Что касается до видного места, отведенного в «Повести временных лет» начальной истории Киево-Печерской обители и деятельности Феодосия, оно объясняется прежде всего великим значением и великою славою, которыми в то время пользовалась эта обитель, и особенно тем сильным, еще живым впечатлением, которое оставил после себя Феодосий. Подробности, сюда относящиеся и приводимые иногда в первом лице, точно так же могли быть записаны Сильвестром прямо со слов некоторых печерских иноков. Весьма возможно, что подробности эти, по крайней мере отчасти, принадлежат лично самому Сильвестру; ибо ничто не мешает предположить, что игумены и епископы того времени начали свое иноческое поприще именно в
Печерской обители. (Симон в послании к Поликарпу говорит, что число таких епископов было более 30; между тем как источники поименно назвали только половину этого числа.) Может быть, к самому Сильвестру относятся известные слова: «К нему же и аз придох худый… и прият мя лет ми сущю 17». А также: «Аз же грешный твой раб и ученик не доумею, чим похвалити добраго твоего жития и воздержания». Или: «Молися за мя, отче честный, избывшему быти от свети неприязнены и от противника врага соблюди мя твоими молитвами». Вообще деятельность Феодосия в том виде, в каком она сообщена летописью, по некоторым признакам описана лицом, знавшим его лично, одним из его учеников, но описана несколько иначе, чем в Житии, которое принадлежит Нестору. Едва ли нужно предполагать, что в «Повесть временных лет» вошли места из какой-то еще неизвестной нам летописи Печерского монастыря; все это мог написать сам Сильвестр, отчасти по собственной памяти, отчасти по рассказам других иноков.
Точно так же невероятно и предположение некоторых ученых, занимавшихся вопросом о летописи, будто автор ее имел в числе своих источников сочинения Иакова Мниха, именно Житие Владимира и Житие Бориса и Глеба. Мы уже заметили, что эти сочинения несправедливо приписываются тому же Иакову Мниху, который написал «Похвалу Владимиру», и что они принадлежат позднейшему времени. Сходство их в некоторых подробностях с летописью объясняется заимствованиями из последней, а не наоборот. Вопрос о том, до какого года Сильвестр довел свою «Повесть», также решали гадательно. Помянутая его приписка 1116 года приведена в Лаврентьевском списке под 1110 годом. Но отсюда еще нельзя утверждать, что он закончил свою летопись именно 1110 годом. Он, может быть, вел ее до самого 1116 года; а приписка его позднейшими списателями и продолжателями поставлена не на своем месте, подобно «Поучению» Мономаха, которое встречается в Лаврентьевском списке (где оно только и сохранилось) под 1096 годом, хотя написано, несомненно, позднее. В каком именно году написано это «Поучение», неизвестно; судя по некоторым признакам, около 1118 года. Погодин доказывал, что первоначально оно сочинено в 1099 году, а позднее слегка дополнено (Известия 2-го отд. Акад. и. X.). Не решая вопроса, думаем, что Сильвестр, по желанию или соизволению Мономаха, мог прибавить «Поучение» к своей «Повести временных лет» и после ее окончания. Да и самая эта «Повесть», вероятно, имела в виду сыновей и внуков великого князя. Что в Лаврентьевском своде приписка Сильвестра могла быть поставлена не на своем месте, доказывает Никоновский свод, где та же приписка, только более распространенная, встречается именно под 1116 годом. Известие о третьем перенесении мощей Бориса и Глеба, записанное под 1115 годом, судя по тону и обстоятельному рассказу (Ипатьевский список), едва ли не принадлежит Сильвестру, который тут же упоминается в числе игуменов, присутствовавших на торжестве.
В последнее время вопросом о начальной летописи наиболее занимался академик Шахматов. Кроме помянутых выше, см. его статьи: «Исходная точка летосчисления Повести временных лет» и «Хронология древнейших русских летописных сводов» (ЖМНПр. 1897. Март и апрель). Он объясняет ошибку «Повести» в обозначении начала царствования Михаила III Византийского 852 годом вместо 842-го перенесением сей ошибки из «Летописца вскоре» патриарха Никифора. Этот летописец он считает одним из источников «Повести временных лет». А сию повесть считает летописным сводом, составленным во второй половине XI века и дошедшим до нас в двух редакциях. В заседании Общества любителей древней письменности 1897 года 31 января он делал сообщение о составе и времени написания «Повести временных лет»; причем древнейшую часть ее относил к 1118 году, опираясь на «Поучение» Мономаха, которое, по его мнению, окончено в 1117 году (см. Археолог, известия. М., 1897. № 3). См. также его статью «Начальный Киевский летописный свод и его источники» в юбилейном сборнике в честь В. Ф. Миллера (М., 1900). Тут он говорит, что «Повести временных лет» предшествовал Начальный летописный свод, и разбирает, откуда что он взял, главным образом из Еллинского летописца, составленного в Болгарии в X веке; причем этот свод был без хронологии. Автором же «Повести временных лет» считает игумена Сильвестра. Некоторые замечания г. Петрина на эту статью в «Византийском временнике». X. 1903. 1–2. Проф. Соболевского «Древняя переделка начальной летописи» (ЖМНПр. 1905. Март).
