вшихся государей предпринять общую борьбу против турок и оказать деятельную помощь утесненной от них Византийской империи. Но и это предложение поляки отклонили под разными предлогами.
По почину того же Сигизмунда завязались дружеские переговоры с Ягайлом о принятии Витовтом королевского достоинства. Ягайло не противоречил, но и не соглашался сделать какой-либо шаг к тому без соизволения польских панов. А когда этот вопрос был передан на их обсуждение, то возникли оживленные прения, и тут Збигнев Олесницкий в пламенной речи возражал против такого проекта, как явно нарушающего все договоры и клятвы, которыми утверждена уния Литвы с Польшей. Возбужденные Олесницким, паны поступили решительно: чтобы положить предел дальнейшим разговорам о короновании Витовта, они внезапно уехали из Луцка; устрашенный их угрозами, Ягайло последовал за ними, даже не простясь с хозяином. Этот поступок смутил и расстроил съезд. Сигизмунд также вскоре уехал, условившись с Витовтом о новом съезде, на котором во что бы ни стало должно было состояться коронование последнего.
Разъехались и прочие гости, тоже приглашенные вновь собраться в Вильне на торжество Витовтова коронования. Луцкий съезд продолжался около семи недель и стоил великому князю огромных расходов. Каждую неделю на продовольствие гостей, по словам летописцев, выходило 700 бочек сыченого меду, кроме вин мускатного, мальвазийского и других напитков, 700 яловиц, 700 баранов и вепрей, по 60 зубров, по 100 лосей, кроме разных других мяс и всякой дичи.
Препятствия только раздражили Витовта, и он упорно стал хлопотать об их устранении; чтобы сломить противодействие польских сенаторов, великий князь прибег к подкупу, и ему действительно удалось набрать между ними значительную партию в пользу своего намерения; только Збигнева Олесницкого он ничем не мог склонить на свою сторону. Напрасно папа Мартин V, принявший сторону поляков, не только не дал своего согласия на коронование Витовта, но и увещевал его оставить это намерение. Напрасно Ягайло предлагал сложить с себя собственную корону в пользу Витовта; последний не поддавался подобным польским хитростям. С другой стороны, и поляки не хотели слушать уверений, будто его королевское достоинство нисколько не нарушит польско-литовской унии. Упорство Витовта, по всей вероятности, кроме Сигизмунда, немало поддерживалось вельможами западнорусскими, которые неодобрительно смотрели на унию с католической Польшей. Существование этой православной партии, схизматической по понятиям католиков, и сношения Витовта с гуситами, вероятно, более всего склонили папу на сторону поляков в данном вопросе.
В сентябре следующего, 1430 года собрался съезд князей в литовской столице, Вильне, приблизительно в том же составе и с тем же блеском, как и Луцкий съезд. По особой усердной просьбе Витовта Ягайло также прибыл на съезд, опять в сопровождении многих панов и Збигнева Олесницкого. Подкупленная часть панов не противилась намерению Витовта; но Олесницкий оставался непреклонен. Меж тем уже все было готово для совершения коронации; ожидали только торжественного императорского посольства, которое долженствовало привезти корону и прочие королевские регалии. Но посольство не являлось. Дело в том, что император отправил наперед в Литву одно доверенное лицо с письмами и проектом коронационного церемониала; но это лицо попало в руки поляков; а из захваченных у него бумаг они узнали весь план действия своих противников. Пользуясь таким открытием, поляки расставили вооруженные отряды в надлежащих пограничных местах и заслонили императорскому посольству дорогу через Великую Польшу. Не будучи в силах открыть себе путь вооруженной рукой, посольство остановилось в Бранденбургии и стало ожидать дальнейших распоряжений. После напрасного и долгого ожидания коронации Виленский съезд сам собою начал постепенно разъезжаться. Тяжкое огорчение от этой неудачи разрушительно подействовало на здоровье престарелого Витовта. Он заболел каким-то вередом между плечами (карбункул?) и переехал со своим двором из Вильны в Трокский замок. Спустя две недели, 27 октября 1430 года, знаменитый Витовт скончался. Он был торжественно погребен в виленском соборе Св. Станислава. Сильное впечатление, произведенное на современников смертью грозного и могущественного литовско-русского государя, отразилось, по обычаю, в разных знамениях, которые, по понятиям народа, предвещали эту кончину. Так, по словам летописцев, в тот год в Смоленске явился голый, бесшерстный волк и много пожрал людей, а Трокское озеро в течение семи дней казалось покрытым кровью[51].
