одился некто Леон, родом жидовин из Венеции. Он начал лечить Ивана Ивановича и за его выздоровление поручился собственной головой. Больному он давал пить какое-то зелье (траву) и прикладывал ему стклянки с горячей водой. Но, очевидно, самоуверенность его не соответствовала его искусству. Ивану Молодому от этого лечения сделалось хуже, и он умер (1490). Великий князь велел посадить Леона под стражу и, когда окончились сорочины, или шестинедельный срок по смерти сына, приказал казнить несчастного лекаря. Ему отрубили голову на Болвановке.
Замечательно, что это был не первый иноземный лекарь, поплатившийся тогда своей головой вследствие неудачного лечения.
За пять лет до означенного случая в Москве захворал служилый татарский царевич Каракач. Его взялся лечить немецкий врач Антон; но не вылечил. Врача обвинили, будто он намеренно уморил больного. Великий князь выдал лекаря сыну Каракачеву. Татарин хотел было отпустить его за денежный выкуп; но Иван Васильевич не дозволил. Тогда татары под Москворецким мостом на льду реки зарезали Антона ножом, «как овцу», по выражению летописца. Такая варварская расправа напугала других иноземцев; между прочим, Аристотель Фиораванти хотел было уехать из Москвы. И тут Иван III поступил как настоящий деспот; он приказал посадить Аристотеля под стражу и таким образом насильно удержал его в своей службе.
Иван Молодой оставил после себя малолетнего сына Димитрия от своей супруги Елены, дочери молдавского господаря. Но Иван Васильевич имел от Софьи сына Василия (родившегося в 1479 г.). Естественно возник вопрос: кому из них быть наследником великого князя? Софья, конечно, хлопотала о назначении Василия. На его стороне находились и древние понятия о старшинстве. Казалось бы, что высшее боярство, стоявшее за старину, должно было также принять сторону Василия. Однако, наоборот, оно стало поддерживать Димитрия и его мать Елену; очевидно, тут действовало нерасположение к Софье, которой, как было сказано, приписывали тогда перемену в обращении великого князя со своими боярами. Нерасположение к ней простиралось до того, что ее даже обвиняли в отравлении Ивана Молодого. На стороне Софьи и Василия мы видим людей менее знатных, а именно часть детей боярских и несколько дьяков. Иван III колебался между внуком и сыном. Вдруг ему донесли, будто приверженцы Василия подговаривают его бежать из Москвы, захватить казну в Вологде и Белозерске и погубить своего соперника Димитрия. Донесли также на Софью, будто к ней тайком приходят какие-то лихие бабы с зельем. Иван III сильно разгневался и возложил опалу на сына и жену. Последней он стал остерегаться («с нею нача жити в бережении»), а Василия велел держать под стражей. Шестеро из его оговоренных приверженцев были казнены (дьяк Стромилов, Яропкин, Поярков и пр.); многие дети боярские брошены в тюрьму; помянутые лихие бабы обысканы и ночью утоплены в Москве-реке. После того наследником своим великий князь объявил внука Димитрия.
Чтобы подкрепить свой выбор всенародным актом, Иван Васильевич велел торжественно венчать внука. Обычай торжественного княжеского венчания или «посажения на стол» существовал на Руси издревле; с течением времени, при несомненном влиянии Византии, выработались сопровождавшие его обряды, пышность которых, конечно, увеличивалась в Москве по мере ее усиления. В данном случае мы впервые имеем летописное известие о венчании не самого великого князя, а его соправителя или собственного наследника. Летописи сохранили нам любопытные подробности этого обряда, подробности, которые в главных чертах сделались как бы обязательными для всех последующих русских коронаций. Торжество происходило 4 февраля 1498 года в новом Успенском соборе. Среди церкви на высоком помосте поставили три стула: для великого князя, его внука Димитрия и митрополита Симона; великий князь и митрополит сели на свои места, а Димитрий стал перед ними у верхней ступени помоста.
«Отче митрополит! — сказал великий князь. — Божиим повелением от наших прародитель великих князей старина наша, оттоле и до сих мест отцы великие князи сыном своим первым давали великое княжение, и яз был своего сына перваго Ивана при себе благословил великим княжением. Божия паки воля сталася, сына моего Ивана в животе не стало, и у него остася сын первой, Димитрий, и аз его ныне благословляю при собе и после себе великим княжением Владимирским и Московским и Новогородским, и ты бы его, отче, на великое княжение благословил».
Димитрий приблизился и преклонил голову. Осенив его крестом, митрополит положил руку на его голову и произнес благословенную молитву. Потом великий князь возложил на внука бармы и шапку Мономаха, при чтении соответствующих молитв. Затем архидиакон с амвона возгласил многолетие «великому князю» Димитрию. Обоим великим князьям приносили поздравления иерархи, родственники, князья, бояре и прочие люди. В заключение митрополит и Иван Васильевич говорили Димитрию приличное поучение. Потом совершена была литургия. После чего Димитрий вышел из церкви в бармах и шапке. В дверях Успенского собора сын Ивана Васильевича Юрий трижды осыпал его золотыми и серебряными деньгами; то же самое повторил он перед соборами Архангельским и Благовещенским.
