Легкомысленно начав восстание, новгородцы не сообразили того, что в случае неудачи они лишаются и тех немногих льготных условий, на которых сдались Иоанну несколько месяцев тому назад. И действительно, великий князь после усмиренного восстания обошелся с ними уже как самодержавный государь со своими мятежными подданными. Во-первых, он велел схватить главных крамольников и подвергнуть их пытке. На этой пытке они оговорили архиепископа как участника мятежа. Тогда Феофил был взят под стражу и отослан в Москву, где заключен в Чудов монастырь; а великие владычные сокровища, состоявшие в золоте, серебре и драгоценных камнях, отобраны в казну государеву. На место Феофила был прислан потом из Москвы Сергий, посвященный в новгородского архиепископа из монахов Троицкой лавры. Во-вторых, более сотни важнейших мятежников казнены; их имения также отобраны на государя.
В-третьих, он теперь уже не считал обязательным для себя обещание не выводить новгородцев в Низовскую землю и широко воспользовался этим выводом, чтобы предупредить возможность будущих восстаний и окончательно сломить старую новгородскую гордыню. Так в том же году до тысячи семейств купеческих и детей боярских он разослал из Новгорода по низовым городам, где раздал им поместья; до 7000 семейств черных людей также разместил по московским городам и посадам. На место же выселенных людей прислал из своих городов детей боярских и купцов. Затем в последующие годы подобные выводы и переселения возобновлялись несколько раз. Повод к ним подавали некоторые волнения, происходившие от притеснений московских наместников, причем сами новгородцы доносили на своих сограждан. В 1484 году по такому поводу были схвачены многие бояре, боярыни и житьи люди и частью разосланы по городам, частью заключены в московские тюрьмы; а их села и имущества отобраны на государя. В это время была взята и та богатая боярыня-вдова Настасья, у которой когда-то Иоанн пировал на Городище. Еще прежде того были схвачены известные из предыдущих событий бояре и старые посадники Василий Казимир с братом своим Яковом Коробом и Лука Федоров. В 1488 году опять множество житьих людей переселено в Московскую землю по жалобе наместника (Якова Захаровича), будто новгородцы хотели его убить, и многие по этому обвинению были казнены. Дома и земли выселенцев раздавались переведенным на их место московским служилым и торговым людям. От таких перемещений изменился самый состав новгородского землевладельческого и торгового классов. Попав в среду низовского населения, выселенные новгородские семьи не долго сохраняли там свои привычки и свой дух и скоро слились с коренными жителями; а многочисленные московские колонисты в Новгороде и его областях принесли сюда свои понятия и обычаи: они способствовали здесь забвению старых новгородских порядков, служили важной опорой властям для водворения московского самодержавия и помогли постепенному внутреннему объединению Новгородской земли с Московской. Все эти обоюдные переселения жителей, конечно, сопровождались разорением их хозяйств и вообще огромными экономическими потерями. Дорого обошлось Древней Руси это объединение Новгорода с Москвой[95].
Так прекратились самобытность и народоправление Великого Новгорода, продолжавшееся на глазах истории более четырех веков с половиной (считая со времени Ярослава I). Подобно республикам Древнего мира и средневековым западноевропейским, сие народоправление прошло все ступени развития и, пережив эпоху своего процветания, достигло периода упадка и разложения. В этом периоде особенно выступило наружу несоответствие его вечевого устройства с огромной территорией и с ее внешней обороной. Неизмеримые пространства его земли, удаленные на север и восток, представлялись почти недоступными великим князьям Южной Руси; отношения изменились с развитием соседней Новгороду суздальско-московской государственности. Теперь, когда Древняя Русь почти собралась около двух средоточий, Москвы и Литвы, Новгороду пришлось выбирать между ними, ибо он был слишком слаб для того, чтобы сохранить свое отдельное существование между такими сильными соседями. Он попытался было противопоставить Москве государя Литовского, наследника южнорусских князей, но безуспешно. При разнородности и малой сплоченности своих земель, только такие личности, как Ольгерд и Витовт, могли вести удачную борьбу с возникавшей московской государственностью, опиравшейся на большую часть могучего великорусского племени. Казимиру IV такая борьба была не под силу, несмотря на то что он стоял во главе не только Литвы и Западной Руси, но и Польши. Предоставленные собственным средствам, новгородцы могли только дорого продать свою политическую самобытность; но тут, как мы видели, обнаружился у них полный упадок военных доблестей и гражданского чувства вместе с отсутствием единодушия и правительственной безурядицей. Его вечевое устройство так и не выработало строго определенных, устойчивых форм. Притом же, как бы ни был различен политический строй Новгорода и Москвы, все же эти две части великорусского племени имели так много общего, что неудержимо тянули друг к другу.
