пустили за окуп, а часть бросили дорогой. От Устюга новгородская рать осаждала город, поставила пороки и начала ими разрушать стены. Тогда двиняне стали просить пощады и получили ее; причем выдали своих предводителей. Московского наместника князя Федора Ростовского и его товарищей новгородцы отпустили, отняв у него только все пошлины, которые он успел собрать с Двинской земли; прежних своих посадников, Ивана и Конона, немедленно казнили, а Ивана Никитина с его тремя братьями заковали для отсылки на суд в Новгород. С московских гостей они взяли 300 рублей окупа, а с орелецких двинян 2000 рублей и 3000 коней; ибо всей новгородской рати было налицо 3000 человек. Под Орельцом она потеряла убитыми всего одного человека; укрепления этого городка раскопала. Зимой того же 1398 года рать благополучно воротилась в Новгород. Здесь старшего из братьев Никитиных Ивана подвергли обычной новгородской казни, то есть свергли с Волховского моста; Герасим и Родион вымолили себе пощаду, обещаясь постричься в монахи; Анфал успел бежать с дороги.
Великий князь, очевидно, не ожидал встретить такое энергичное сопротивление со стороны новгородцев и, слишком полагаясь на средства самих двинян, не отправил к ним заранее значительной рати. Поэтому Василий вскоре согласился на мир, возвратил Новгороду все захваченные города и вывел из них своих наместников. Может быть, встретились еще и другие неизвестные нам политические обстоятельства или соображения, которые склонили его к уступчивости в этом деле.
Мятежи и смуты в Заволочье, однако, тем не окончились. Помянутый выше двинский боярин Анфал, спасшийся бегством в Устюг, уже в следующем году вновь поднял мятеж против Новгорода; с ним соединился и его брат Герасим, убежавший из монастыря. Они грабили и разоряли имения бояр противной партии, пользуясь поддержкой устюжан и военной помощью Москвы. Однако на этот раз сами двинские бояре, оставшиеся верными Новгороду, вооружили колонистов и усмирили мятеж Анфала. Подобный случай повторился в 1417 году: два ушедших из Новгорода боярина, Семен Жадовский и Михаил Разсохин, опять при поддержке великого князя, собрали вольницу на Вятке и в Устюге и, опустясь по Двине, принялись грабить, пленить и жечь приречные волости. Но двинские бояре и на этот раз, собравши значительную дружину, разбили и рассеяли грабителей. После мятежной попытки 1398 года связи Новгорода с Заволочьем, по-видимому, сделались крепче; новгородцы дорожили этим краем, откуда они получали главный предмет своей торговли — пушного зверя, и, конечно, позаботились укрепить его за собой разными льготами, усилением колонизации и посылкой туда надежных воевод с достаточными дружинами; край сделался настолько силен, что собственными средствами отражал нападавших шведов и норвежцев, приплывавших в Двину Белым морем, например в 1419 и 1446 годах. В том же 1446 году двинские воеводы ходили на восток усмирять Югру, которая время от времени оказывала сопротивление новгородским сборщикам дани. И на этот раз (как в конце XII в.) хитрая Югра мнимой покорностью усыпила бдительность воевод и разделила их силы; а потом внезапно ударила на их острожек, избила до 80 детей боярских и разорила укрепление. Остатки дружины с трудом воротились домой. Любопытно, что вслед за тем встречаем известие о путешествии новгородского владыки Евфимия II на Двину для преподания своего благословения заволочанам. О его предшественниках мы не имеем такого известия.
Хотя при Василии Дмитриевиче Новгород держал у себя наместников московского князя, однако не затруднялся время от времени принимать разных князей-изгнанников и давать им свои пригороды в кормление. Кроме Патрикия Наримонтовича Литовского, встречаем у них Семена Лугвения Ольгердовича, потом известного Юрия Святославича, изгнанного из Смоленска Витовтом, потом его сына Федора Юрьевича. Из-за последнего Ягайло и Витовт грозили новгородцам войной в 1412 году; причем упрекали их в том, что они недавно отказались идти вместе на немцев (в эпоху Грюнвальдской битвы). Новгород ответил, что он равно в мире и с литвой, и с немцами. Конечно, он дорожил своей торговлей с Европой при посредстве немцев и не желал терпеть убытки ради усиления Литвы и Польши. Князь Федор Юрьевич, услыхав об угрозах Витовта и Ягайла, добровольно уехал из Новгорода, и на этот раз война была отклонена. Но по смерти своего зятя Василия Дмитриевича Московского Витовт уже явно пытается подчинить Новгород литовскому господству. Подобно дяде своему Ольгерду, он придрался к тому, что его «назвали изменником», с большой ратью пришел в Новгородскую землю, осадил город Порхов и начал громить его из пушек в 1428 году. Порховские воеводы Григорий Посохно и Исаак Борецкий явились в стан Витовта и предложили окуп. Видя крепость города, Витовт согласился на мир, взяв с порховцев 5000 рублей, а с новгородцев другие 5000, да еще владыка Евфимий дал ему одну тысячу за освобождение пленников. Тут ясно сказался начавшийся упадок мужества и энергии со стороны разбогатевшей Новгородской республики; вместо дружной, храброй обороны она начинает просто откупаться от неприятелей деньгами, чем, конечно, еще более привлекала их жадность. Только вскоре последовавшая смерть Витовта избавила Новгородскую землю от его дальнейших попыток.
Наступившие затем княжеские междоусобия и смуты в Москве и в Литве на время освободили Новгород от давления с той и другой стороны, чем продлили его самобытное существование.