Все это пышное венчание юного внука послужило как бы для того только, чтобы резче оттенить его печальную судьбу. Дело, основанное на подозрениях и сочиненных доносах, не могло быть прочно. Вероятно, хитрая Софья Фоминична не дремала и скоро сумела обнаружить козни своих недоброжелателей. Уже в следующем году обрушилась жестокая опала на старую боярскую партию. Во главе этой партии стояли две знатных породнившихся между собой семьи, Патрикеевы и Ряполовские; первые происходили из рода Гедиминовичей, а вторые из рода суздальских великих князей. Иван Юрьевич Патрикеев занимал первое место между московскими боярами при Василии Темном и при Иване III. Тем не менее его вместе с двумя сыновьями и с зятем Семеном Ряполовским великий князь велел заключить под стражу. Они были уличены в каких-то крамолах и обвинены в измене. Иван III осудил их на смерть; но, по ходатайству духовенства, Патрикеевых, отца и старшего сына, помиловал от казни, позволив им постричься в монахи; младшего сына оставил под стражей; а Семену Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке (дело было в феврале месяце). Спустя еще три года Иван Васильевич возложил опалу на внука своего Димитрия и мать его Елену, посадил их под стражу и запретил поминать на ектениях Димитрия великим князем. А вслед за тем благословил на великое княжение сына своего Василия, и его имя после того в грамотах пишется рядом с именем отцовским. Стефан, воевода Молдавский, узнав об опале своей дочери Елены и внука, рассорился с Иваном III и в отместку ему задержал его посла Димитрия Ралева со многими мастерами, которых тот навербовал в Италии по поручению великого князя, и направился с ними в Москву южным путем, а не северным, по причине войны Москвы с Литвой и Ливонией. Только с большими хлопотами, издержками и проволочками Иван III выручил их при посредстве своего союзника Менгли-Гирея Крымского, почти в конце своего царствования (1504).
Любопытна судьба двух свояков Ивана III, братьев Софьи Фоминичны. Младший, Мануил, скучая праздной жизнью в Риме, отправился в Константинополь ко двору Магомета II. Султан принял его милостиво, назначил ему содержание, но не дал никакой высокой должности; а сын его уже является мусульманином на военной султанской службе. Старший, Андрей, титулярный деспот морейский, остался в Риме со своим маленьким двором на папском иждивении; не довольствуясь им, он пытался умножить свои доходы тем, что продавал разным лицам придворные византийские титулы и давал на них свои хризовулы. Наконец он продал свои права на византийский престол французскому королю Карлу VIII, который носился с планом обратного завоевания Византии у турок и предпринял свой известный поход в Южную Италию, как первый шаг к этому завоеванию. Андрей два раза приезжал в Москву, очевидно, не столько для свидания с сестрой и зятем, сколько за щедрым денежным вспоможением. Во второй раз он приехал (в 1490 г.) вместе с послами великого князя Димитрием и Мануилом Ралевыми (сыновья вступившего в московскую службу знатного греческого выходца Иоанна Ралопалеолога). Они тогда привели из Италии многих мастеров, «стенных, палатных, пушечных и серебряных» (в том числе лекаря Леона). Андрей умер в начале XVI столетия (1502). Его сын Константин, хотя и принял титул морейского деспота, был простым капитаном в папской гвардии и немногим пережил отца. Таким образом, ближайшие права на византийское наследство перешли к Софье Фоминичне или, собственно, к ее потомству, то есть к великим князьям Московским[107].
Помянутые выше семейные события и придворные перемены, по-видимому, происходили не без некоторой связи с важным церковным явлением того времени, известным под именем ереси жидовствующих. Она возникла почти там же, где сто лет назад появилось учение стригольников, то есть в Новгородской епархии, но на сей раз не в Пскове, а в самом Великом Новгороде.
Темны и сбивчивы известия о происхождении этой ереси. Если верить рассказу главного ее обличителя и гонителя (Иосифа Волоцкого), то начало ей положил будто бы жид и чернокнижник Схария, который в 1471 году приезжал в Новгород в свите литовского князя Михаила Олельковича, занимавшего новгородский стол. Схария обратил в ересь двух новгородских священников, Алексея и Дионисия, а те, в свою очередь, совратили значительное количество попов, дьяконов и мирян; таким образом ересь начала распространяться. В числе совращенных встречаем софийского протопопа Гавриила и знатного боярина Григория Тучина. Трудно с точностью определить учение этих еретиков. Судя по дошедшим до нас обличительным против них сочинениям, еретики главным образом не признавали Христа за Сына Божия и отрицали Преев. Троицу, а учили, что Бог есть един; далее их обвиняли в том, что они отрицали будущую жизнь, почитание икон, святых, таинства, посты, церковные обряды, монашество и прочее. Следовательно, находим почти полное отступничество от христианской церкви. Но в то же время не видим тут ясно и религии иудейской. Отрицая Троицу и воплощение Сына Божия и проповедуя единого Бога, конечно, еретики приближались к ветхозаветному учению; но такие отрицания по частям указывались их противниками и в прежних ересях, иудейских и христианских, каковы особенно маркиане, мессальяне и саддукеи. Не видно, чтобы новгородские еретики исполняли какие-либо жидовские обряды; достоверно известно, что они не подвергали себя обрезанию и не почитали субботы. По всем признакам, эта ересь является плодом того же религиозного брожения, которое поднято было в Новгороде и Пскове учением стригольников, то есть плодом собственного вольнодумства или собственной пытливости по отношению к высшим вопросам веры и разумения. Как и в предшествовавшем учении, здесь мы находим то же свойство русского ума: раз вступив на путь сомнения или отрицания, быстро доходит до самых крайних пределов; если только действительно новая ересь учила всему тому, в чем ее обвиняли.