Объясняя причины сравнительно легкой победы, которая в сем случае досталась Москве, и становясь на сторону ее великой объединительной задачи, история, однако, не может отказать в своем сочувствии многим сторонам новгородской самобытной старины, а также тем страданиям и великим жертвам, с которыми сопряжено было выполнение этой задачи.
Не решаясь выступить открытой войной против Москвы на помощь Новгороду, Казимир IV старался возбудить против нее хана Золотой Орды Ахмата, который был сыном известного Кучук Магомета. Старания польско-литовского короля не остались бесплодными в обоих случаях новгородско-московского столкновения; но оба раза хан приходил слишком поздно, то есть когда Иоанн успевал покончить с новгородцами, и эти нашествия повели только к уничтожению остававшейся дотоле тени татарского ига. Уже при Василии Темном прекратились поездки великого князя Московского в Золотую Орду, служившие главным выражением его зависимости. Иван III, заняв престол, ни разу не посетил Орды. Однако даннические отношения, по-видимому, продолжались, хотя и в незначительной степени. Великий князь все еще собирал установленные взносы на ордынские выходы; но посылал в Орду, очевидно, небольшую часть прежних выходов, в виде скорее подарков, чем дани, и делал это не постоянно, а тогда, когда по обстоятельствам нужно было отклонить татар от больших вторжений. Так, во время первого новгородского похода, несмотря на посольство от Казимира IV, Ахмат медлил и собрался на Московскую Русь только летом 1472 года. Иоанн двинул к берегам Оки многочисленные войска, и хан ушел назад; татары, однако, имели время разорить и сжечь Алексин, причем погибла большая часть его жителей. После того видим взаимный обмен посольствами между ханом и великим князем; вероятно, последний успел на время помириться с Ахматом и задобрить его поминками.
Если верить некоторым известиям, то на решимость Ивана III уничтожить самую тень татарской зависимости, то есть платеж дани, более всего повлияла его супруга Софья. Гордую византийскую царевну оскорбляли эти даннические отношения к варварам-магометанам, и она постоянно внушала мужу намерение с ними покончить. Особенно оскорбляли ее унизительные обряды, с которыми старые великие князья встречали ханского посла. Иностранные писатели говорят, будто бы великий князь должен был при этом стоя приветствовать татарина, сидевшего на лошади, подавать ему кубок с кумысом, кланяться басме или ханскому изображению и на коленях слушать чтение его грамоты. Если и существовали когда такие обряды, то, конечно, во времена самого жестокого татарского гнета, а не во второй половине XV века. В Московском Кремле было татарское подворье, где останавливались послы и постоянно жили татары, надзиравшие за всем происходившим в Москве. Софья, с помощью богатых подарков, упросила ханшу отдать ей этот дом, под предлогом, что она имела какое-то видение и дала обет построить на том месте храм; а татарам обещала отвести другой дом. Таким образом, татарское подворье было сломано, на его месте выстроен потом храм Николы Гостунского; но другого дома татары не получили. По ее же внушению Иоанн, чтобы избежать помянутых унизительных обрядов, обыкновенно сказывался больным, когда приходили ханские послы. А наконец, когда прибыло посольство с угрозами за то, что Иоанн сам не едет в Орду и дани не присылает, то он будто бы взял из рук посла басму и бросил ее на землю, грамоту ханскую разорвал и плюнул на нее; все посольство велел избить, а оставил только одного, которого отправил назад с подобающим ответом. Но характер и вообще образ действий великого князя, насколько они известны, мало соответствуют подобным рассказам. Кроме внушений Софьи, на решимость Иоанна прекратить даннические отношения к Золотой Орде, по всем признакам, повлияло и общественное мнение московского населения: ненависть к татарскому ярму, сознание его унизительности и презрение к варварам-мусульманам, которых православные люди называли «поганью», все более и более выступали наружу по мере внешних успехов и политического усиления Московского государства. Иван Васильевич не только не опережал в этом случае общественные стремления, а, напротив, должен был почти бороться с нетерпением значительной части своего народа.
Когда совершалось покорение Новгорода, Казимир IV, опять не оказавший ему прямой помощи, снова принялся подстрекать Ахмата, обещая соединиться с ним и идти вместе на Москву. Но союзники вновь пропустили удобное время. Новгородское восстание и ссора Иоанна с братьями еще раз представили благоприятный момент для нападения на Москву. Но, по-видимому, московская политика и богатые подарки, раздаваемые в Орде нашими посланцами, настолько замедлили сборы хана в поход, что Иоанн успел уладить внутренние затруднения и двинуть многочисленные рати навстречу татарам. Мало того, он воспользовался родовой враждой крымского Менгли-Гирея к золотоордынским ханам и заключил с ним тесный союз против Ахмата и Казимира.