Великий Новгород, однако, мало воспользовался обстоятельствами для укрепления этой самобытности. Обычные явления подобных народоправлений, то есть притеснения бедных людей богатыми и знатными и вражда первых к последним или черни к боярам, время от времени вызывали бурные смятения и глубоко нарушали мирное течение жизни. Новгородские летописи изображают несколько таких взрывов; но, по обычаю, ничего или очень мало говорят об их поводах и последствиях.
В апреле 1418 года какой-то Степанка, обыватель Торговой стороны, повстречал на улице чем-то его обидевшего Данила Ивановича Божина, внука боярина Софийской стороны; схватил его и закричал: «Друзи! пособите мне на сего злодея». Сбежавшиеся люди приняли сторону Степанки и с побоями потащили боярина на народное сборище, или «людское сонмище». Тут выскочила из толпы какая-то женщина и стала осыпать боярина ударами, говоря, что и ее он тоже обидел. Избитого до полусмерти Данила народная толпа осудила на казнь и сбросила с Волховского моста. Но один рыболов, по имени Личков сын, взял боярина в свой челн и тем спас его от смерти. Видя это, народ озлобился на рыболова и разорил его дом. Тем дело могло и кончиться. Но Данило Божии хотел мстить своему врагу; он как-то успел захватить в свои руки Степанку и начал его мучить. Узнав о том, простонародье Торговой стороны созвало вече; потом, вооружась, как на войну, и подняв стяг, пошло на Козмодемьянскую улицу, где был дом Божина, и разграбило его; но, не нашед здесь Степанки, принялось грабить другие боярские дома на этой улице и по соседству. Устрашенные козьмодемьянцы сами отыскали Степанку и привели к архиепископу с мольбой отослать его возмутившейся черни. Владыка Симеон отправил его со своим боярином и священником. Но это не утешило мятежа; вероятно, жалобы Степанки еще более подожгли чернь; она принялась грабить боярские дома на Чудинцевой улице и на Людгоще, и даже Никольский монастырь, разыскивая там боярские имущества; наконец пошла на Прусскую улицу; но тут встретила вооруженный отпор; после чего побежала на свою сторону и стала созывать еще более народу. Весь город пришел в движение. С обеих сторон вооруженные толпы собрались к Великому мосту. В это время разразилась сильная гроза; но толпы не расходились и готовились к рукопашной схватке. Тогда владыка Симеон собрал часть духовенства, вошел в Софийский алтарь, облекся в архиерейские ризы, велел взять большой крест и образ Богородицы и всем собором отправился на Волховский мост, протеснившись сквозь толпу. Он остановился посредине моста и начал благословлять крестом на обе стороны; а на Ярославов двор, то есть на вече, послал юрьевского архимандрита Варлаама преподать благословение посаднику Василию Есиповичу, тысяцкому Кузьме Терентьевичу и всему народу. Архимандрит вместе с властями уговорил людей Торговой стороны разойтись по домам; владыка в то же время убедил разойтись свою сторону.
Вражда меньших людей против больших, однако, не утихла. Спустя три года опять видим подобный же мятеж: обитатели двух концов, Славянского и Неревского, восстали на посадника Андрея Ивановича за то, что он отнял землю у какого-то людина, Климентия Артемьина; разграбили двор посадника и других бояр; в происшедшей драке пало двадцать человек с его стороны и два со стороны мятежников. Смута кончилась сменой посадника.
В эту эпоху мы читаем уже горькую жалобу новгородского летописца на недостаток правды в самом Новгороде, на притеснения бедным, особенно жителям волостей. «Поднялись ябедники, стали давать ложную присягу; начались грабежи по селам, волостям и по городу, — говорит он по поводу дороговизны хлеба в 1446 году, — и обратились мы в поругание соседям нашим; по волостям нашим происходили частые поборы и великие наезды; везде слышались крик и рыдания, вопль и проклятия на наших старейшин и наш град за то, что не было у нас милости и суда правого».
В связи с этим недостатком правого суда немалую смуту произвели около того же времени перемены и злоупотребления в денежной системе.
В 1410 году новгородцы почему-то решили отменить обращение своих старых серебряных денег, или кун, а начали употреблять в торговле иноземную монету, именно литовские гроши и немецкие или шведские артуги. Но спустя девять лет нашли употребление этой иноземной монеты для себя неудобным, распродали артуги немцам и стали вновь лить собственные серебряные деньги, то есть как крупную монету, гривны или рубли, так и разменную или куны. По-видимому, в Новгороде каждый гражданин мог переливать свое серебро в монету, но не сам лично, а принося его городским денежникам «ливцам и весцам», которые получали за то плату, но обязаны были наблюдать при отливке известный вес; для чего при церкви Св. Иоанна на Опоках существовали городские денежные весы. Злоупотребления состояли в том, что богачи переливали свое серебро в монету не настоящего веса и за то давали посулы тем властям, которые обязаны были их поверять. Как бы то ни было, только в обращении появилось много легковесной монеты, особенно крупной, которую торговцы стали браковать, то есть не принимали от покупателей. Потерпели от таких злоупотреблений более всего бедные люди. В народе начались ропот и волнение по этому поводу. В 1447 году посадник Сокира, по-видимому желая угодить народу или прекратить злоупотребления, подпоил одного денежного ливца и весца, по имени Федор Жеребец, привел его на вече и начал допрашивать: «На кого лил рубли?» Тот оговорил 18 человек. Из них некоторых народ немедленно сбросил с Волховского моста, а которые успели скрыться, у тех разграбил дома и даже их имущество, хранившееся по церквам («а прежде того по церквам не искивали», — замечает летописец, но едва ли верно). «Неправдивые бояре» под угрозой смерти научали Федора оговаривать и еще многих людей. Протрезвись, он объявил, что со своей братией ливца