е. На суде наместника и волостеля должны присутствовать «дворский», «староста» и «лучшие люди», то же, что вышепомянутые «судные мужи» — представители земства на суде. Участие общественное или земское на суде выражается еще статьей, по которой достаточно было показания пяти или шести «добрых людей», что впервые обвиненный в воровстве есть действительный тать, и его наказывали без суда; а если эти добрые люди покажут, что он и прежде не раз крал, то его велено казнить смертью (в этом показании нескольких местных жителей видим начало «повального обыска»). Кроме вторичной татьбы, смертная казнь назначается за убийство своего господина, крамолу (государственную измену), церковную татьбу, душегубство, разбой, поджог и подмет (когда вещь подметывали нарочно кому-нибудь, чтобы обвинить его в воровстве). Судебник впервые узаконяет битье кнутом на торгу или «торговую казнь» за первую кражу и другие менее важные преступления, между прочим за перепахивание межи или уничтожение граничных знаков. Следовательно, мы видим здесь и умножение случаев смертной казни, и телесное наказание вместо судебных вир и продаж более древнего периода. Любопытно следующее: если у вора нет имущества, чтобы заплатить иск, то после наказания кнутом он выдавался головой истцу (в работу); а судья не получал с него никакой пени. Тут уже ясно сказывается переход к более государственным понятиям, при которых судья только карает преступника, а не пользуется его имуществом. Впервые упоминается здесь и о пытке обвиненного в краже. Судебник выражается так: «А которому (приставу) дадут татя, а велят ему пытати, и ему пытати татя безхитростно». Полагаем, что тут разумеется не один допрос, но и с истязанием. Вообще же судебные доказательства при разного рода исках остаются те же, что и прежде, то есть письменные акты, показания свидетелей, присяга и поле, или судебный поединок. Относительно последнего видно старание Судебника точнее определить его формы и взимаемые при сем пошлины. Поле состояло в ведении окольничего с его дьяком и устраивалось неделыциками (пристава, отбывавшие службу по очереди, по неделям). Судебник допускает во время поля присутствие только родственников, друзей и поручителей, и притом без брони, дубин и ослопов; а остальных посторонних людей окольничий и дьяк должны были отсылать прочь. Из другого источника (Герберштейна) мы знаем, что эти предосторожности были далеко не лишние и поле иногда переходило в общую свалку присутствующих с той и другой стороны. Затем, заимствованное из Псковской судной грамоты и еще более расширенное, право выставлять за себя наемных бойцов развивало только класс сих последних, естественно подрывая значение поля как суда Божия и представляя уже прямой переход к его отмене.
Судебник Ивана III окончательно и точно устанавливает двухнедельный срок для крестьянских переходов, именно за неделю до Юрьева дня осеннего и неделю спустя. В исках о поземельной собственности он назначает трехлетнюю давность (вероятно, в связи с трехпольным хозяйством); но иск о земле великого князя имел удвоенный срок, то есть требовалось шестилетнее бесспорное владение, чтобы не подвергаться иску. По примеру Псковской судной грамоты, Судебник узаконяет наследственное право женщины в таком виде: если кто умрет без духовного завещания и не оставит сына, то все его имущество достается дочери, и только если нет дочери, наследуют другие родственники. Заметно в нем и желание ограничить суд святительский в пользу суда гражданского. Именно первому подлежат поп, дьякон, чернец, черница и старая вдова, которая питается от Церкви Божией (просвирня?). Но если эта «вдова живет своим домом, то суд не святительский». Случаи обращения в рабство определяются почти те ж, что и в Русской Правде, то есть кто женится на рабе или кто выдет замуж за холопа, кто даст на себя грамоту (кабальную?) или пойдет к кому в тиуны и ключники; исключение на сей раз составляли городские ключники, которые оставались свободны; а также дети, живущие отдельно от отца, не разделяли его рабства. Любопытна следующая статья: если холоп попадет в плен к татарам и убежит, то он становится свободен. Тут очевидно влияние церкви, которая на татарский или мусульманский плен (всегда более или менее жестокий) смотрела как на страдание за веру Христову.
В заключение Судебник предписывает «прокликать по торгам в Москве и во всех городах Московской и Новгородской земли и по всем волостям заповедать», чтобы ни истец, ни ответчик судьям и приставам посула не сулили, а послухи, не видав дела собственными глазами, не свидетельствовали[109].
К правительственным мерам Ивана III относят важную перемену касательно крепких напитков. Прежде приготовление их и продажа были вольные, что называлось корчмою. Мы видели, что летописцы прославляли Михаила Александровича Тверского, истребившего в своей земле корчемников, наравне с разбойниками, что Кирилл Белозерский просит удельного можайского князя уничтожить у себя корчму, которая заставляет многих пропиваться до совершенной пагубы. По известию помянутого выше венецианца Иосафата Барбаро, Иван III, чтобы уменьшить народное пьянство, запретил частным людям варить пиво и мед и вообще употреблять хмель. Таким образом, приготовление и продажа хмельных напитков сделались исключительным правом великого князя. Вероятно, кроме уменьшения пьянства, такая мера имела целью и увеличение его доходов.
