд. 2.
История не может не признать за Владимиром прозвание Великого, которое вполне принадлежит ему за подвиги и заслуги Русской земле, а посредством ее и всему человечеству. (Уже Курбский в своем «Сказании» называет его Великим. I. 123.) Что же касается до некоторых черт характера, обнаруженных им в молодости своей, то в этом отношении он немногим отличается от другого великого человека, Константина, императора Римского, которому уподобился в деле христианской миссии.
12 Ожесточение Святополка против братьев и его предыдущие отношения к отцу придают некоторую вероятность нашей летописи, что он не был родной сын Владимира. Последний, говорит она, после смерти Ярополка взял за себя его жену гречанку, уже беременную от прежнего мужа. Что касается до Глеба, то мы не следуем летописному рассказу, будто Глеб во время кончины Владимира находился в Муроме и будто Святополк послал звать его к себе от имени больного родителя, скрывая его смерть. Мы находим гораздо более вероятным и естественным приведенное нами известие, взятое из Сказания о Борисе и Глебе по древнейшей, или Нестеровой, редакции; тогда как в позднейших его редакциях, обильно изукрашенных риторикой, рассказ о Глебе согласен с летописью (см. Сказания о свв. Борисе и Глебе, изданное Срезневским. СПб., 1860, и Чтение о житии и чудесех Бориса и Глеба, изданное Бодянским в Чт. Об-ва ист. и древн. 1859. № 1). Это обстоятельство, в свою очередь, указывает на более позднюю редакцию самого летописного свода, неправильно приписанного тому же Нестору. Что тело Глеба было заключено между двумя колодами, см. также Васильева: «Канонизация русских святых» в Чт. Об-ва ист. и древн. 1893. III. Там говорится о двух колодах: верхней и нижней.
Эймундова сага в Antiquités Russes. Т. II. (Она была переведена на русский язык Сеньковским и напечатана в «Библиотеке для чтения». 1834. Т. II.) Эта сага приписывает Эймунду убиение Святополка, которого она называет Бурислейфом. Затем она рассказывает о войне Ярослава с Вартиславом (то есть Брячиславом) Полоцким; причем баснословит, будто Эймунд, перешедший на службу полоцкого князя, устроил между братьями мирный договор, по которому они разделили между собою Гардарикию (то есть Русь): Ярослав остался новгородским князем, Вартислав получил Киев, а Полоцкое княжество отдано было Эймунду. Последний, умирая, передал это княжество товарищу своему Рагнару. На баснословный характер саги указывает и то обстоятельство, что она, повествуя о борьбе Ярислейфа с Бурислейфом, совсем не упоминает об участии в ней польского короля.
Перед началом этих событий в летописи Русской помещен рассказ о столкновении новгородцев с варягами Ярослава; причем первые избили многих наемников на дворе какого-то Парамона. Тогда князь удалился за город в свое село Ракому, зазвал сюда зачинщиков этого избиения и велел их умертвить. Но в ту же ночь из Киева от сестры его Предиславы пришли вести о смерти Владимира и злодействах Святополка. На другой день Ярослав созывает вече и кается в своем жестоком поступке с новгородцами; а последние примиряются с ним и вооружаются на Святополка. Весь этот рассказ отзывается искусственным, драматическим построением. Столкновения между гражданами и буйными варягами происходили, конечно, нередко. А смерть Владимира и деяния Святополка были не такие тайные события, весть о которых могла достигнуть до Новгорода только с помощью Предиславы и не иначе как в критическую минуту вероломного умерщвления новгородских граждан.
О битвах Ярослава со Святополком под Любечем и на реке Альте повествует только Русская летопись; она же говорит и о сражении на Буге. Сообщенные ею перебранки с неприятелем были в духе времени и подтверждаются, хотя несколько в другом виде, известиями древнейших польских летописцев, каковы Мартин Галл и Кадлубек, писавшие в XII веке (см. Monumenta Poloniae Белевского. Т. I и II).
О войне Ярослава с Болеславом Храбрым, кроме Русской летописи, мы имеем известия иноземные. Первое место между ними принадлежит немецкому летописцу Дитмару (Dithmari Chronicon. Гл. Ill и отчасти VII). Его известия наиболее достоверны как современника этих событий. Относительно хронологии он согласен с нашей летописью. Впрочем, он не всегда делает точные сообщения по отношению к отдаленной от него Руси. Так, говоря о взятии Болеславом Киева (который он называет Китава), Дитмар прибавляет, будто в этом великом городе уже тогда находилось 400 церквей — число невероятное, — и будто население его составилось из каких-то беглых рабов, и преимущественно из быстрых данов, или данаев. (Последний вариант более вероятен.) Затем следуют известия польских летописцев, Мартина Галла, Богуфала, Кадлубка и Длугоша. Но эти известия отличаются большим х