История России. Московско-литовский период, или Собиратели Руси. Начало XIV — конец XV века — страница 105 из 114

Ездили наши люди на поле оберегать христианство от бусурманства, а твои люди на них напали из Мценска, Брянска и других мест; из Мценска же наезжики перебили сторожей наших на Донце, ограбили сторожей алексинских, сторожей на Шати, из Любутска нападали на Алексин».

Нет сомнения, что к отложению северских князей от Литвы и переходу на сторону Москвы, кроме единоверия и единоплеменности с последней, склоняли как разные неудовольствия против литовского правительства, так и искусные подговоры и убеждения, шедшие от московского великого князя. Хорошо изучив характер своего западного соседа и его нерасположение к решительной политике, Иоанн неуклонно продолжал действовать в том же направлении. Таким образом, несмотря на явно враждебные отношения и пограничные драки, до открытой войны дело не доходило. Казимир ограничивался тем, что возбуждал против Москвы татар золотоордынских, а Иоанн поднимал на Литву крымских, и мы знаем, какие великие опустошения в те времена претерпела Литовская Русь от его союзника Менгли-Гирея.

По смерти Казимира IV Иван III, пользуясь разделением Литвы от Польши и зная невоинственный характер нового литовского государя Александра Казимировича, стал действовать еще решительней и прямо открыл военные действия; причем его воеводы отчасти опустошили, отчасти заняли несколько пограничных мест. Угрожаемая с одной стороны Москвой, с другой крымцами, Литва искала средства к прочному миру. Советники Александра думали найти это средство в брачном союзе с Москвой. Началось сватовство великого князя Литовского за Елену, старшую дочь Иоанна от Софьи Фоминичны. В Москве отнеслись к этому сватовству благосклонно; но объявили, что прежде должен быть заключен мир с уступкой всего приобретенного московским великим князем; а между тем военных действий не прекращали. Мало того, в посольских грамотах, отправляемых в Литву, московский государь, вместо прежнего простого титула «великий князь», начал писать так: «Иоанн Божию милостию государь всея Руси и великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Болгарский и иных великому князю Александру Литовскому». Нововведение по отношениям и понятиям того времени весьма важное. Однако на первое время воздержались от спора. После разных пересылок в январе 1494 года в Москву прибыло из Литвы большое посольство, с Петром Белым, воеводой Трокским и Станиславом Гаштольдовичем, старостой жмудским во главе. Оно заключило мир, по которому было уступлено Москве несколько пограничных волостей и признаны в ее подданстве отошедшие к ней со своими вотчинами князья Новосильские, Одоевские, Воротынские и Белевские. Затем окончен и вопрос о сватовстве. Иоанн согласился выдать свою дочь за Александра, предварительно взяв с него грамоту, по которой тот обязался отнюдь не принуждать Елену к перемене греческой веры на римскую.

В январе следующего, 1495 года новое литовское посольство приехало в Москву за невестой. Отслушав обедню в Успенском соборе, Иоанн торжественно, в присутствии своего семейства и бояр, передал дочь Елену литовским послам. На дорогу он снабдил ее подробным наказом, как она должна вести себя в чужой земле; причем особая забота опять посвящалась вопросу вероисповедному. «В латинскую божницу не ходить, — подтверждал наказ, — а ходить в свою церковь; захочет посмотреть латинскую божницу или монастырь, то может посмотреть один раз или дважды. Если будет в Вильне королева, мать Александрова, ея свекровь, и если пойдет в свою божницу, а ей велит идти с собою, то Елене провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь, а в божницу не ходить». Условлено было, чтобы венчание происходило тотчас по прибытии невесты в Вильну. Но по приезде сюда сопровождавшие Елену московские бояре, с князем Семеном Ряполовским и Михаилом Русалкой во главе, тщетно настаивали, чтобы это венчание совершилось в православной церкви и русским владыкой. Великая княжна направилась сначала в церковь Рождества Пречистой, где ее встретил архимандрит Макарий, возведенный в сан западнорусского митрополита, и отслужил молебен. Княгиня Марья, жена Семена Ряполовского, и жена Русалки, по московскому обычаю, расплели ей косу, причесали голову, возложили на нее кику и покрывало и осыпали ее хмелем; сопровождавший Елену священник Фома прочел молитвы и благословил ее крестом. Отсюда она отправилась в католический собор Св. Станислава, где ее ожидал великий князь Александр. Под ноги великой княжны подостлали кусок бархата и сорочек соболей. Венчальный обряд совершал латинский епископ. Тут дело не обошлось без столкновения. Священник Фома, стоя около невесты, начал вполголоса говорить ей молитвы; княгиня Марья Ряполовская держала над ней венец, а дьяк Кулешин имел наготове сткляницу с вином. Епископ пытался их отстранить, но князь Семен настоял на выполнении приказа Иоанна. Фома дал Елене выпить вина; после чего сткляницу бросили на землю и растоптали, по русскому обычаю. Радея об исполнении своих обычаев, московские бояре потом поставили на вид Александру и то обстоятельство, что на следующий день после венчания у него «не было мыльни».

Этот брачный союз не только не скрепил заключенного перед тем мира, но скоро послужил источником новых неудовольствий. Обе стороны увидели свои надежды обманутыми: Александр думал с помощью жены обеспечить свои земли от всяких притязаний со стороны тестя; а Иоанн рассчитывал посредством дочери и ее будущих детей иметь влияние на Литовскую Русь.