Другой помянутый выше венецианский путешественник Амвросий Контарини, видевший Ивана Васильевича в полном цвете лет и мужества, говорит, что он был красивой наружности, высок ростом и худощав. Тот же путешественник свидетельствует, что сей великий князь имел обыкновение ежегодно делать поездки в разные области своих владений и в особенности посещал одного татарина, которого содержал на своем жалованье с 500 всадников в пограничном с татарами крае, для защиты Русской земли от их нападений. Следовательно, Иван III, при своем деятельном и попечительном характере, в этот период своего княжения усердно держался обычая древнерусских князей лично наблюдать за собиранием даней и отправлением правосудия в своих областях. А под татарином, которого он посещал, вероятно, разумеется тут царевич Даньяр, стоявший тогда во главе Касимовского ханства и стороживший русские пределы от набегов своих единоплеменников. Иван Васильевич, по всем признакам, не щадил издержек на действительные государственные нужды, на дорогие сооружения, на призыв в свою службу иноземных мастеров, угощение иностранных послов и тому подобное. Тот же Контарини, задолжавший и русским, и татарам, сообщает, что великий князь, заплатив за него долги, выручил его из рук заимодавцев и дал ему возможность уехать в отечество. Весьма щедро одарил он в 1490 году Максимильянова посла Юрия Делатора, сделав его «золотоносцем»; именно дал ему цепь золотую с крестом, шубу атласную с золотом, подбитую горностаями, и серебряные вызолоченные остроги (шпоры). Но в других случаях и в обыденной своей жизни Иван III является перед нами расчетливым хозяином и таким же скопидомом, каким был его предок Иван Калита. Например, отправляя в том же 1490 году в Германию своих послов Юрия Траханиота и Василия Кулешина, он в наказе новгородским наместникам и другим местным властям подробно обозначает, сколько следует послам и их свите давать подвод от стану до стану вплоть до ливонской границы и сколько припасов отпускать на их корм в каждом стану; тут, кроме кур и хлебов, полагается на них два барана, но с тем, чтобы «овчина назад». Государь в то время уже обширной державы заботится, чтобы и бараньи овчины не пропали даром! Черта почтенная и достойная внимания. Также заслуживает похвалы и его заботливость о народном здравии. В 1499 году, посылая гонца в Литву, Иван Васильевич между прочим поручает ему в Вязьме разведать, не приезжал кто из Смоленска «с тою болестью, что болячки мечутся, а словет Французскою». Известно, что эта язва, после открытия Америки, тогда быстро распространялась по Европе.
Герберштейн, посол императора Максимильяна к преемнику Ивана III, лично не видавший сего последнего, но много о нем слышавший при московском дворе, сообщает, что Иван Васильевич имел такой грозный взгляд, от которого женщины падали в обморок; что к нему не было доступа бедным людям, обиженным сильными; что он за обедом часто напивался и засыпал; тогда присутствующие бояре от страху сидели молча, пока хозяин, проснувшись и протерев глаза, развеселялся и начинал шутить с гостями. В военных походах будто бы он участвовал только однажды, при завоевании Новгорода и Твери; поэтому его сват молдавский господарь Стефан говаривал: «Иоанн, сидя дома в покое, увеличивает свое царство, а я, ежедневно сражаясь, едва могу оборонить свои границы». Подобные отзывы, передаваемые Герберштейном со слов недовольных бояр, очевидно, преувеличены и пристрастны. Они относятся, конечно, к последнему времени жизни Ивана III, когда разные огорчения, борьба с придворными и церковными партиями, старость и недуги сделали его более суровым и более домоседом. Мы хорошо знаем, что в первую половину своего княжения, напротив, он участвовал во многих походах и вообще вел очень подвижную жизнь, о которой только что привели свидетельство очевидца. Между прочим, любопытны известия летописей о том, что Иван Васильевич сам участвовал в тушении пожаров, этом обычном бедствии того времени. Так, на большом Московском пожаре 1472 года «сам великий князь много пристоял на всех местех ганяючи с многими детьми боярскими, гасяща и разметывающий». Спустя восемь лет, опять читаем по поводу пожара в Московском Кремле: «Едва сам князь великий со многими людьми переметали и угасили».
В своем духовном завещании Иван III отказал великое княжение сыну Гавриилу-Василию со всеми наиболее значительными городами. По старому обычаю и остальные четыре сына его (Юрий, Димитрий, Симеон и Андрей) также получили разные города и волости в удельное владение; но все их уделы, вместе взятые, не равнялись и половине земель великого князя. Они обязываются повиновением старшему брату, а в их удельных правах видим дальнейшие ограничения: они лишены права бить монету, которое принадлежит исключительно великому князю; суд над душегубством и некоторыми другими важнейшими преступлениями, случившимися в их уделах, идет на доклад к наместникам великого князя; если удельный князь не оставит после себя мужского потомства, то весь его удел переходит к великому князю. Мало того, еще при жизни Ивана III сын его Юрий, следующий за Василием, заключил с последним договор, по которому обязался держать его великое княжение «честно и грозно без обиды», в случае же его смерти признать великим князем и братом старшим его будущего сына, а своего племянника. Такими духовными и договорными грамотами, очевидно, Иван III старался предупредить всякое нарушение прямого престолонаследия и всякую возможность будущих междоусобий в своем семействе. Но уже совершившиеся при нем успехи московского самодержавия и вся сила сложившихся обстоятельств делали эти старания почти излишними.