После Гедимина и Ольгерда Витовт был третьим и последним в ряду главных объединителей Литвы и Западной Руси, вознесшим Литовско-Русское государство на высшую степень могущества и величия. Он еще более, чем его предшественники, подвинул вперед собственно внутреннее объединение разных областей этого государства совершенным ослаблением удельной системы. Удельных князей Литовских и Русских он держал в строгом подчинении, нередко перемещал их из одной области в другую; а некоторых русских князей и совсем устранял от их уделов и заменял своими наместниками и воеводами. Но, ослабляя княжеский элемент в Западной Руси и теснее сплачивая ее с католической Литвой, он тем самым облегчал здесь будущие успехи Польско-Литовской унии, против которой боролся в последние годы своей жизни. Сам несколько раз переменив исповедание, Витовт естественно отличался веротерпимостью: будучи католиком, он не притеснял православия в своих русских областях и вообще подчинял вопросы церковные своим политическим видам. Стремясь возвести Литовско-Русское княжество на степень самостоятельного королевства, он как бы предвидел, какие беды впоследствии произойдут из подчиненных отношений этого княжества к Польше с ее католической нетерпимостью. Но созидание им литовско-русской государственной самостоятельности не могло быть прочно при данных условиях. Во-первых, оно требовало целого преемственного ряда государей, действовавших в том же направлении, а Витовт не оставил по себе прямого престолонаследника, и отсюда должны были возникнуть новые споры и смуты. Во-вторых, переход коренной Литвы из-под влияния православно-русской гражданственности к подчинению гражданственности польско-католической неизбежно вел за собой ее разъединение и раздор с русской народностью, то есть с огромным большинством населения. В-третьих, наконец, Литовско-Русское государство в эту эпоху не имело настоящего, плотного ядра или сосредоточения для своего политического и национального развития и представляло какую-то неорганическую смесь разнообразных народностей и различных классов населения. При существовании сильных притязательных соседей такие государства обыкновенно недолго сохраняют свою самостоятельность.
VIВасилий Темный и Русь Восточная
Великокняжеское семейство. — Притязания дяди Юрия. — Его неудачная тяжба с племянником в Золотой Орде. — Боярин Всеволожский. — Золотой пояс. — Междоусобия. — Ослепление Василия Косого. — Кончина Фотия. — Митрополит Исидор и Флорентийская уния. — Хан Улу-Магомет. — Пленение Василия Московского татарами и большой выкуп. — Вероломный захват и ослепление его. — Димитрий Шемяка великий князь. — Восстановление Василия на престоле. — Судьба Шемяки. — Успехи московского единодержавия. — Митрополит Иона и окончательное отделение западнорусской иерархии. — Михаил Тверской и его преемники. — Олег Рязанский и его преемники. — Основание царства Казанского. — Начало Касимовского ханства
При Василии Дмитриевиче постепенно сошли в могилу следующие члены великокняжеского семейства, оставившие по себе ту или другую память в истории Москвы. В год вокняжения Василия умерла его тетка Марья, нареченная в инокинях Марфа, мать Владимира Андреевича Храброго. Памятником ее доселе остается Рождественская женская обитель, которую она основала и в которой была погребена (на Посаде или в так называемом Белом городе, по летописи «монастырь у Рождества на рве»). Мать великого князя Евдокия провела последние годы своей жизни ревностной монахиней-подвижницей и также основала свой собственный монастырь, во имя Вознесения, в Кремле. Нареченная в монашестве Евфросиния, она скончалась в 1407 году и погребена в этом Вознесенском монастыре, а не в придворном Спасском, где дотоле погребались московские княгини и княжны. Спустя три года умер и двоюродный дядя Василия Владимир Андреевич Храбрый. Этот верный сподвижник Донского ознаменовал себя также и верным служением своему племяннику Василию; чем немало способствовал водворению на Москве прямого престолонаследия от отца к сыну, а не к брату или старшему в княжьем роде. Он оставил после себя пятерых сыновей, между которыми и разделил свой удел; а супругу Елену Ольгердовну наделил многими селами и угодьями. Все семейство свое он в завещании поручает попечению великого князя. При таком дроблении его удела, естественно, сыновья Владимира Храброго являются покорными слугами великого князя.
Но прежде нежели окончательно утвердился порядок престолонаследия по прямой нисходящей линии, ему пришлось еще раз подвергнуться испытанию и вступить в решительную борьбу с древнеславянскими понятиями о естественном старшинстве дяди над племянником. Василий Дмитриевич оставлял после себя только одного сына Василия; так как другие сыновья умерли ранее отца, то ему не пришлось делить между ними свои земли, что было благоприятным условием для возникающего единодержавия. Но у Василия I оставались еще четыре брата (Юрий, Андрей, Петр и Константин). Старший из этих четырех братьев, Юрий Звенигородский, еще при жизни великого князя не хотел признать старшинства над собой своего племянника. (Некоторое время ему следовал и младший брат Константин, за что подвергался опале.) Поэтому в духовной своей грамоте Василий Дмитриевич, отказывая великое княжение сыну, поручает его попечительству своего тестя Витовта и других братьев, но не упоминает о Юрии. Василию Васильевичу было только десять лет, когда скончался его отец. Митрополит Фотий немедленно послал в Звенигород звать Юрия в Москву, чтобы присутствовал при вокняжении его юного племянника. Но Юрий, наоборот, решил воспользоваться малолетством последнего для собственных притязаний на великое княжение и поспешил уехать в отдаленный город своего удела, Галич Мерский, чтобы там без помехи собрать силы, и вслед затем начал враждебные действия. Кроме старого обычного порядка наследования, Юрий в своих притязаниях ссылался на духовное завещание своего отца Димитрия Донского, где, между прочим, говорится следующее: «А по грехом отымет Бог сына моего Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел». Но, конечно, о переходе удела к следующему сыну здесь сказано на случай ранней или бездетной кончины Василия.