Первым поводом к неудовольствию и жалобам послужил все тот же вероисповедный вопрос, в котором московская ревность к православию натолкнулась на такую же ревность католическую. Иоанн изъявил желание, чтобы для дочери его была построена особая «церковь Греческаго закону на переходех подле ея хором», то есть при виленском дворе. Александр отвечал, что по привилегиям, данным земле его, он обязался не прибавлять в ней греческих церквей и что в городе есть близко греческая церковь, куда его княгиня может ходить свободно. Иоанн хотел, чтобы при Елене оставалось несколько московских бояр и детей боярских, пока она привыкнет к чужой стороне; Александр вскоре отослал их обратно; причем писал тестю: «У нас, слава Богу, слуг много; есть кому служить нашей великой княгине». Иоанн оскорблялся подобными ответами и продолжал настаивать на построении особой придворной церкви, но безуспешно. Этого мало: до великого князя Московского доходит слух, что его зять, подчиняясь внушениям папы Александра VI, начал понуждать свою супругу к переходу в католичество. Иоанн посылает сказать дочери, что пусть лучше она пострадает и примет смерть, чем изменит православию.

К этим неудовольствиям присоединились пререкания о титуле; так как Александр в посольских грамотах не хотел писать тестя государем всея Руси. А Иоанн не исполнял просьбы зятя помирить его с Менгли-Гиреем Крымским и Стефаном Молдавским. На границах продолжались враждебные столкновения между жителями обеих сторон, продолжались переходы людей из литовского подданства в московское и захваты литовских владений. Александр, очевидно, в государственной политике был еще ниже своего отца и дал волю проискам католического духовенства для разных притеснений православной церкви. По крайней мере один из князей Вельских, остававшихся в литовском подданстве, Семен Иванович (брат помянутого выше Федора Вельского), в 1499 году перешел в московскую службу, ссылаясь прямо на притеснения православию и понуждения к перемене веры. Его примеру последовали потомки известных московских перебежчиков времен Темного, именно внук Шемяки Василий и сын Ивана Андреевича Можайского Семен. Они поддались государю Московскому с городами Черниговом, Гомелем, Любичем, Рыльском, Новгород-Северским. Таким образом, большая часть Черниговско-Северской земли воссоединялась с Восточной Русью. Подобное приобретение, конечно, не могло обойтись без войны. Иоанн послал воевод, которые заняли ближайшие северские города, Мценск, Серпейск, Мосальск, Брянск, Путивль и также смоленский город Дорогобуж. И уже после открытия военных действий он послал зятю объявление войны. Литовско-русское войско, предводимое своим гетманом, князем Константином Острожским, на берегах Ведроши, около Дорогобужа, встретилось с большой московской ратью, в которой главным воеводой был князь Даниил Щеня. Битва произошла 14 июля 1499 года и окончилась полным поражением литовцев. Сам Острожский и некоторые другие их предводители попали в плен. Московские войска имели еще несколько успешных дел в разных местах. Но попытка взять Смоленск не удалась. Затем война между Москвой и Литвой тянулась еще четыре года, но без решительных действий с той или другой стороны.

В этой войне союзником Иоанна были молдавский господарь Стефан и крымский хан Менгли-Гирей, а сторону Литвы держали незначительные золотоордынские ханы, сыновья Ахмата. Зато Александру удалось приобрести важного и деятельного союзника против Москвы в лице ливонского магистра.

С тех пор как Псков стал в подчиненные отношения к Москве, последняя неизбежно должна была присылать свои войска для его обороны от ливонских немцев, с которыми у псковичей никогда не было прочного мира. В 1492 году, при истечении заключенного между ними десятилетнего перемирия, Иван III воздвиг каменную крепость на пограничной реке Нарове, против эстонского города Ругодина или Нарвы. Эта крепость, снабженная массивными стенами, высокими башнями и названная по имени своего основателя Ивангородом, должна была в случае войны служить опорным пунктом и против немцев, и против шведов. В следующем году немецкие послы приехали в Новгород и с наместниками великого князя заключили договор о продлении перемирия еще на десять лет. Но оно было нарушено гораздо ранее срока.

В 1494 году в Ревеле, не снесясь с русским правительством, казнили двух русских купцов; одного за подделку монеты сварили в котле, а другого за содомский грех сожгли живого. На жалобы других русских против таких жестокостей кто-то из ревельцев отвечал: «Мы бы сожгли и вашего князя, если бы он у нас сделал то же». Узнав о том, Иоанн III сильно разгневался; по словам немецкого летописца, он будто бы бросил свой посох на землю и, подняв руки к небу, воскликнул: «Отомсти, Господи, и рассуди мое дело!» Как бы то ни было, великий князь потребовал выдачи ревельских судей и, получив отказ, велел схватить в Новгороде всех ганзейских купцов, числом 49, и посадить в тюрьмы, а их гостиные дворы, лавки и церкви запереть, все товары отобрать на себя. Три года немецкие купцы томились в тюрьмах, пока ходатайству ганзейских и ливонских послов удалось освободить их; но товары им не были возвращены. Этот жестокий поступок нанес удар торговле Великого Новгорода с Ганзой (впрочем, эта торговля в то время находилась уже в упадке); ее контора там не была потом восстановлена в прежнем виде. Не надобно, однако, усматривать в этом событии одно случайное проявление личного самовластия. Помянутый поступок ревельских властей мог послужить только поводом, а причины были иные. Во-первых, Иван давно уже гневался на высокомерие ливонских немцев, на их обиды великокняжеским послам, ездившим через их земли в Германию и Италию, на разные притеснения новгородским купцам и грабежи, чинимые им на море