Из апокрифических сказаний, вошедших в начальную Русскую летопись, заслуживает внимания рассказ о посещении апостолом Андреем Киева и Новгорода. По сему поводу см. проф. Сперанского «Деяния апостола Андрея в славяно-русских списках» (Древн. Моск, археол. об. XV. М., 1894) и К. Истомина «Из славяно-русских рукописей об апостоле Андрее» (Вестник археологии и истории. XVI. СПб., 1904).
С вопросом о начальной Русской летописи тесно связан вопрос о происхождении Русского государства. Сличение всех существующих списков летописи, а также польских хроник, которые пользовались русскими летописями, приводит к следующнему выводу: в «Повесть временных лет» уже была внесена басня о призвании варягов; но при этом еще не смешивалась русь с варягами. В последнем особенно убеждают меня Длугош и Стрыйковский, которые могли пользоваться списками русской летописи более древними, чем сохранившиеся до нашего времени. (Последние восходят не ранее как ко второй половине XIV века, именно Лаврентьевский список.) Мое мнение подтверждается свидетельством краткой хронографии, написанной в Новгороде в конце XIII века и известной под именем «Летописца патриарха Никифора» (Рукоп. Моск, синод, библиотеки под № 132). Здесь сказано: «придоша русь, чудь, славяне, кривичи к варягом, реша» и прочие. У Татищева в I томе помещен отрывок из летописи, которую он неосновательно приписывает Иоакиму, первому новгородскому епископу. Эта летопись есть, очевидно, риторическое произведение позднейшего времени; но, по справедливому замечанию С. М. Соловьева, составитель ее, без сомнения, пользовался начальною Новгородскою летописью, которая до нас не дошла (Истор. России. III. 140). В этой так называемой Якимовской летописи рассказывается басня о новгородском старейшине Гостомысле и его трех дочерях, из которых младшая сделалась женою старшего из трех призванных варягов, Рюрика. Тут также не смешивается русь с варягами: варягов наряду с другими племенами призывает русь. (Подробнее эти соображения в моей статье «Еще о норманизме».)
Вопрос о варягах и руси породил обильную литературу в нашей историографии и филологии. Назовем наиболее замечательные труды и мнения. Скандинавское происхождение Руси доказывали, во-первых, члены Петербургской Академии наук XVIII столетия Байер (De Varagis и Origines Russicae в Comment. Academiae Pet. IV и VIII), Миллер (Origines gentis et nominis Russorum), Cmpummep (Memoriae populorum и История Российская) и Шлецер (Nestor), кроме того, Струве (Dissertations sur les anciens Russes, 1785) и Тунман (Untersu-chungen. 1772–1774); а в XIX столетии: Лерберг (Исследования, в переводе Языкова. СПб., 1819), Френ (Ibn-Forzlan, СПб., 1823), Бушков (Оборона летописи. СПб., 1840), Погодин (Исследования и лекции. М., 1846. Т. II), Куник (Die Berafung der Schvedischen Rodsen. СПб., 1844–1845, О записке готского топарха в Записках АН. XXIV и «Каспий» Дорна. СПб., 1875), Круг (Forschungen. СПб., 1848), Крузе (Chronicon Nortmanorum. Dorpat. 1851). То же мнение поддерживали русские историографы Карамзин, Арцыбашев, Полевой, Устрялов и Соловьев; а также Штраль (Geschichte des Russischen Staates). В последнее время особенно настаивали или на норманнском, или на готском происхождении профессора В. Ф. Миллер, Васильевский, Малышевский, Голубинский, Будилович, Ю. А. Кулаковский и отчасти Ф. И. Успенский. О них и некоторых других моих антагонистах см. мои «Разыскания» и две мои «Дополнительные полемики по вопросам варяго-русскому и болгаро-гуннскому» (М., 1886 и 1902).
Противники скандинавской теории: Ломоносов (Древняя русская история. СПб., 1766), который выводил варягов с южного Балтийского поморья; Татищев (История) и Болтин (Примечания к истории Щербатова. СПб., 1798) производили их из Финляндии. Эверс (Vom Ursprunge des Russischen Staats. Riga-Leip. 1808 и Kritische Vorarbei-tungen. Dorpat. 1814) производил варягов-русь из Казарии; Нейман (Uber die Wohnsitze der altesten Rossen. Dorpat. 1825) выводил их с берегов Черного моря. Брун (Зап. Акад. н. Т. XXIV. Кн. I) ведет их от древних готов, принадлежа, впрочем, к норманнской школе; Юргевич (Зап. Одесского об-ва ист. и древн. VI) считает русов угорским племенем; а Костомаров предложил литовскую теорию их происхождения (Соврем. 1860. № 1); но впоследствии добросовестно оставил ее и рассказ о призвании варяжских князей признал баснею (Вест. Европы. 1873. Январь). Наиболее многочисленную группу противников норманнской школы образуют ученые, выводившие варяго-русов от балтийских славян, отчасти примыкающие к славяно-русской теории Ломоносова; таковы: Бодянский (О мнениях касательно происхождения Руси. Сын Отечества. 1835. № 37–39), Максимович (откуда идет Русская земля. К., 1837), Венелин (Скандинавомания. М., 1842), Морошкин (Исследования о русских и славянах. 1842). Савельев (Сын отеч. 1848), Ламанский (Славяне в Мал. Азии, Африке и Испании. СПб., 1859. Но впоследствии он явился ревностным скандинавоманом), Котляревский (О погребальных обычаях у славян. М., 1868. и Древности балтийских славян. Прага, 1874). Наиболее сильные удары, после ученого и остроум